Беседы с писателем (Григории Шумилов)

В сороковых годах мне приходилось много встречаться с Павлом Петровичем. Особенно частыми наши встречи были во время Великой Отечественной войны, когда я, работая в Свердловском обкоме партии, занимался вопросами печати, а Павел Петрович возглавлял писательскую организацию.

С продуктами тогда дело обстояло плоховато, и Павел Петрович нередко обедал в обкомовской столовой. И как-то само собой установилось, что он поднимался к нам, на шестой этаж, в сектор печати.

Павел Петрович обычно никогда не садился, а опершись на чей-нибудь стол локтем, стоял, склонившись, держа в руках трубку или покручивая прядь бороды. В этой излюбленной позе Бажов мог находиться часами, выпрямляясь иногда лишь затем, чтобы набить и зажечь потухшую трубку.

На стене у нас висела крупномасштабная карта, на которой отмечались по сводкам Совинформбюро изменения линии фронта. И разговор обычно начинался с оценки хода военных действий, а потом уже беседовали о всякой всячине.

По натуре своей Павел Петрович был человеком мягким и уравновешенным. Спокойное, задумчивое выражение лица, глаза, обычно полуприкрытые веками, седая борода патриарха, небольшие, изящные руки, - все это в сочетании со слабым, глуховатым голосом придавало его облику какую-то особую мудрую простоту, так притягивавшую к нему.

Конечно, Павел Петрович бывал и возбужденным, и, случалось, волновался и сердился, поводов для этого находилось тогда предостаточно. Но я не помню, чтобы он был резок или в раздражении повысил голос, на кого-нибудь накричал.

Бажов не цеплялся за мелкие просчеты и недостатки своих товарищей, отметал в сторону все несущественное, наносное, случайное. Критиковал он мягко, доброжелательно, стремился прежде всего разглядеть суть ошибки и научить, как ее исправить. Но в крупных вопросах Павел Петрович был непримирим, проявляя партийную принципиальность.

Дважды я наблюдал Бажова в состоянии сильного волнения.

Первый раз - в середине ноября 1942 года, на юбилейной сессии Академии Наук СССР, посвященной двадцатипятилетию Советского государства. Во время перерыва между заседаниями в фойе Свердловского Дома офицеров прогуливались и негромко разговаривали наши академики, и среди них особенно запомнилась колоритная фигура О. Ю. Шмидта. Павел Петрович, помню, был в своей неизменной темной куртке, с голубым блокнотом в руке. Лицо писателя светилось гордой радостью, вся его небольшая плотная фигура как-то выпрямилась, стала выше.

- Знаешь, в такие редкие в жизни дни, - сказал он мне, - всегда как-то глубже проникаешь в нашу отечественную историю и еще больше веришь в силу и непокоримость нашего народа, родившего и выпестовавшего вот этих мудрых своих сынов.

Несколько дней спустя, такой же возбужденный и радостный, потирая руки мягкими, округлыми движениями, стоял Павел Петрович у нашей карты, прослеживая стремительное продвижение мощных фланговых группировок советских войск, окружающих армию фельдмаршала Паулюса под Сталинградом.

- Теперь дело должно пойти похлеще. Подучились кое-чему, - заметил Бажов.

Зимой 1941 года, когда гитлеровские полчища рвались к Москве, к нам в Свердловск из столицы и из других западных городов эвакуировалось огромное количество предприятий и людей. Все, что можно приспособить и использовать для размещения заводов и под жилье, было использовано. Свердловчане были уплотнены до предела.

Сюда же, в Свердловск, эвакуировали президиум Академии наук СССР, некоторые институты, большую группу московских писателей, а также художников и скульпторов, возглавляемых С. Д. Меркуровым.

Павел Петрович принял самое деятельное участие в размещении, устройстве с питанием своих собратьев по перу, заботился он также и о художниках.

В тех чрезвычайных, напряженных условиях дело это было очень хлопотное и тяжелое, все приходилось, как говорится, брать с бою, и Павел Петрович на время .почти забросил творческую работу.

Примерно в конце ноября он зашел к нам и поделился очередной заботой:

- Был сейчас у N насчет помещения для художников и скульпторов. Пока ничего не выходит.

А дело состояло в следующем.

