"Ключ-Камень" (Юрий Хазанович)

В "Малахитовой шкатулке" Павла Петровича Бажова есть сказ о чудесном и редком камне, обладающем необычайными свойствами, который землю отворит и сделает людей счастливыми. Достанется этот камень только тому, кто поведет народ к счастью.

Когда перечитываешь этот замечательный сказ, приходит мысль, что его автор сам обладал таким волшебным камешком - ключом к сердцам миллионов людей.

Таким ключом Павлу Петровичу служила его сыновняя любовь к своему народу, его поистине народная простота. Люди, не знавшие Бажова, никогда не видевшие его, читая "Малахитовую шкатулку", безошибочно угадывают автора - сердечного, мудрого и простого русского человека. Именно таким и был Павел Петрович и в творчестве, и в жизни.

Вот он, чуть запыхавшись, входит в Союз писателей, ставит в угол постоянную свою спутницу - вересковую, почти невесомую палочку с черным шелковым шнурком, снимает плоскую кепку, приглаживает седые волосы на облысевшей красивой голове и, чуть исподлобья, близоруко всматриваясь в лица поднимающихся навстречу ему людей, здоровается со всеми за Руку:

- Ну, здравствуйте!

Разговор смолкает, быть может, на мгновение, но Павел Петрович, быстро поймав нить, включается, и спустя минуту беседа уже искрится тонким юмором, сверкает меткими, образными выражениями и звонко льется, прерываемая перекатами смеха.

С Павлом Петровичем было одинаково легко и рабочему, и ученому, и пионеру. Он ни к кому не приспосабливался, всегда оставался самим собой - внимательным, вдумчивым и простым человеком с глубокой, открытой и ясной душой.

Многие годы Павел Петрович возглавлял Свердловскую писательскую организацию. Руководитель он был особенный. Вряд ли кто-нибудь сможет вспомнить случай, когда бы Павел Петрович приказывал, командовал, в административном жару повышал голос. Все это было чуждо ему.

- Вот что, товарищи, - говорил он, - надо, по-моему, сделать так-то...

И пожелание Бажова, высказанное спокойным, тихим голосом, было для нас неоспоримым.

Однажды общественные организации города обратились к Союзу с просьбой составить один политический документ. Бывший в то время оргсекретарь, наш, свердловский писатель, прислал мне пакет с материалами для этого документа и письмо. На страничке рукописного текста оргсекретарь в категорической форме предлагал мне написать прозаическую часть документа, связаться с К. Мурзиди, который должен дать стихи, затем, совместно отредактировав документ, сдать его такого-то числа.

Письмо заканчивалось словами: "Это распоряжение Павла Петровича, в доказательство чего он прилагает сюда свою руку".

А ниже знакомым округлым и нестройным почерком была сделана приписка: "Только не распоряжение, а просьба. П. Бажов".

На письме дата - 23 октября 1943 года. Я сохранил это письмо не только ради строки, написанной рукою Павла Петровича, но еще и потому, что строка эта лишний раз раскрывала характер Бажова.

Популярность Бажова была огромна. Идти с ним по улице и разговаривать было почти невозможно: он беспрерывно кланялся, отвечая на приветствия встречных. Зрение его ухудшалось с каждым годом, и, поздоровавшись с кем-нибудь, он тихо спрашивал:

- А это кто?

Ребятишки, хорошо знавшие дедушку Бажова не только по портретам, но и по бесчисленным встречам во Дворце пионеров и в школах, завидя его на улице, останавливались, восторженно шепча друг другу: "Бажов!" - и салютовали ему.

Павел Петрович, улыбаясь, кивал им приветливо и, проходя мимо, прикладывал пальцы к козырьку. А ребята долго еще стояли на месте, провожая взглядом любимого писателя...

В годы войны со мною был такой случай. В комнате на окраине Свердловска, где я жил, было постоянно холодно. Мне посоветовали обратиться к печнику, "профессору" по этим делам.

Это был, как говорят на Урале, "могутный" старик, богатырского роста и сложения. Я заговорил с ним о немилосердной уральской зиме, о ненасытной жадности печи и о том, что все мои надежды на его мастерство. А он, бросив пренебрежительный взгляд на печь, с нескрываемым сожалением рассказал мне, что раньше он работал на мартенах Верх-Исетского завода и "этим делом" стал заниматься совсем недавно, по старости.

Деловито осматривая печь, он недовольно ворчал, кряхтел, прищелкивал языком.

