Наш Бажов (Нина Попова)

Зима 1941 года. Урал уже стал той "кузницей", которая безотказно дает фронту оружие и боеприпасы. Свердловск напрягается в могучем трудовом усилии.

Ранний вечер. За прудом только что погас багровый косматый закат. Смолк разноголосый хор заводских гудков - началась вечерняя смена.

Мороз. На обнаженном небе все яснее проступает лунный диск.

Небольшая группа писателей идет по обледенелому тротуару. Среди них Павел Петрович - в меховой нагольной борчатке, в ушанке, в валенках. Он идет молча, опустив голову, и кажется усталым, ослабевшим.

Когда вспоминаешь тот вечер, всплывают в памяти синеватые сугробы... пар, струящийся из двери хлебного, гудящего, как улей, магазина... плакат, уже неразличимый в сумерках, но хорошо знакомый каждому ("Что ты сделал для фронта?").

Мы вошли в здание школы, где разместился госпиталь, надели белые халаты и прошли в читальню.

К нам обратилось множество молодых лиц. Блеск глаз, неяркий, но живой румянец, коротко остриженные волосы - все это придавало им выражение детской чистоты, простодушия. Радость возвращения к жизни озаряла их. В то же время эти молодые лица были одухотворены сознанием исполненного долга.

Я взглянула на Бажова - и не узнала его. Ни следа утомления на лице, в осанке! Светлые глаза необыкновенно ярко лучились.

Отечески-сердечным голосом Павел Петрович начал:

- Вас, дорогие товарищи, судьба занесла на Урал... Тишина стояла такая, что негромкий голос Бажова слышался отчетливо. Душевно, по-родственному говорил он о нашем крае, так, как может говорить только человек, "дотошно" знающий Урал.

Потом он рассказал несколько историй о прошлом, о "хитростях" старых мастеров (случаи, что легли в основу "Сказов о немцах"). Здоровый, жизнерадостный смех порой заглушал его голос. И он сам смеялся, как смеется дед, радуясь веселью внуков...

Но вот кончилась наша программа. Бажова окружили выздоравливающие. Он пожимал им руки и уже серьезно, значительно говорил:

- Ну, доброго здоровья!.. Доброго здоровья!

Нас попросили пройти в палаты к тяжелораненым.

Я видела, как Бажов открыл дверь и переступил порог. Под внешней сдержанностью его угадывалось волнение. В мягких движениях, в наклоне головы видна была заботливая осторожность.

На обратном пути кто-то из нас заговорил о том мучительном чувстве неловкости, которое испытывал он перед тяжелоранеными.

- Дурная интеллигентщина это! - непривычно резко отозвался Павел Петрович. - У человека, готового к подвигу, не должно быть неловкости перед тем, кто уже совершил подвиг. А каждый из нас должен быть внутренне готов к подвигу... не к ратному, так к трудовому!

- Но, понимаете, Павел Петрович, неловко читать свои вещички.

- "Вещички"! - рассердился Бажов. - Это совсем никуда не годится... Это неуважение к собственному труду!

И он ускорил шаги, замолчал.

Ярко светил месяц. Виден был и белый пар дыхания, точно Павел Петрович курил быстрыми, глубокими затяжками. Мех на ушанке заиндевел. Заиндевела, засеребрилась борода...

На "росстани" - на перекрестке - остановились.

- Не обижайтесь на старика, - мягко сказал Павел Петрович. - Если и "сворчу" когда, - это от желания помочь... Ну, доброго здоровья...

В конце 1947 года, собирая материалы для очерка о юных камнерезах, я пришла в ремесленно-художественное училище.

Сразу же поразило обилие работ на темы бажовских сказов: Каменный цветок, Медной горы Хозяйка, Ермаковы лебеди, Огневушка... А какие замыслы были у ребят! Один задумал шкатулку с мозаикой: старик обучает Данилушку, Хозяйка в гроте, Хозяйка и Данила, Данила и каменный цветок. Крышка была задумана как вершина горы, на которой, прихотливо изогнувшись, лежит ящерица.

Видела я эскиз ларца. На крышке дикий козел "Серебряное копытце", на стенках в обрамлении из ярко-зеленой яшмы уральский пейзаж, дед и Даренка, Даренка и Муренка.

Оказалось, что ребята не только с увлечением читают сказы Бажова, но и обсуждают их. Бажов им особенно дорог тем, что он воспел творческий труд, искусство, уходящее корнями в народные массы. И вот какими мыслями поделились со мною молодые камнерезы:

- Прочтешь такие сказы, как "Хрупкая веточка", "Каменный цветок", "Чугунная бабушка", и тебе станет ясно, что художник должен учиться у жизни. Данилушка еще с детства изучал натуру, все разглядывал, какого цвета бабочка, какой формы листок... И чашу свою решил делать по дурман-цветку. И Митя делал каменные ягоды тоже с натуры... и Торокин - чугунную бабушку. Бажов прямо сказал: "Учись у жизни, чтобы в твоей работе живым потянуло".

