Мудрец звериного царства (И. А. Крылов)

Крылов И. А. (1769 - 1844)

Не движась, я смотрю на суету мирскую 
И философствую сквозь сон. 

И. А. Крылов

Майский ветер с Невы пошевеливает молодые вершины деревьев, солнечные зайчики скользят по пожелтевшему мрамору героев древности и жеманных полуобнаженных богинь. Широкая аллея Летнего сада уходит к воротам ажурной фельтеновской решетки; сквозь кружево которой просвечивает изморщенная легкими волнами, сверкающая ширь.

Несколько в стороне от главной оси Летнего сада, ближе к Лебяжьей канавке, на: круглой площадке играют дети. И смотрит на них с высоты бронзового постамента "дедушка Крылов" - любимец ленинградцев дошкольного возраста. Скульптор Клодт изобразил его грузно сидящим с книжкою в руках. У него круглое, мясистое лицо, небрежно свалявшиеся волосы. Длиннополый сюртук тяжело и мешковато лег на плотные плечи, Вид у Крылова сонный и ко всему безучастный. А у его ног непрерывной угловатой лентой обходят постамент тесно скучившиеся в причудливом и пестром переплетении герои оживших в бронзе басен: лисица, подняв узкую морду, жадно глядит на ворону с кружком сыра в клюве, журавль тянет кость из волчьей пасти, суетливо меняет места звериный квартет, лев терзает ягненка, незадачливый Тришка чешет с досады затылок, повар читает нотацию проворовавшемуся коту Ваське. И все это живет самостоятельной, беспокойной жизнью и кажется странным, что творец такого пестрого человеческо-звериного мира - сонный, флегматичный толстяк с маленькой книжкой в руках...

Но всегда ли он был грузно-успокоенным, ленивым созерцателем текущей мимо жизни со всеми ее круговоротами, перекатами, мелями и тинными затонами?

Иван Андреевич Крылов родился в 1769 году в Москве. Отец его происходил из дворян, был беден, не имел ни крестьян, ни поместья. Молодые, да и более зрелые годы провел на военной службе, добросовестно тянул лямку пехотного офицера, участвовал во многих походах и сражениях, ню до высоких чинов не дослужился. Выйдя в отставку, занял скромную должность чиновника губернского магистра в Твери. Здесь, в старинном русском городе, подрастал и его сын Ванюша. Родители будущего баснописца жили бедновато, обиход их ничем не отличался от мелкочиновничьего или мещанского. Они даже не могли дать сыну образования, сами кое-как научили его грамоте и письму. Но мальчик рано пристрастился к чтению и в своем общем развитии значительно опередил сверстников, учившихся в школе. После смерти отца достался ему в наследство сундук, набитый старинными книгами, и еще подростком перечитал он всё, что могла ему дать литература XVIII века. Наблюдательный от природы, одаренный хорошей памятью, Крылов рано заинтересовался окружающей его пестрой городской жизнью: не пропускал ни одного шумного сборища, толкался на базарах и ярмарках, прислушивался к меткой и образной народной речи. С ранних пор пробудился у него интерес к жизни простого народа и ремесленного люда. И эти детские и отроческие впечатления в дальнейшем, когда он стал прославленным баснописцем, сослужили ему великую службу.

Но духовной его пищей в детстве были все же сочинения Державина, Хераскова, драматические произведения Сумарокова и Озерова - выспренняя и дидактическая литература эпохи классицизма. Нашлись в заветном сундуке и томики сатирических журналов Н. И. Новикова - "Трутень" и "Живописец", где ядовито высмеивались взяточники - подьячие и спесивое барство. В этих сатирических произведениях он видел правдивое изображение того, что каждый день проходило перед его глазами в захолустной Твери.