- Дорого, шибко дорого станет вам ремонт, - как будто сочувственно проговорил печник, опускаясь на табурет у стола.

Он открыл алюминиевую табакерку с крупным зеленоватым самосадом, достал из кармана книжечку папиросной бумаги, молча, не спеша принялся вертеть папироску.

Вдруг глаза его сузились и потеплели, губы разжались, широкая, добродушная улыбка осветила суровое лицо.

- Павел Петрович! - проговорил печник так, словно встретил старого доброго знакомого. Он отложил папиросу и обеими руками потянулся к лежавшей на столе книге в красочной обложке. Это была книга Бажова "Ключ-камень".

Раскрыв ее и увидев на титульном листе дарственную надпись, печник надел очки и начал читать про себя, шевеля губами.

- Вот как! - сказал он значительно.

- Читали? - спросил я.

- Как же! - немного удивленно отозвался он. - Кто ж Бажова-то нашего не читал!

И, листая страницы, он заговорил о Бажове - сыне горнорабочего со старого уральского завода в Сысерти, о Бажове - народном учителе, участнике гражданской войны и коммунисте, большом писателе и человеке.

- Нелегкая жизнь ему пришлась, Павлу Петровичу-то, - задумчиво сказал печник. - Ведь я годами старше его, а он против меня вовсе старик...

- Вы из тех же мест, из Сысерти? - спросил я.

- Нет. С малолетства в Екатеринбурге. Отец тоже по печному делу работал. - Он угадал причину моего вопроса и улыбнулся. - Своего писателя как же не знать!

Затем печник засыпал меня вопросами о доме Бажова, о его семье, о нем самом.

- Так, говорите, работает Павел Петрович?

- Много работает. Скоро выйдет его новая книга - "Сказы о немцах".

- Случись бы что с его печью, была бы причина заглянуть к нему, побеседовать, - помолчав, заговорил печник. - Правду сказать, сысертские да полевские как приезжают в город - обязательно в гости к Бажову. Тянутся к нему люди. Понимает он душу рабочего человека... А без причины все-таки неловко идти: работы у него много, важной работы, а года уже большие, отнимать время жаль...

Так мы сидели и разговаривали. Печник, казалось, забыл о цели своего прихода. Совершенно невольно я напомнил ему об этом, когда стал потирать озябшие руки.

- Да, температура у тебя тут неподходящая, - проговорил он совсем по-свойски, перейдя на "ты". - Это не дело, брат...

Он взглянул на печь, потом на меня, вспомнил, видимо, свои слова в начале знакомства, свои раздумья о цене.

- Ну, вот что, - сказал он, решительно поднимаясь. - Заговорились мы с тобой, а пора и за дело браться. Старое ведерко найдешь в своем хозяйстве?

- Мы еще не договорились... - напомнил я.

- Да что там рядиться! - Печник махнул рукой, весело усмехнулся и не задумываясь назвал неслыханно низкую плату...

Много раз, сидя за письменным столом, я ловил себя на мысли: "А что скажет Павел Петрович, когда прочтет то, что я написал?"

Такие мысли, несомненно, знакомы всем, кто работал и жил рядом с Бажовым. Он был строгим критиком, и мы с волнением несли свои произведения на его суд. Он внимательно следил за работой каждого из нас, всегда знал, кто чем занят, советовал, выслушивал, ободрял.

За работой. 1948 г.

Павел Петрович помогал многим молодым литераторам.

Помнится, однажды перед собранием мы встретились в читальном зале Дома работников искусств. Речь зашла о помощи молодым, и тогда я впервые услышал мнение Павла Петровича на этот счет.

- Часто ведь бывает так, - говорил он, - к мастеру-гранильщику приходит молодой человек: учи, дескать, гранильному делу! Ну, мастер выкладывает ему начистоту все, что знает, учит его, не считаясь со временем. Время-то проходит, а из ученика, толку не получается, не чувствует он камня, не понимает его. У него, может, призвание к другому, из него, может, вышел бы первоклассный токарь, а ему захотелось в гранильщики. И что же? Себя обворовал, у старика мастера время отнял напрасно. А надо бы человека своевременно направить, подсказать...

Павел Петрович считал: если ясно видно, что человек не способен к литературной работе, что у него ничего не получается и вряд ли когда-либо получится, то такому человеку нужно посоветовать попробовать свои силы на другом деле - это будет для него лучшей помощью.