Говорили ребята о требовательности художника к себе, о "живинке", о том, что "работа - штука долговекая"...

Молодой камнерез Володя высказал общее чувство в стихах:

Вечерний костер 
И старую вышку, 
И Думную гору, 
И дедушку Слышко 

Представил я сразу... 
За ясное слово, 
За чудные сказы 
Спасибо Бажову. 

Приволье, раздолье - 
Родной наш Урал! 
Твои камнерезы, 
Твои мастера 

Такое своими 
Руками творили, 
Что мертвые камни 
У них говорили! 

Огнем загорались 
Цветные каменья, 
И сказы рождались 
Нам в поученье. 

Он трогает словом 
И сердце и разум. - 
Спасибо Бажову 
За чудные сказы! 

Откровенно говоря, мне сразу же захотелось показать Павлу Петровичу это стихотворение, в котором так много настоящего чувства.

Приближался юбилей Бажова. Я решила: когда соберемся к нему утром, до официального чествования прочту стихотворение вслух и расскажу о том, как сказы вдохновляют молодых камнерезов.

Но сделать это не удалось. Товарищи поручили мне зачитать юбиляру адрес от нашей Свердловской литературной организации. Это, естественно, взволновало. Когда же волнение улеглось, комнаты были полны и дорогой юбиляр окружен тесным кольцом поздравителей.

Только через месяц я показала Павлу Петровичу Володино стихотворение.

Как сейчас вижу: Павел Петрович, только что поднявшийся после болезни, в темно-синем суконном халате, сидит, облокотившись на ручки кресла. Пронизанный солнцем морозный узор на стекле служит фоном для его - благородных очертаний - головы. Под зимним солнцем особенно сказочно серебрится седина. Слабый розовый отсвет топящейся печки трепещет на складках халата.

- Конечно, чувство есть в этом стишке, - сказал задумчиво Бажов, - чувство есть... Да вот уменья-то маловато...

И неожиданно добавил:

- А вы, поди, его расхвалили?

Я виновато молчу.

- Если Володя пишет стихи, как почти все молодые люди пишут, чтобы излить чувство, - умеренная похвала не беда... А вот если он думает о том, где бы напечатать, надо оценивать со всей строгостью. С первых шагов надо воспитывать чувство ответственности.

- Нет, Павел Петрович, он не стремится напечатать... Но уж коли зашел разговор, неужели вы считаете, что начинающего нельзя похвалить?

- Почему нельзя? Скидок только не надо делать. Помимо всего, скидки еще и обидны. Все равно что на бедность подавать... Вот это хорошо, вот это дурно, и вот почему дурно - четко надо объяснить, чтобы человек понял. А то бывает: похвалит рецензент слабое произведение, автор доволен... ему невдомек, что его неправильно ориентировали... он и дальше будет писать "по вдохновению", не приложит настоящего труда. Неправильное представление создается у человека о литературном труде... Это страшная вещь.

Павел Петрович подошел к печке, наклонился, поворошил кочергой дрова. В печке затрещало, ярче разгорелось пламя. Освещенное снизу лицо Павла Петровича показалось мне суровым.

- Снисходительность сильно вредит... Тот, кто хочет стать писателем, пусть уяснит себе, что вступает на трудный путь. Он должен научиться работать так, как требовал Горький.

Он помолчал. Уселся в кресло.

- Внушать надо: до тех пор работай над произведением, пока сам себе не скажешь: "Я сделал все, что мог". Вы сами знаете, с какими сопроводительными иной раз приходят произведения: "Посылаю вам свои стихи, хотя они и недоработаны". Такому человеку сразу надо говорить: "Коли ты сознаешь, что плохо поработал, недоработал, зачем предлагаешь для печати?"

- Бывает, Павел Петрович, что человек сделал все, что мог, но чувствует, что произведение не получилось.

- Это особь статья. Я говорю о тех, которые просят "доделать" за них. И ведь бывают такие "добряки": возьмет да и доработает! И вы раньше этим грешили... А это - порча. Пусть человек учится ходить на своих ногах, на подпорках далеко не уйдешь... Впрочем, это теперь все реже - народ у нас самолюбивый, не любит чужими трудами пользоваться... Но еще встречаются...

Бажов снова прочел Володино стихотворение.

