О Павле Петровиче Бажове (Федор Гладков)

Очень тяжко было со снабжением, с питанием, с жильем.

В октябре в Свердловск прибыла группа писателей из Москвы и Ленинграда. Часть из них на время приютились в Доме печати, часть кое-как рассосались по углам и частным квартирам, а кое-кому посчастливилось закрепиться в гостинице и у знакомых.

Местное отделение Союза советских писателей сразу стало многолюдным и, к чести его, с первых же дней развернуло работу по организации литераторов и интеллигенции для общественно-политической работы под руководством обкома партии. Совместно с работниками Академии наук проводились общегородские антифашистские собрания, писатели разъезжали по заводам области, постоянно посещали госпитали, сотрудничали в газетах. Небольшая комната в Доме печати была с утра до ночи полна людьми. В соседних комнатах помещалось областное издательство, где главным редактором был Павел Петрович Бажов. Он же состоял председателем Свердловского отделения Союза писателей.

Познакомился я с ним вскоре после моего приезда в Свердловск. Его "Малахитовую шкатулку" я читал и перечитывал в первом же издании и наслаждался чудесной поэзией исконного русского языка и народной мудростью, которой дышала каждая легенда этой книги. Это была действительно волшебная шкатулка, сделанная искусным умельцем, полная ослепительных драгоценностей, созданных самобытным художником. Эта книга дорога для меня тем, что в ней удивительно чутко и проникновенно воплощена глубокая, большая душа народа - могучего работника, великого труженика, которого не сломило вековое рабство, который нес в себе негасимую правду и творческую красоту. Не всякому народу выпадали на долю такие неимоверные испытания, какие за свою долгую историю пережил русский народ. И этот "терпением изумляющий народ" не только терпел, но и восставал против поработителей. Вот почему и язык его богат, щедр и прекрасен, а песни и сказания полны глубокого раздумья, эпического величия и задушевного лиризма.

Портретов Павла Петровича я до встречи с ним не видел и представлял его себе этаким коренастым уральцем, могучим патриархом. Но когда я вошел в его рабочий кабинет, навстречу мне поднялся сутуленький старичок с длинной серебряной бородой, с очень живыми, проницательными глазами, в которых трепетала умная лукавинка. На столе у него лежал большой обломок малахита, похожий на застывший слиток темно-зеленой глазури.

Встреча была короткой и деловой: нужно было с помощью Павла Петровича принять кое-какие меры по устроению быта писателей. Когда я заговорил о "Малахитовой шкатулке" и особенно о "Каменном цветке" как о сказах глубоко идейного содержания и большой художественной значимости, он забеспокоился и как будто испугался:

- Ну что там такое?.. Досужая фантазия... Стоит ли говорить об этом?

Его скромность была непритворной. Он, как видно, предпочитал молчать и слушать или только отвечать на вопросы. Но, наблюдая за мной как за новым человеком, он вдруг встрепенулся, и в глазах его залучились искорки: он следил за моим взглядом, который я не мог оторвать от глыбы первозданного малахита.

- Это не диковинка, - охотно пояснил он. - Такого добра у нас на Урале много. А чего на Урале нет? Все есть. Пустые клетки в таблице Менделеева заполняются здесь в последние годы неуклонно. Скуп наш Урал только на изумруды, но я думаю, что если добраться до его кладовых да пошарить посмелее, и изумрудов найдут вдосталь. Теперь ведь металлурги и геохимики смотрят на драгоценные камни не как на редкостные дары природы, из которых когда-то наши гранильщики создавали волшебные сказки, а как на необходимые ингридиенты при изготовлении высококачественной стали и твердых сплавов.