Какой-то "мудрец" эвакуировал из Московского зоопарка в Свердловск слона и носорога. Что делать? Ведь для них обязательно нужно теплое помещение, причем такое, чтобы удобно было ввести огромных животных. Дело это совершенно не терпело никаких отлагательств, жители тропиков замерзали на станционных путях в холодных вагонах.

И вот решили разместить их в большей части помещения, отведенного эвакуированным художникам и скульпторам под творческую мастерскую. С. Д. Меркуров, человек прямой и экспансивный, не стеснявшийся выражать свои чувства крепкими словесами, протестовал, но безрезультатно - иного выхода пока не было.

- Понимаешь, в чем тут штука-то, - говорил мне Павел Петрович. - Нельзя человека надолго лишать любимого дела: он либо захиреет, либо какие-нибудь номера начнет выкидывать. - Помолчал, пыхнул трубкой и продолжал: - Ну, скажем, художник еще так сяк, где-нибудь приткнется со своим мольбертом, а куда деваться скульптору с его глиной и иными материалами или глыбой камня? Надо им все-таки помочь как-то!

Кризис разрешился неожиданно. Носорог, а за ним и слон не вынесли уральского климата и погибли, о чем и не преминул немедленно уведомить нас кто-то из живописцев.

Художники и скульпторы получили свое помещение.

Вспоминается и другой случай.

Шел 1942 год, трудный год, полный горя, тягот и лишений. Многие свердловчане недоедали, а то и просто голодали. Старались изыскать продовольствие, чтобы хоть сколько-нибудь улучшить питание. Но и тут находились бессовестные ловкачи, стремившиеся использовать народную беду для личной выгоды.

Как-то в очередной заход к нам Павел Петрович рассказал об одном таком типе, явившемся к нему за содействием в издании брошюры о высоких пищевых качествах... лопухов. Да, да, лопухов!

- Мужчина в теле, физиономия вполне наукообразная, - рассказывал Павел Петрович. - Жалуется на издательство. Вот, говорит, обращался в Свердлгиз насчет издания своего исследования о лопухах, а они не берут, не наш, дескать, профиль, и договор отказались заключить.

Я поинтересовался рукописью. Ничего, пухленькая, денежная, пожалуй, с фунт весу будет, и лопухи в ней разделаны, как говорится, под орех: тут и размеры, и вес лопухов в молодом и зрелом возрасте, и расчеты возможного валового сбора лопухов по области, и таблицы, свидетельствующие о высоком содержании в них белков, углеводов, кислот и всяких витаминов, и даже составлены рецепты, как из лопуха можно приготовить супы, каши, солянки, запеканки и другие блюда. Словом, научная и практическая часть "труда" разработана безукоризненно. Выходило, что за лопухи надо ухватиться обеими руками.

Ну, меня все-таки сомнение взяло, - продолжал, усмехнувшись, Бажов. - Вспомнил, в голодные годы во время гражданской войны ели лебеду, кору некоторых деревьев, а лопухи все-таки никто не ел, с детства знаю их как злостный огородный сорняк. Помню, как-то из баловства пожевал лист лопуха - горький, словно хина. Даже козы от него отворачивались. Как, думаю, так?

Спрашиваю этого мордастенького "первооткрывателя": "Ну, а сами-то вы лопухи употребляете и в каком больше виде?" Тот не моргнув глазом отвечает: "Запеканку, говорит, стряпаем".

"И не горькая?"

"Да нет, есть вполне можно".

Шире, дале, разговорились. Оказывается, живет он в пригороде, коровку имеет, кур десятка полтора, огородик соток так на семь. Стало понятно, какую он запеканку стряпает. Эх, думаю, дрянной ты человечишко, хоть раз бы тебя досыта накормить "чистой культурой" этого самого лопуха!

"А корова-то ваша тоже на лопухах живет?" - опять спрашиваю.

"Нет, что вы, сеном кормим".

Отказал ему я в содействии. На том и расстались.

Помолчал Павел Петрович, пососал пустую трубку и, доставая кисет, заключил:

- Это же в своем роде хищник, только более омерзительный. Подождите, он и до вас еще доберется.

И действительно, спустя несколько дней "лопушник" явился к нам, но успеха не имел.

В разгар войны, когда происходило спешное формирование Уральского добровольческого танкового корпуса, зашла речь об уральском типе, об уральском характере.

- О каком-то особом уральском типе человека, с какими-то резко выраженными особенностями во внешнем облике и своеобразными, присущими только ему чертами характера, по-моему, говорить не приходится, - заметил Павел Петрович.