- Не избежал малец красивостей - "цветные каменья"... "загорались огнем"... Предостерегать надо начинающих от ложных красивостей, от экзотики. Нет, ты вдохновись тем, что тебя окружает! Уралмаш, свет в деревне... это ли не поэзия?.. Яблони на Урале... Помочь начинающему срифмовать - это еще не дело, вот научить его взять верный ракурс - посерьезнее дело! Если он будет описывать черты коммунизма, он слова будет отбирать другие - невольно! - архаические лохмотья ему не потребуются...

Разговаривали мы в тот день долго, но это все, что записала, придя домой. Остальное позабылось... Впрочем, не позабылось, а как-то переработалось, усвоилось... В этом смысле влияние Павла Петровича на нас, современников, очень велико.

У Бажова был особый дар - одним замечанием, одним метким словом дать толчок мысли, так сказать, ключ к пониманию.

Помню, я написала неудачный рассказ. Обсуждали его долго, разбирали тщательно, говорили целых пять часов. В небольшой нашей комнате папиросный дым плавал слоями, и лампа-буревестник светила тускло, Так же тускло и туманно было и на душе автора. Нарастал протест против отдельных высказываний... Но вот выступил Павел Петрович. Он не стал повторять суровых обвинений, он просто сказал:

- Неудача потому, что героем взят блаженненький!

И автор навсегда извлек урок: надо очень вдумчиво выбирать основного героя. Героем произведения, как правило, должен быть передовой, целеустремленный человек, который может выразить мировоззрение, мысли и чувства автора.

Однажды Бажов спросил, имея в виду одну мою работу:

- Вот сравнение Таисьи с шестипалым кулаком... Вы сознательно это сделали?

Я объяснила как умела.

- Тезису "мелкособственническая психика - уродство" это сравнение придало особую четкость, - продолжал Бажов, - и меня интересовало: что возникло прежде - мысль или образ? Наш брат, чтобы освоить мысль, всегда стремится перевести ее в образ. Искусство как азбука с картинками: под буквой "А" - арбуз, под буквой "Д" - дом...

Бажов выразил сожаление, что нет новых интересных монографий по психологии творчества.

- Теперь, когда столько стахановцев, новаторов, когда творчество стало массовым, такие исследования крайне нужны... и еще более нужны будут в будущем.

О чем бы он ни говорил, мысли его всегда были устремлены в будущее. Часто он упоминал слова А. А. Жданова о том, что писатель должен освещать как бы прожектором завтрашний день, и слова А. М. Горького о третьей действительности - действительности завтрашнего дня.

Есть воспоминания мучительные, пронизывающие сердце, но бесконечно дорогие.

Вспоминается, как (много лет тому назад) Павел Петрович вошел в комнату нашего литературного отделения необычной, шаркающей походкой.

За несколько дней перед этим он похоронил сына Алешу, погибшего трагической смертью.

Тяжело было смотреть на осунувшееся лицо, по-стариковски отвисшие щеки. Какие утешительные слова можно было сказать ему в ту минуту?

Бажов подошел к моему столу (я тогда заведовала литературной консультацией). Он поздоровался, как обычно. Достал из портфеля рукопись одного начинающего автора. Сказал:

- Вызвать бы этого человека... Рецензией не обойдешься, поговорить с ним надо. Тут, видите ли...

И он заговорил о рукописи.

От моего стола Павел Петрович перешел к столу секретаря отделения. И снова я услышала деловой разговор.

Бажов мужественно нес свое горе: не только не навязывал его другим, но даже с достоинством и сердечной деликатностью отводил разговоры.

Эта высокая черта, которую А. М. Горький определил как "великодушие молчания", была всегда присуща Бажову.

В последние свои дни он стойко скрывал страдания от всех, кто навещал его, ухаживал за ним.

И только один-единственный раз вырвались у него слова:

- Устал я...

Павел Петрович прислал телеграмму! Согласен баллотироваться! Эта весть облетела город за несколько дней до другой, страшной вести о его смерти.

То, что смертельно больной человек дал согласие баллотироваться в депутаты Совета, удивило только тех, кто мало знал Бажова. Все мы, близко знавшие его, понимали: иначе и не мог поступить наш Павел Петрович!

За последние годы он часто болел, но, едва поднявшись с постели, без промедления приступал к своим многочисленным обязанностям.

На собрания всегда являлся одним из первых. Ни дурная погода, ни слабость не могли удержать Павла Петровича дома, если он знал, что его ждут. Иногда он надолго прерывал свою литературную работу, чтобы выполнить общественную. Общественное давно стало для него личным, стоящим на первом плане.

Его телеграмму "Согласен баллотироваться" все поняли так: "Хочу жить и работать для народа".

Наш Бажов перед смертью дал нам последний урок, последний пример гражданской доблести.

Свердловск, 1952