Бедственное положение семьи, в особенности после смерти отца, заставило юношу Крылова еще в отроческие годы поступить на казенную службу, на должность подканцеляриста "по судебной части". Здесь довелось ему увидеть все то, что впоследствии так ярко воскресло на страницах гоголевских повестей. Бессмысленность утомительных канцелярских занятий среди тупых и невежественных служак тяготила мальчика-подростка, его интересы были выше окружавшей его среды. Взяточничество, невежество, пьянство претили ему. Он искал выхода из своего, казалось бы, безнадежного положения в чтении любимых книг и в робких попытках собственного сочинительства. Некоторой отдушиной было знакомство с семейством богатого местного помещика Львова, который заинтересовался умным и наблюдательным мальчиком и позволил ему брать уроки вместе со своими детьми у домашнего учителя-воспитателя. Об этом времени Крылов вспоминал потом с благодарностью.

В обществе своих новых товарищей довелось Крылову присутствовать на театральных представлениях, которые давались изредка наезжавшими в Тверь бродячими труппами. С этих пор зародилась у него страсть к театру, которому он, как драматург, отдал немало сил в последующие годы.

Материальное положение семьи год от году становилось все хуже. Надо было находить какой-то выход. Канцелярского жалованья единственного кормильца не хватало и на самое необходимое. Мать начала хлопотать о пенсии за военные заслуги мужа. Но заслуги эти в глазах местного начальства были так незначительны, что все просьбы вдовы встречали неизменный отказ. И тогда было решено покинуть Тверь, переселиться в Петербург, обратиться с просьбами к более высоким властям. Ванюша Крылов, которому было тогда около четырнадцати лет, надеялся к тому же и на литературный заработок. Он был уже автором либретто комической оперы "Кофейница", которую наивно задумал предложить столичному театру.

В Петербурге Крылов вместе с матерью и малолетним братом Левушкой поселился в дешевой комнатушке на окраине, в Измайловском полку, и сразу же принялся за поиски постоянной работы. После нескольких месяцев полуголодного существования ему наконец повезло. Он добился личного свидания с одним из тогдашних вельмож, И. И. Бецким, и по его ходатайству в 1783 году был принят на службу в Казенную палату на ту же должность подканцеляриста с жалованьем 25 рублей серебром в год.

Юный Крылов уже почувствовал почву под ногами. Он все же стал теперь чиновником, человеком с некоторым, пусть очень скромным, положением, получил возможность продолжать свои литературные занятия, заводить нужные знакомства. С помощью новых друзей обрел он доступ к окололитературной и околотеатральной среде. Театр привлекал его в первую очередь. Он еще раз просмотрел, переработал свою "Кофейницу" и понес ее к типографщику Брейткопфу. Пьесы были в моде, хозяин соглашался напечатать творение юного драматурга, но вместо гонорара выдал ему сочинения Расина, Мольера и Буало. Крылов и этому был рад. В типографии Брейткопфа свел он знакомство с человеком, оказавшим благотворное влияние на его дальнейшую литературную судьбу. Это был И. А. Дмитревский, руководитель труппы Эрмитажного театра, замечательный актер той эпохи и автор драматургических произведений.

Опытный деятель театра, он без излишней снисходительности отнесся к первому опыту молодого автора, умно раскритиковал "Кофейницу", но, увидя, что перед ним юноша, не лишенный литературных способностей, предложил ему свое покровительство, перешедшее с годами в тесную дружбу.

Под его влиянием Крылов обратился к другому роду пьес, к высокой трагедии. Трагедия пользовалась в то время большим успехом у зрителей, так как вполне соответствовала вкусам эпохи: поэзии высоких страстей и не менее высоких добродетелей. Сюжеты обычно брались мифологические, на сцене действовали боги Олимпа и герои древности - во вкусе французского классицизма. Дух Расина я Корнеля витал над русским театром. Впрочем, одновременно делались попытки облекать в форму трагедии и события отечественной истории (драматургия Сумарокова, Озерова, Княжнина).

Юный Крылов в восемнадцати девятнадцатилетнем возрасте тоже написал две трагедии на античные сюжеты - "Клеопатру" и "Филомелу". Успеха эти пьесы не имели, да к этому времени и сам жанр высокой, нравоучительной трагедии уже начинал клониться к упадку. Его постепенно вытесняла сатирическая комедия.

"Клеопатра" не дошла до нас, а "Филомелу" постигла печальная участь: она была напечатана в "Российском Феатре" вместе с тираноборческой трагедией Княжнина "Вадим Новгородский". "Вадим" вызвал гнев Екатерины Второй, и по ее указанию книга была уничтожена.