Коренной житель Урала, считал Бажов, существенно не отличается от жителя, скажем, средней полосы России. Значит, уралец - это русский тип, русский характер.

Но все же одни черты, свойственные русскому человеку, у нашего уральца более ярко выражены, чем, скажем, у ярославца или же владимирца, а другие менее. И даже есть кое-какая внешняя отличка.

- Взять тот же внешний облик, - продолжал далее Бажов. - У нас, на Урале, вы довольно часто можете встретить людей, мало похожих по их виду на русских. Мне, например, даже на Северном Урале, в районе Ивделя, где живут манси, не раз приходилось встречать типичных южан, совершенно смуглых людей, как говорят, жгучих брюнетов. А в одном старом уральском заводском поселке я видел целый выводок ребят с "классическим профилем". И это обычно коренные жители, потомственные уральцы.

Объяснение тут простое, заключается оно, по мнению Павла Петровича, в особенностях заселения Урала.

Сюда испокон веков и добровольно, и по принуждению прибывали люди со всех концов страны. Тут и "еретики" - староверы из центральных губерний, и мастеровщина, вывезенная отовсюду заводчиками-крепостниками, и бежавшие от своих помещиков-живодеров крестьяне, и всякие искатели счастья, устремившиеся сюда во время золотых и платиновых "лихорадок", и ссыльные, и даже военнопленные. Словом, "разноплеменный" народ. Да возьмите тот же Висим! Так красочно описанные Маминым-Сибиряком три конца - "кержацкий", "тульский" и "хохлацкий", составляющие население этого наиболее типичного горнозаводского поселка Урала, и сейчас можно разглядеть опытным, внимательным взглядом.

- Весь этот пришлый элемент, - продолжал свои размышления Павел Петрович, - роднился и между собой, и в иных случаях с исконными жителями Урала; происходило, как говорят биологи, непрерывное обновление кровей, вырабатывался под влиянием природных и социальных условий наиболее жизнеспособный, физически сильный, выносливый, хорошо приспособленный к местным суровым условиям тип русского человека - уральца.

Что касается характера уральца, то его наиболее яркие черты, такие, как настойчивость и упорство в достижении цели, высокое чувство товарищества и взаимной выручки, вырабатывались тоже под влиянием местных условий. Некоторая же замкнутость, молчаливость, переходящая иногда в угрюмость, проистекают не от влияния уральской природы - она у нас замечательно красивая, - а скорее от тех тяжелых социальных условий, в которые был поставлен уральский трудовой человек в дореволюционное время. Свое влияние тут оказывал и характер работы наших земляков: рудокопы и шахтеры, лесорубы и сплавщики, углежоги, доменщики, листопрокатчики, кричные мастера. Все эти и другие весьма трудные и опасные профессии не очень-то располагали к веселым разговорам.

Сейчас эти черты постепенно смягчаются, работать-то куда легче стало, - заключил свои размышления Бажов.

Павел Петрович был человеком больших знаний и высокой культуры. Но он никогда не позволял себе даже полунамеком подчеркнуть свое превосходство перед любым собеседником. Эта скромность, стремление не выказывать себя, оставаться в тени, где-то на втором плане, была одной из его характерных черт.

По выработавшейся привычке профессионального журналиста он больше слушал других, чем говорил сам, иногда при этом поддакивал, иногда вставлял реплику. Но и от вопросов, обращенных к нему во время бесед, не уклонялся, отвечал обстоятельно и по возможности определенно.

Как-то в конце войны, во время очередной послеобеденной передышки, зашла речь о мифах. И тут Павел Петрович, увлекшись, рассказал нам несколько мифов, обнаружив превосходное знание и греческой, и нашей древнерусской мифологии.

- Поэтичность и увлекательность многих древних мифов просто удивительны, - говорил он. - Но вы, вероятно, заметили, что в большинстве мифов фигурируют или боги, или же герои отнюдь не из народа. И, однако, какое огромное воздействие они оказывали на народ... А нам пора бы уже создавать свои мифы, свои сказания о трудовом человеке, о народе - творце всего сущего, о героях-борцах за народное счастье. Ведь подвиги древних, деяния богов бледнеют перед героизмом и самопожертвованием советских людей, проявленными в этой войне. Тут для нашего брата писателя богатейшие залежи даже не руды, а чистых драгоценностей.