И он очень увлекательно стал рассказывать о богатствах и красотах Урала, о том, что подлинной истории Урала еще нет, что недра его по-настоящему не вскрыты, а хищники грабили то, что лежало на поверхности. Но рабочий народ - рудознатцы и умельцы - даже в рабстве были настоящими художниками своего дела, талантливыми трудолюбцами, которые создавали легенды своими исследованиями, открытиями и трудовыми подвигами. Истинным обладателем сокровищ Урала, их хранителем и диводеем всегда был рабочий народ, а не Демидовы и Харитоновы, не герои Мамина-Сибиряка. От этих хищников не осталось и воспоминания, а природные уральцы-мастера принесли в революцию и доблесть борцов за советскую власть, и неисчерпаемые богатства своего трудового опыта. И в дни Отечественной войны с фашизмом они в первых рядах строителей оружия.

Павел Петрович гордился Уралом и уральцами, беззаветно любил свой край, превосходно знал и его географию, и его ископаемые, и его своеобразных людей - искусных работников на своей удивительной земле, прошедших через страшные испытания, но закаливших свою суровую волю в борьбе. История Урала - одна из самых ярких и героических в истории нашей родины.

С этой же первой встречи Павел Петрович произвел на меня впечатление очень скромного и застенчивого человека, углубленного в себя и таящего большое богатство мыслей, которые никогда не будут высказаны. Обычно это свойство всех подвижников идеи, людей совестливых и чистых душой. Как человек очень простой, задушевный, Павел Петрович никого не поучал, ни с кем не спорил, никому не навязывал своих мыслей, но все чувствовали его мудрый авторитет. Говорил он мало, а слушали его очень внимательно, с огромным интересом, потому что речь его отличалась умом и своеобразием, всегда в ней было что-то новое и свежее.

Целыми днями я находился на заводах. В Дом печати заходил главным образом для того, чтобы передать в Москву по прямому проводу или телефону очередной очерк о героях оборонного труда. С Павлом Петровичем встречался изредка, и он казался мне очень одиноким и замкнутым, как будто избегающим людей.

Но когда нахлынули московские писатели, надо было в перенаселенном Свердловске искать комнаты и углы, чтобы не оставить людей на улице. Около Павла Петровича сплотилось активное ядро москвичей, и сразу же заработала партгруппа. Все чувствовали себя около него бодро, радостно, словно его доброта и обаяние, скромность и спокойная уравновешенность исцеляли всякие душевные ранения и заставляли забывать неизбежные в эти тяжелые дни неприятности. И как-то меньше замечались те немногие люди, которые заняты были своими личными, потребительскими интересами. Очень скоро это руководящее ядро вошло в контакт с Академией наук, и писатели вместе с учеными стали во главе многочисленной интеллигенции.

Иногда мы с Павлом Петровичем выходили вместе из Дома печати и в разговорах незаметно отмеривали шагами очень длинный путь до его домика на улице Чапаева. О литературе и литераторах говорить он избегал, но словоохотливо говорил об Урале, о Свердловске, о городах и заводах как о чем-то близком его сердцу, чем он живет с дней своей юности. Он до мелочей знал свой край, а о прошлом его рассказывал, словно поэму творил, и рассказы его похожи были на легенды из "Малахитовой шкатулки". Переходим мы, например, плотину пруда вдоль каменной стены, за которой раздавался грохот и гул завода, а внизу шумела вода, - и Павел Петрович с гордостью указывал на груды камней по бокам плотины:

- Не инженеры, не гидротехники возводили эту плотину, а самые простые люди, подневольные труженики. И вот стоит она уже больше двух веков, словно монолит. Умельцы были, с гениальной сметкой. На этом месте, за стеной, первый литейный завод был построен еще при Петре. Эти же люди, изобретатели, и ставили здесь двигатели на воде. Отсюда, с Исети и Тагила, пошли замечательные мастера - не иноземцы, а русские творцы. Богатырское было племя. Вот и потомки их достойный народ. Каждое предприятие - ударный отряд, все хранят замечательные традиции своих отцов и дедов. И не Демидовы оставили по себе славу, а их крепостные рабочие: они опережали время на столетие.