Об одном свердловском литераторе Павел Петрович как-то сказал с искренней горечью:

- Критикуем его, тянем, а он, вполне возможно, был бы хорошим слесарем...

Людям одаренным Павел Петрович помогал с охотой, следил за судьбой и работой этих людей. Некоторые произведения свердловских авторов он перечитывал по два-три раза, делая замечания и проверяя, как учел их автор. Иные авторы, зная о слабом зрении Павла Петровича, приходили к нему домой и читали свои произведения вслух.

Бажов, член партии с 1918 года, был не только старейшим коммунистом в партийной организации Союза писателей, но и самым исправным, образцово дисциплинированным ее членом. Когда вопрос касался партийной дисциплины, он не давал себе ни малейшей скидки ни на возраст, ни на плохое состояние здоровья. Бывало, знаешь, что Павел Петрович нездоров, и догадываешься, что он, помня о собрании, может прийти, несмотря ни на что. Учитывая характер Бажова, звонишь домой, чтобы Павла Петровича не выпускали. Домашние довольны: оказывается, они "воевали" с ним, но пока безуспешно. Огромная занятость творческими, государственными и общественными делами никогда не мешала Павлу Петровичу быть исполнительным и точным. Никто не вспомнит случая, чтобы Павел Петрович когда-нибудь опоздал на собрание. Напротив, он неизменно являлся на пятнадцать - двадцать минут раньше.

П. П. Бажов с красногвардейцами. 1918 г.

У нас постоянно не хватает времени, мы постоянно спешим и постоянно что-нибудь не успеваем, куда-то опаздываем, чего-то не доделываем. Павлу Петровичу это было чуждо.

Когда ему случалось уезжать в командировку, он платил членские взносы за месяц вперед, чтобы не оказаться должником.

Долгое время Бажов находился на профсоюзном учете в Свердлгизе, затем перешел в Союз писателей. Профорг Союза не справлялся со своими обязанностями, и Павел Петрович нередко напоминал ему о сборе членских взносов. Несколько раз я слышал, как Павел Петрович сетовал на профорга, иногда в шутливой форме, иногда и серьезно:

- Пока в Свердлгизе на учете состоял, был передовым человеком. А тут стал злостным неплательщиком...

Мягкий, спокойный человек, к которому вполне применимы выражения: "Воды не замутит", "Громкого слова не скажет", Павел Петрович в решении принципиальных вопросов был непреклонен, непримирим, даже горяч.

...В годы войны редактор газеты "Уральский рабочий" Л. С. Шаумян как-то рассказал Павлу Петровичу о верхисетском прокатчике Василии Оборине. Рабочие говорили об Оборине так: "С какой стороны ни поверни - все коммунист!" Вскоре мы прочитали эти слова в новом сказе Бажова "Круговой фонарь". Конечно, не случайно так живо тронула Павла Петровича эта тема, не случайно вызвала в нем такой отклик. "С какой стороны ни поверни - все коммунист!" - эти слова целиком применимы и к самому Павлу Петровичу.

Вот еще один эпизод, как нельзя лучше раскрывающий характер Бажова.

Накануне его семидесятилетия Свердловский радиокомитет задумал осуществить передачу, в которой должен был принять участие и юбиляр.

Но Павел Петрович плохо чувствовал себя, не выходил из дома и сказал, что не сможет подготовить выступление.

Стараясь найти выход из положения, руководители радиокомитета предложили Павлу Петровичу, чтобы кто-нибудь из писателей набросал текст его выступления. Он согласился и назвал меня и К. Мурзиди.

Мы знали, что Павел Петрович не любит шпаргалок, что написанное нами будет служить для него лишь отправной точкой. Однако, очутившись перед чистым листом бумаги, мы поняли, насколько были легкомысленны, согласившись писать за Бажова!

Целый день ушел у нас на сочинение полутора страничек машинописного текста. Вечером того же дня радиокомитет должен был записать выступление на магнитофон.

Мы приехали к Бажовым вместе со звукооператором и режиссером. Пока радисты устанавливали в столовой аппаратуру и разматывали длинные провода, Мурзиди и я прошли в кабинет к Павлу Петровичу.

Вооружившись своими сильными очками, он внимательно и неторопливо прочитал наше сочинение и поблагодарил нас. У нас отлегло от сердца.

Звукооператор поставил на письменном столе перед Павлом Петровичем алюминиевый бочоночек микрофона и спросил, можно ли начинать.

- Начинайте, - сказал Павел Петрович и снял очки.