Оставаясь верным театру, Крылов обратился теперь к жанрам нравоописательной комедии. Этому способствовало и его личное знакомство с Фонвизиным, уже прославленным автором "Бригадира" и "Недоросля". За сравнительно короткое время были написаны пьесы "Бешеная семья", "Сочинитель в прихожей", "Проказники". Как драматург Крылов не снискал себе славы, но интересно отметить, что все написанное им для театра носит черты если не явного вольнолюбия, то, во всяком случае, критического отношения к существующим общественным порядкам.

Свое истинное творческое лицо нашел он несколько позднее, когда в 1789 году начал с помощью своего нового друга, либерально настроенного помещика И. Г. Рахманинова, издавать сатирический журнал "Почта духов". Под видом переписки "потусторонних духов" с волшебником Маликульмульком в иносказательном виде изображалась современная автору действительность, обличались пороки "сильных и богатых" и вообще подвергался острой критике весь уклад некоего бюрократического, самодержавного государства. И все читатели прекрасно понимали, о каком государстве шла речь. Крылов был достаточно бесстрашен в своей сатире, и журнал его имел шумный успех. Это не могло не встревожить властей, увидавших в "Почте духов" прямое продолжение журнальной сатиры Н. И. Новикова, которая, как известно, вызвала негодование самой императрицы Екатерины.

Журнал вынужден был прекратить свое существование. Но Крылов уже не мог обходиться без издательской деятельности. Однако теперь он должен был довольствоваться ролью владельца типографии и книжной лавки. В содружестве со своими приятелями - актером Плавильщиковым и Клушиным - ему удалось выпустить ряд хорошо расходившихся переводных книг. Дела товарищества пошли настолько успешно, что через некоторое время появилась возможность основать новое периодическое издание - журнал "Зритель", к сотрудничеству в котором были привлечены видные писатели. "Зритель" уже не имел того ярко выраженного сатирическго характера, которым отличалась "Почта духов". Он защищал идею патриотизма, боролся против засилья иностранных вкусов, едко высмеивал подражательство всему, что идет из-за границы, и вообще отстаивал самобытность русской национальной культуры. Эти идеи вполне соответствовали и утвердившимся к тому времени воззрениям самого издателя, И. А. Крылова. Они стали основой его дальнейшей деятельности, ярко проявившей себя впоследствии, в знаменитых баснях.

Но время и для подобного, вполне умеренного, журнала оказалось неблагоприятным. Цензура чинила ему препятствия на каждом шагу. Она не могла забыть роли Крылова, как редактора "Почты духов". К тому же и на европейском горизонте происходили события, внушавшие большую тревогу Екатерине Второй. Успехи французской буржуазной революции привели к усилению цензурного гнета, к особому наблюдению за литераторами, бывшими и до того на подозрении у полицейского начальства.

В 1792 году был арестован и посажен в крепость Н. И. Новиков. В типографии Крылова произвели тщательный обыск, и хотя не нашли там ничего предосудительного, и Крылов и Клушин оказались занесенными в список "лиц неблагонадежных". Друзья решили прекратить издательскую деятельность и на время уехать из столицы, подальше от наблюдающих за ними властей.

Начался новый период в жизни И. А. Крылова - безрадостная пора бесконечных скитаний, переездов с места на место, из одного провинциального города в другой, пребывания в имениях богатых помещиков-меценатов на незавидном и зависимом положении то ли домашнего учителя, то ли просто приживальщика. К этому времени Крылов потерял мать. Младший брат Левушка, как и отец, типичный неудачник, был определен на военную службу рядовым. Сам Иван Андреевич так и не обзавелся семьей, был одинок и лишен всякого литературного заработка. Правда, после годичного отсутствия он сделал еще одну попытку вернуться в столицу и затеять издание нового, уже третьего журнала "Санкт-Петербургский Меркурий", но, несмотря на проявленную им на этот раз осторожность, и этот самый смирный из всех затевавшихся им журналов возбудил подозрительное внимание цензуры. О возобновлении Крыловым издательской деятельности доложено было самой императрице. Жестоко расправившаяся с неугодными ей Радищевым и Новиковым, Екатерина на этот раз решила проявить показную снисходительность "к заблуждениям молодости". Крылов и Клушин были вызваны во дворец, где им было сделано "материнское" внушение. Осталось неизвестным, как проходил этот небезопасный для молодых издателей разговор, но последствием было то, что оба они сочли благоразумным незамедлительно покинуть столицу, хотя оба при этом лишались возможности зарабатывать на жизнь литературным трудом. Для Крылова снова началась кочевая, бесприютная жизнь, растянувшаяся теперь на долгие годы.