Каждый квартал города на нашем пути, где уже не осталось и камня на камне от прошлого, оживал в образных воспоминаниях Павла Петровича как героическая легенда. И не заводы, не мастерские за крепостными стенами, не рабский труд вставали в моем воображении, а люди, талантливые, пытливые, с мятежной творческой мыслью, сильные, безмерно терпеливые, с несгибаемой волей. И в рабстве, в цепях, под шпицрутенами, они были свободны и могучи в своей любви к творческому труду. Мне кажется, что если бы Павел Петрович отважился написать историческую эпопею за эти два века, это была бы настоящая библия Урала. И я почему-то был уверен, что этой мечтой он жил постоянно.

Его дом и крепкие надворные постройки казались вековыми, а уютные тесные комнатки располагали к размышлению.

Я любил погостить у него, отдохнуть от суеты, от злободневных забот и хлопот и слушать его глухой добродушный голос.

- Чтобы постигнуть наших людей, надо глубоко изучить их прошлое. Многое, очень многое забыто и забывается. Я все думаю, как необходимо создать энциклопедию, в которой ближайшее и руководящее участие приняла бы Академия наук. Когда-то этот труд был начат одним из скромных людей в прошлом веке, но труд его умер вместе с ним: можно ли одному человеку, да еще занятому чиновничьими обязанностями, справиться с этой грандиозной задачей? Но подвиг его достоин удивления. А таких людей в прошлом было немало. Взять, например, одного попика. Замечательный математик, известный своими трудами за границей, пожертвовал своей карьерой ученого ради изучения своего края, ради служения народу и пошел в попы, чтобы непосредственно работать на родной почве. Ну, и сгорел, конечно, на своем ложном пути. История культуры Урала - богатая история. Надо вскрыть, установить многое, что заложено в былые времена и что сейчас осуществляется и в геологии, и в геохимии, и в литейном деле. Хотелось бы побеседовать с академиками.

Он любил повторять кстати и к слову:

- Чем велик и прекрасен человек? Одухотворенным трудом. В чем его бессмертие? В животворном преобразовании природы. Вне труда нет и человека.

Помню один из вечеров, которые регулярно устраивались писательской организацией. Выступал профессор Данилевский с лекцией об уральских техниках-самоучках. Павел Петрович слушал с самозабвенным вниманием. Видно было, что он волновался: теребил свою бороду, глаза его блестели, и время от времени он одобрительно кивал головой, невнятно вставляя какие-то замечания. После лекции он не выступал, хотя Данилевский просил его поделиться своими знаниями. Но он только отмахнулся и сказал:

- Я просил бы только сохранить память о тех людях, о которых говорил профессор Данилевский. Исследование это - огромная его заслуга. Но те несколько имен, которые остались в истории техники, - это имена людей, случайно уцелевшие в архивах. А таких людей было немало, и о них можно говорить ежедневно в течение целого года. Эти имена, пусть легендарные, долго держались в памяти стариков и передавались с уважением и гордостью из поколения в поколение. Их опыт, открытия и изобретения как продукт народного творчества шли на потребу новым поколениям. Не сейчас, может быть, потом кое-что соберу, приготовлю и поговорю о них. Я кое-что знаю о таких людях от стариков.

Время было грозное, ответственное. Каждый день требовал от людей напряженной работы. Хоть Павел Петрович и жил у себя в родном углу, но ему с семьей было не менее трудно, чем эвакуированным писателям. И в эти тяжкие дни он всегда был бодр, уравновешен, дружески участлив, и умная лукавинка не угасала в его добрых глазах. Мне кажется, что он был очень доверчив к людям и без колебаний делал для них все, что мог.

Не мне судить о том, как он воспитывал молодых свердловских писателей, как деликатно руководил ими, но я знаю, как глубоко они любили его и говорили о нем с трогательной нежностью:

- Для каждого из нас, молодых и начинающих писателей, Павел Петрович отец родной. Для каждого он умеет найти самое проникновенное слово, и каждого он видит насквозь. Если у парня есть способности, он готов возиться с ним дни и ночи. И никогда не ударит больно, а самую суровую оценку выскажет так, что будто по душе ласково погладит.

В улыбке Павла Петровича всегда светилась мудрая прозорливость много пережившего человека, который хорошо знает людей и который уже ничему не удивляется. Ни разу я не видел его в гневе, в возбуждении или подавленным и угнетенным, а было много поводов и причин волноваться и возмущаться. Его знающая улыбочка мерцала ласково и ободряюще.