Было видно, что он волнуется - потирает руки, часто приглаживает мягкие седые волосы.

Аппарат включили, Бажов, глядя перед собой и по-прежнему взволнованно потирая руки, начал говорить. Но слова как-то не клеились у него, он быстро сбился и закашлялся.

Мне показалось, что он смущается нас, и я спросил, не оставить ли его одного. Павел Петрович благодарно кивнул головой. Мы вышли в столовую, где вокруг стола, на котором сверкал своими никелированными частями магнитофон, стояла вся семья Бажовых, включая маленького Никитку, застывшего с какой-то игрушкой в руке.

Диски аппарата бесшумно завертелись, и в тишине раздался знакомый глуховатый голос Павла Петровича.

Мурзиди и я слушали его с особенным и понятным вниманием, стараясь не пропустить ни слова.

Из всего, что сказал Бажов, лишь одна короткая фраза, в которой мы называли имена знатных земляков-уральцев, осталась почти без изменений. Больше ничего похожего на то, что мы сочинили, нам услышать не довелось.

Это было содержательное, умное и, как всегда, самобытное бажовское выступление.

Несколько слов хочется сказать о языке Бажова. Стиль его сказов поражает и пленяет читателя своей метафоричностью, яркой выразительностью, подлинно народной образностью.

Такой же была и обычная речь Павла Петровича. Вот несколько примеров.

Как-то в одной из организаций слушался отчет Свердловского отделения Союза писателей. Руководителей Союза упрекали в недостаточном росте писательской организации.

В заключение выступил Павел Петрович. Он признал упреки справедливыми, признал вину руководства Союза, но заметил, что некоторые организации недостаточно внимательны к работе Союза и его членов. "А скворушко не залетит в домик, если дырочка не обращена к солнцу", - закончил Бажов.

Однажды мы разговорились с Павлом Петровичем об одном старом уральском враче. Большая часть его жизни, трудной и честной, прошла при царизме, прошла безрадостно и бесславно. Только при советской власти, когда врач был уже стар, он получил полное признание, благополучие и славу.

Павел Петрович задумчиво и горестно сказал:

- Получила белка ведро орехов, а у нее и зубов-то нет...

На вечере в Филармонии, посвященном семидесятилетию Бажова, отвечая на многочисленные приветствия, Павел Петрович между прочим сказал:

- Последнее время меня очень хвалят. Я так думаю на этот счет. Когда тебя хвалят, это не беда. Если ты голову поднимешь после этого, тоже не беда. Но если ты руки опустишь, это уж вовсе беда...

Павел Петрович был большой жизнелюб. Да и мог ли быть иным человек, воспевавший созидательный труд, сам великий труженик, любивший всем сердцем людей труда, творцов жизни и посвятивший себя служению этим людям!

Но сознание старости временами, видимо, удручало Павла Петровича. Однажды, когда мы шли по улице Карла Либкнехта, он показал палкой на белый дом с железным навесом над парадным входом:

- Шумный был домишко. Здесь собирались студенты, приезжавшие на летние вакации. Весело бывало. А в живых никого уже нет...

Нетрудно было угадать печальный ход его мыслей. Вдруг Павел Петрович спросил:

- Стихотворение Исаковского "Про Степана и про смерть" знаете?

Я не знал этого стихотворения. Постукивая палочкой, Павел Петрович негромко прочел:

К Степановой хате весной, перед вечером, 
Подкралася смерть неприметной тропой. 
- Степан Алексеич! Раздумывать нечего... 
Степан Алексеич! Пришла за тобой. 

Одышка мешала ему. Он помолчал и добавил:

- Смерть приходила к старику, а он придумывал одно дело за другим и отсрочки требовал. Одним словом, обманул ее старик... Очень хорошее стихотворение...

Такие рассуждения не часто можно было услышать от Бажова. До решительного приступа болезни он был бодр, много работал, в разговоре шутил остроумно и весело.

Когда состояние здоровья Павла Петровича стало заметно ухудшаться, я несколько раз слышал от него мечтательное:

- Еще бы годочков пять...

Вскоре болезнь неумолимо приковала его к постели, он лежал в больнице в Москве. А в это время проходили выборы в местные Советы, и писатели вторично выдвинули кандидатуру Павла Петровича Бажова в городской Совет.

Из Свердловска запросили Бажова о согласии баллотироваться. Павел Петрович тотчас прислал свое согласие. Но это было не признаком полноты жизненных сил - силы быстро покидали его, - а выражением безграничной любви к жизни, страстного желания не покидать ее.