Пятого ноября 1796 года скончалась Екатерина. На престол вступил Павел Первый. Крылов мог бы теперь вернуться в Петербург, но благоразумно решил не торопиться. И оказался прав. Четыре года правления Павла ознаменовались еще более крутым наступлением реакции даже на самые робкие проявления либерализма. Начал входить в силу тупой и жестокий временщик Аракчеев. Крылову претило и то, что новый император презирал все русское, всюду подчеркивал свои симпатии к немцам, боготворил Фридриха Второго и старался переделать отечественную армию на прусский манер.

К этому времени Иван Андреевич уже успел сменить нескольких покровителей и находился теперь в качестве учителя у богатого помещика и вельможи князя Голицына, генерала, отстраненного Павлом от армии и попавшего в немилость, как и многие люди, выслужившиеся еще при Екатерине. Голицын видел себя обреченным на бездейственное, тяготившее его пребывание в деревне и был крайне оппозиционно настроен ко всем порядкам нового правления. Он сходился с Крыловым во взглядах на политику Павла. Спасаясь от скуки, князь и его семья решили поставить домашний спектакль, а пьесу было поручено написать Крылову, как уже имевшему опыт драматургу. Иван Андреевич решил тряхнуть стариной, и на свет появилась бойкая "шуто-трагедия" "Триумф" (или "Подщипа"), остро и зло высмеивающая прусские порядки, заведенные новым правителем России. Пьеса имела шумный успех, по счастью для автора ограниченный узким кругом ближайших соседей-помещиков. Всё же и Голицын и Крылов побаивались того, чтобы дело не получило широкой огласки. Но дни императора были уже сочтены. 11 марта 1801 года он был Убит своими приближенными в Михайловском замке, и на престол вступил его сын Александр.

Времена резко переменились. На первых порах новый царь даже проявил некоторый либерализм, смягчил цензуру, вернул из опалы многих сановников, пострадавших при его жестоком и взбалмошном отце. Голицын получил назначение на пост лифляндского военного губернатора и, уезжая в Ригу, взял к себе на службу и Крылова. Всего около двух лет прослужил Иван Андреевич в губернаторской канцелярии. Выйдя в отставку, переехал он в Москву, где для него открылась возможность продолжать любимую литературную работу. Завелись влиятельные знакомства, главным образом в театральной среде, были поставлены на московской сцене пьесы "Пирог", "Модная лавка", "Урок дочкам" - произведения сатирического жанра, осмеивающие увлечение заграничными модами и поверхностными воззрениями. Поправившиеся материальные дела позволили Крылову в 1805 году возвратиться в Петербург, где теперь он уже мог не бояться преследований властей. Да и сам Иван Андреевич к этому времени занял положение в литературе, как автор комедий, с успехом идущих на сцене.

Друзьям его мятежной и строптивой юности могло показаться, что он окончательно остепенился, стал спокойнее в своих суждениях и вообще уравновешенней, благоразумней. Да и по внешнему своему виду был он совсем другим человеком: сильно потолстевший, медлительный в движениях, мешковатый с виду, Крылов внушал симпатию своим ленивым добродушием и представлялся многим спокойным наблюдателем окружающей жизни. Но это было обманчивое впечатление. Никогда не угасал в Крылове острый ум сатирика, и суждения его о современном ему обществе вовсе не были столь добродушными. Только теперь он нашел им иную форму выражения. Он стал писать басни, доставившие ему громкую и поистине всенародную славу. За внешне безобидными, забавными историями скрывалась обличительная тенденция. Всем было ясно, что звери и их действия - только маски, за которыми встает целый мир общественных недостатков и неустройств. Но Иван Андреевич, наученный горьким опытом, поначалу старался придерживаться издавна узаконенных в литературе этого рода общеморализующих и нравоисправительных тем, и потому первые опыты в басенном жанре не казались опасными для общественного спокойствия. Они были занимательны, остроумны и быстро получили всеобщее признание. Их подлинная сатирическая острота проявилась несколько позднее.