Как депутат Верховного Совета СССР Павел Петрович еженедельно в одной из комнат облисполкома принимал избирателей. Иногда после приема заходил к нам, усталый, с набрякшими веками и чаще всего сумрачный.

- Я у вас тут маленько отдышусь.

Разговор в таких случаях не клеился. Бажов большей частью отмалчивался, курил трубку за трубкой, приняв свою любимую позу. Чувствовалось, что он чем-то недоволен, что-то его угнетает.

Но однажды глухим своим голосом высказал наболевшее:

- Народ у нас чудесной души, многотерпеливый, кремневый. Вот второй год уже принимаю избирателей, вижу - сутяжники совсем редко подвертываются. Люди приходят к депутату чаще всего из-за крайней нужды или просто поделиться своим непоправимым горем: может, на сердце легче станет. После войны горя-то у народа хоть отбавляй. Все это понятно, и никуда от этого не уйдешь.

Мучает другое - ограниченность наших материальных средств. И рад бы всей душой человеку помочь, а знаешь, что пока нет никакой возможности.

Особенно донимают жилищные дела. Строить-то стали много, а все же потребуются годы, чтобы хоть сколько-нибудь заметно утолить квартирные нужды людей. И тем возмутительнее, когда некоторые наши товарищи, вместо того чтобы как следует, терпеливо объяснить человеку, душевно поговорить с ним, отмахиваются от него бумажками. А разве бумажка может заменить живое, идейное слово!

Если вы перелистаете комплект газеты "Уральский рабочий" за сороковые годы, то увидите, что некоторые сказы Павла Петровича впервые опубликованы в праздничных номерах газеты. Сказы эти написаны были, как говорят, "по заказу". Дело происходило так.

Обычно за месяц-полтора до Октябрьской годовщины, праздника Первого мая или другой знаменательной даты календаря нашей великой революции, во время одной из послеобеденных передышек, кто-нибудь из присутствовавших закидывал удочку: "А ты, Павел Петрович, к празднику-то чем-нибудь порадуешь читателей?"

Павел Петрович сделает сперва несколько затяжек, а потом уже ответит, что, мол, ничего определенного обещать не может. Ни разу за все те годы мы не услышали от него: "Да, будет".

Мы превосходно понимали, почему Павел Петрович уклонялся от положительного ответа: литературное творчество процесс весьма сложный, и мало ли какие могут быть "закавыки". Но мы хорошо знали и другое: у Павла Петровича, несомненно, есть уже заготовки, и журналист-большевик в нем свое возьмет.

И действительно, обычно за несколько дней до праздника Павел Петрович приносил в редакцию свой новый сказ. Так появились "Богатыревы рукавицы", "Широкое плечо" и ряд других сказов.

Павла Петровича трудно было вытащить куда-нибудь на юг, прельстить красотами крымских или кавказских курортов. Он любил свой Урал, своеобразную красоту его природы и стремился летние месяцы проводить в родных местах.

Вспоминается такой случай. Однажды летом пили чай в бажовском саду. Один из нас посоветовал Павлу Петровичу "облагородить" сад: вырубить рябину, черемуху, березы, ели и посадить вместо них привитые яблони, вишни, груши.

- Ведь чепуховину городишь, - ответил беззлобно Бажов. - Как же я буду их вырубать, если мы с Валюшей своими руками их посадили! Да и зачем мне это "благородное"? Родное-то всегда дороже "благородного".

Особенно болезненно относился Павел Петрович к фактам небрежного, варварского отношения к природе. Не раз он возмущался тем, что в Чусовую, красивейшую уральскую реку, спускаются отработанные заводские воды.

- Какую красоту губим и сколько убытку терпим! - говорил он.

В Нижних Сергах он, против своего обыкновения, прочитал целую нотацию руководителям металлургического завода, корил их за то, что во время войны они спустили в реку Сергу какую-то отраву и погубили рыбу и в самой реке, и в Михайловском пруду, куда река впадает.

В разговоре про екатеринбургских золотопромышленников кто-то сказал, что имели они свои теплицы и землянику зимой выращивали.