Почти вслед за письмом от Бажова в Свердловск пришло тяжелое известие о кончине Павла Петровича.

Счастливо сочеталась любовь к Бажову - писателю и человеку. Особенно ярко проявлялась эта народная любовь в юбилейные дни, когда люди в одиночку и целыми делегациями шли поздравить своего писателя, несли ему слова сердечного привета, цветы и подарки. Тесный бажовский дом распахивал двери, радушно принимая дорогих гостей.

Много теплых, прочувствованных строк посвятили в такие дни свердловские писатели и поэты своему старшему другу.

К шестидесятипятилетию Павла Петровича в Свердловском отделении Союза выпускали специальный номер стенной газеты, редактором ее была критик Л. И. Скорино. Все писатели получили приглашение участвовать в этой газете.

Л. И. Скорино и П. П. Бажов. 1948 г.

Я написал сказ "Ключ-камень", который построил на материале бажовского сказа того же названия, немного изменив сюжет. Однако сдать его в редколлегию, не выяснив, как отнесся к нему Павел Петрович, я не решался.

Набравшись смелости, я прочел сказ в присутствии Павла Петровича, Н. Ляшко и И. Садофьева. Вместо оценки Павел Петрович попросил меня перепечатать сказ и подарить ему, что я и выполнил на другой день.

Вот этот сказ:

К этому ремеслу приверженности мало. Даже в наше-то время трудно мастера по этим делам сыскать, чтоб с полным понятием был. Потому - ремесло это мученское, старательное.

Старатели есть - кто по камешкам по всяким, кто по золоту. Понятно, без уменья не разберешь, какого сорту да весу, какой воды.

С золотом-то куда проще. Золото, правда, слабого человека сгубить может, а про камни-то разговоры говорят: какой камень здоровье хранит, какой сон оберегает либо там тоску отводит. Это все, по моим мыслям, от безделья рукоделье, при пустой беседе язык почесать - и больше ничего.

Только один сказ о камешках перенял.

Есть, сказывают, в нашей земле камень-одинец: другого такого нет. Тяжелее золота, тверже самого дорогого камня. Небывалой воды, чудодейственной силы камень. Заключен в том камне ключ к человеческому сердцу, и счастье человеческое в нем.

Искрится он живым, ярким светом, и если свет этот в душу человека проникнет, всю жизнь будет человеку радостно и светло.

Неизвестно только, в котором месте находится камень, и сам-то в руку не придет, искать надо.

Тут, на земле уральской, был большой рудник. Золото и дорогие каменья тут выбирали. При казенном положении работы вели. Начальство в чинах да ясных пуговках, палачи при полной форме по барабану народ на работу гоняли, под барабан сквозь строй водили, прутьями захлестывали.

И вот промеж этой муки мотался паренек - Счастливый глазок. Это прозвище ему такое придумали за большой талант на камни.

Никто не подметит, а он выхватит из земли камешок самый ловкий, вовсе дорогой... И начальству отдаст. Не потому, что парень без сноровки, а потому - не дорожил он теми пустыми камнями. От них одним житье, другим каторга.

Решился парень камень сыскать, от которого, сказывали деды, всем счастье поровну будет. Может, и еще кто за тем камнем охотился, да мало таких. Люди все больше о своем собственном счастье хлопочут.

И потянулись годочки. Много лет прошло. Полная перемена жизни настала.

А Счастливый глазок всю землю уральскую исходил вдоль и поперек. Состарился старатель, оброс белехонькой бородой, но только глаз его остался молодым, счастливым, а сила душевная окрепла.

По золоту ходил, ступал по драгоценным каменьям, а богатства не нажил, и мысли о том не имел. Только и нажил, что шкатулочку махонькую, зеленую, малахитовую.

В один ясный денек пришел старатель к человеку, что пуще всех об человеческом счастье беспокоится, и поставил на краешек стола свою шкатулку. А вокруг стола ходоки от племен да народов разных сидят.

Оглядел человек шкатулку быстрым, всевидящим глазом и достал со дна ее камешок. И ровно солнце заглянуло в комнату, посветлело все кругом, засверкало, заискрилось, и люди никак помолодели.

Поднял человек над головой тот чудесный камень, чтобы миру всему было видно, и говорит:

- Вот он, ключ-камень - живое, народное, правдивое слово! Вот оно, богатство нашей земли!

Свердловск, 1952