Вхождение в литературную среду, близкое знакомство и дружба со всеми ведущими литераторами, непрерывно растущая известность в читательских кругах окончательно упрочили и общественное положение автора.

А. Н. Оленин, выдающийся знаток античной филологии и истории, просвещенный покровитель всех искусств, познакомил Ивана Андреевича с Н. Гнедичем, К. Батюшковым, В. Озеровым, В. Жуковским, П. Вяземским, В. Л. Пушкиным. Оленин устроил его на службу - сначала в Монетный департамент, а впоследствии в Публичную библиотеку, где Крылов до конца своих дней пребывал в мирной, соответствующей его характеру должности, усердно занимаясь приумножением книжных богатств и их упорядочением.

По своему возрасту, по прежним театральным и литературным связям Крылов принадлежал XVIII веку, он даже принимал участие в заседаниях "Беседы любителей русского слова", возглавляемой адмиралом А. С. Шишковым, крайним ретроградом и врагом всяких новых течений в литературе. Но вместе с тем Иван Андреевич дружил и с молодым поколением, понимая его стремления приблизить искусство к требованиям эпохи, разрушить условности манерного и чопорного языка одической и нравоучительной поэзии. А в личном своем творчестве, в баснях, творил великое дело сближения литературы с речью народа, был одним из основоположников реализма.

Его одинаково уважали и "архаисты", и "новаторы". За внешним обликом грузного, ленивого толстяка, добродушного и молчаливого, угадывался человек умный и наблюдательный, способный сказать резкое и меткое слово. Петр Вяземский писал о нем: "Крылов был вовсе не беззаботный, рассеянный и до ребячества простосердечный Лафонтен, каким слывет он у нас... Но во всем и всегда был он, что называется, себе на уме... Басни и были... призванием его, как по врожденному дарованию, так и по трудной житейской школе, через которую он прошел. Здесь и мог он вполне быть себе на уме, здесь мог он многое говорить не проговариваясь; мог под личиною зверя, касаться вопросов, обстоятельств, личностей, до которых, может быть, не хватило бы духа у него прямо доходить".

Так и жил Иван Андреевич, окруженный всеобщим почетом, продолжая свое мирное холостяцкое существование в тихой квартирке на 1-й линии Васильевского острова, время от времени выпуская сборники всем полюбившихся басен.

Когда исполнилось пятидесятилетие его литературной деятельности, друзья баснописца устроили чествование, на котором справедливо было сказано о всенародном значении его многолетнего творческого труда. Это было 2 февраля 1838 года. А через шесть лет, уже находясь в отставке, на покое, Иван Андреевич Крылов скончался. Он похоронен в Александро-Невской лавре, рядом со своим старым другом Н. И. Гнедичем, переводчиком "Илиады".

Творческое наследие Крылова значительно и многообразно, но до сих пор живут, сохраняя неувядающую свежесть, только басни. В чем же тайна их столь долголетней молодости? Очевидно, не в моральных выводах и нравоучениях, которые не поднимаются выше уровня обычного здравого смысла, а в том, что они созданы замечательным художником, мастером яркой и емкой народной речи.

Впервые подневольный крепостной люд заговорил под его пером так, как говорит он в жизни, - сметливо, образно, с присущим ему юмором. Не менее значительна и социальная направленность крыловских басен. Уже самый факт сочувственного изображения народной среды, природного ума и высоких моральных качеств русского крестьянина - примечательное явление для эпохи самодержавного угнетения. Да и сам язык басен, целиком вышедший из народного обихода, свидетельствовал о том, как богат духовный мир трудового люда, обладающего и здравым смыслом, и тонким юмором, и чувством собственного достоинства.