Но лишения, неустроенность быта товарищей больно беспокоили его. Улыбка таяла в глазах, и в них застывала укоряющая строгость.

- Вот Ольга Форш, заслуженная писательница, старая женщина. Ютится черт знает где, на ногах какие-то ошметки, а сейчас зима, морозы... Или Шагинян... Хоть они и не унывают, героически переносят испытания, но это тем больше тревожит меня. Надо немедленно идти в обком.

И он, сам ослабевший и больной, собирал партгруппу, активистов, ходил с делегацией в обком. И когда эти вопросы разрешались благополучно, он как будто молодел и не мог сдержать своей радости. Но и в эти минуты он скромненько и застенчиво отмалчивался, старался стушеваться, словно все дела и хлопоты проводились без его участия...

Как-то в комнате, где обычно собирались писатели и часто взволнованно и тревожно обсуждали известия с фронта, кто-то из уставших от тяжелых лишений людей стал жаловаться на судьбу и на неудачи на фронте:

- А эти звери прут... прут, как орда дьяволов. Мы одни, а союзнички рады, что мы истекаем кровью...

Павел Петрович, в теплом пальто внакидку, всматриваясь исподлобья, сказал очень спокойно и тихо своим глуховатым голосом:

- Вы, очевидно, не знаете русского народа. Гитлеровцы будут разгромлены, что бы они ни предпринимали.

И эти просто, с неотразимой уверенностью сказанные слова как будто оглушили всех, и сразу стало легко и вольготно. Кое-кто даже облегченно вздохнул. А Павел Петрович не оглядываясь вышел из комнаты.

Однажды весною несколько писателей приехали в Ревду для встречи с рабочими и инженерами. В машине мы сидели бок о бок с Павлом Петровичем. В этих местах он, кажется, знал каждую возвышенность, каждую долинку, каждый камень, каждое дерево. Дорога была изумительна по красоте. Она напоминала мне и Прибайкалье, и предгорья Кавказа. Горные склоны были покрыты дремучим лесом, и из темной его глубины, из густой чащобы стволов, плыла таинственная тишина. И всюду - и внизу, и между стволами деревьев - громоздились в диком хаосе огромные обвалы скал и камней, словно горы эти разрушались страшными землетрясениями. А в долине ярко горела на солнце молодая весенняя трава, и воздух переливался радужной игрой и опьянял хмельными запахами сосен, цветов и земли. Павел Петрович сидел молча и жадно смотрел на эти первобытные, немного жуткие в своей загадочности нагромождения и лесные дебри, и лицо его в серебристой бороде, с застывшей улыбкой в глазах странно мерцало, как будто он слышал и видел то, что скрыто было от других. И я подумал, что свои сказки и легенды он подслушал в этих вот дебрях и древних развалинах скал и гостевал у Хозяйки гор - в ее чудесных пещерах, украшенных причудливыми друзами драгоценных кристаллов. Он остановил машину у головокружительной свалки огромных глыб, похожей на руины какого-то древнего замка, легко спрыгнул на землю и, махнув мне рукою, споро начал подниматься на руины.

Я пошутил:

- Что вещает вам Хозяйка гор, Павел Петрович?

Он очень серьезно и задумчиво ответил:

- Природа Урала имеет свой богатый и красочный язык. Это язык нашей, русской Илиады.

Он стоял на этих седых монолитах долго, прислушивался к таинственной тишине и, вероятно, видел то, чего не видели мы.

И сейчас, когда пишутся эти строки, мне думается, что могила Павла Петровича Бажова должна быть не на обычном кладбище Свердловска, а там, у подножия этих гигантских руин, полных чудесных видений, и надгробием была бы малахитовая глыба с такой примерно надписью:

"Под этим малахитом лежит Павел Петрович Бажов - певец тружеников-умельцев, в душе которых веками горел животворный огонь и которые преобразовали Урал в неувядающий Каменный цветок".

Москва, 1952