- Не только землянику, один даже ананасы выводил, - заметил Павел Петрович. - Но это уже было причудой, причудой барина. А мы не ананасы, конечно, а зимние овощи должны производить в массовом масштабе для народа. Возможности у нас огромные. Возьмем, к примеру, какую уйму горячей воды спускают Верх-Исетский пруд и в Исетское водохранилище Свердловская электростанция и СУГРЭС. И водоемы портим, и толку никакого.

А если по-хозяйски к делу подойти, то ведь тут можно построить крупнейшие тепличные хозяйства и круглый год выращивать в них всякую овощь, и очень дешевую, потому что одна из самых главных статей расхода - отопление теплиц - будет даровой. А сколько таких возможностей есть в других районах области...

В 1946 году Павел Петрович Бажов был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР по Красноуфимскому избирательному округу Свердловской области. В первой половине февраля мне было поручено сопровождать Павла Петровича в его поездке для встречи с избирателями. Мы побывали тогда в Полевском, Ревде, Нижних Сергах, Бисерти.

Время в поездке обычно распределялось так, что вечерами, а часто и днем Павел Петрович выступал на собраниях избирателей, а в остальное время ездил на предприятия и в обычной, будничной обстановке беседовал с трудящимися.

На своей родине, в городе Полевском, Павел Петрович пробыл несколько дней. Встречен он был земляками особенно тепло. Многие его лично знали, все выступающие на общегородском собрании поддерживали и одобряли его кандидатуру. Один из бажовских сверстников назвал Павла Петровича попросту Пашей и расцеловал его.

В Полевском Бажов побывал на криолитовом и Северском заводах.

Северский завод в это время осваивал производство белой жести. Павел Петрович заинтересовался технологией изготовления жести. Он обратил внимание на то, что при окончательной обработке жести употребляется значительное количество отрубей.

- А нельзя ли заменить отруби чем-нибудь другим? - заметил он. - Знаете, сколько бы мы смогли сэкономить ценнейшего корма для скота...

После возвращения с Северского завода в город Полевской Павел Петрович пригласил к себе в гости группу стариков, с которыми он, по его словам, "в детстве в бабки играл". Все они состояли уже на пенсии. А размеры пенсии тогда были еще небольшие, и старики жили, по выражению одного из них, "не ахти как". Но в разговоре с Бажовым никто на материальные трудности не жаловался, все держали себя с достоинством, ели не торопясь, водки выпили в меру, но достаточно для того, чтобы "расшуметься", вспоминая старые годы.

Бажов с большим добросердечием угощал друзей детства. Старики остались довольны приемом.

- Сразу видно, своя кость, - заключил один из них. Город Ревда, куда мы переехали из Полевского, один из значительных на Урале центров цветной металлургии. Здесь на городском собрании избирателей Павел Петрович произнес очень интересную речь.

- Недавно избиратели спросили меня: что такое советская демократия? В ответ я привел пример из практики уральских гранильщиков, работу которых мне приходилось нередко наблюдать. При огранке изумруда требуется найти так называемую "теплую грань". Получить такой образец у гранильщиков считается большим искусством. Мастер должен добиться, чтобы каждая грань была на строго одинаковом расстоянии от так называемого "куста" - угла преломления лучей.

Этот пример, - продолжал Бажов, - мне кажется глубоко символичным. В нашей стране солнце Советской конституции, как в драгоценном изумруде, находится на одинаковом расстоянии от каждого советского гражданина, одинаково тепло и ярко светит каждому из нас. Если тебе действительно дороги интересы Родины, интересы народа, трудись честно, развивай свои способности и отдавай их на общее благо. И народ не забудет твоего труда, оценит его по достоинству.

Меня, уральского сказочника, - говорил Павел Петрович, - народ выдвинул кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Значит, видимо, народ считает, что там, в высшем органе советской власти, при решении больших государственных дел нужны люди всех отраслей труда.

На другой день в клубе горняков состоялась встреча Бажова с рабочими крупнейшего на Урале Дегтярского медного рудника. После собрания силами художественной самодеятельности клуба была поставлена инсценировка знаменитого бажовского сказа "Каменный цветок".

Павел Петрович с большим вниманием смотрел инсценировку и даже прослезился, когда после спектакля все участники постановки со сцены приветствовали его.

В Бисерти, выступая перед избирателями, Бажов подчеркнул нерушимость единства и братской дружбы советских народов.

Бисерть была последним пунктом нашей поездки. На другой день мы вернулись домой.

Свердловск, 1960 - 1976