Основные персонажи крыловских басен - это звери из русских сказок и пословиц, служившие масками людских характеров и пороков. Поучительные суждения Крылова всегда направлены на имущие классы, а симпатии отданы народу, его уму и нравственным оценкам. Он и говорит от лица народной мудрости, твердой в своих выводах, воспитанной вековым опытом. Сатирическая острота крыловских наблюдений, явственно проступающая во многих его баснях, затрагивающих общественные отношения, была подготовлена многолетней предшествующей работой комедиографа и прогрессивного журналиста-обличителя. Об этом не следует забывать при оценке его творчества в целом.

И все же басни - это самое значительное в том, что оставил нам Крылов. Здесь он достиг вершин своих незаурядных творческих возможностей, ничего не потеряв при этом от присущего ему сатирического дара. Более того, ему удалось проявить в них наиболее яркую сторону своего таланта, русскую, национальную, смело можно сказать даже - высокопатриотическую.

Басни писались и до Крылова, но ни Сумароков, ни Хемницер, ни Дмитриев, верные вкусам своего дидактического и чувствительно-сентиментального века, не могли и в малой степени приблизиться к духу русского народа, к образной и звуковой выразительности его языка. Это суждено было совершить Крылову, никогда не отрывавшемуся от родной почвы. Гоголь восторженно писал о его баснях: "Звери у него мыслят и поступают слишком по-русски. Кроме верного звериного сходства, которое у него до того сильно, что не только лисица, медведь, волк, но даже самый горшок поворачивается, как живой, они показали в себе еще и русскую природу... всюду у него Русь и пахнет Русью". Русское начало басен Крылова, которое преодолело, подчинило себе первоначальные образцы Эзопа и Лафонтена, вывело баснописца на широкий национальный путь, сообщило ему неповторимую самобытность. Это хорошо понимали и современники. Пушкин в журнальной заметке о крыловских баснях, подчеркивает верность автора русскому складу мышления и характеру речи.

Язык Крылова настолько меток, сжат и выразителен, что отдельные строчки басен стали пословицами. Кто не помнит крылатых речений: "А ларчик просто открывался", "Наделала синица славы, а море не зажгла", "А Васька слушает, да ест", "Слона-то я и не приметил", "Полают, да отстанут", "Чтоб гусей не раздразнить", "Авоз и ныне там", "Услужливый дурак опаснее врага" - и многое, многое другое. Начав выписывать подобные выражения, трудно остановиться. Впечатление такое, точно добрая половина басен, знакомых нам с детства, щедро разобрана на пословицы и поговорки.

Крылов вообще любил подметить в народном говоре меткое словечко и перенести его при подходящем случае в словесную ткань своей басни - будь то реплика персонажа или авторская речь. У него можно легко найти и "близехонько", и "тихохонько", и "тростиночка", и "надавано" (советов), и "треснулся" (на царство), и "прилика", и "вздурился", и "полугар". Почти в каждой басне нет-нет да и сверкнет "жемчужное зерно" чисто народного юмора и наблюдательности. Вряд ли кто из современников мог похвалиться таким богатством живого словаря.

Но этим не ограничивается пристрастие автора к родной русской речи. Самый синтаксис Крылова с удивительной точностью и непосредственностью воспроизводит бытовые интонации народного говора:

"Соседушка, мой свет! 
Пожалуйста, покушай". - 
"Соседушка, я сыт по горло". - "Нужды нет, 
      Еще тарелочку; послушай: 
Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!" - 
"Я три тарелки съел". - "И, полно, что за счеты; 
      Лишь стало бы охоты, 
А то во здравье: ешь до дна!.." 

С той же гибкостью и точностью интонаций передается и чванливая речь вельмож звериного царства, и крючкотворные периоды судей и подьячих, и бесшабашная заносчивость враля, и льстивые, елейные уговаривания лицемеров, и начальственные окрики, и пустословное красноречие непрошеных моралистов. Все персонажи - и звери, и люди - говорят на свой манер, и за каждым их диалогом или краткой репликой раскрывается внутренний мир, социальная характеристика. Почти каждая басня - это драматическая миниатюра, которую можно разыграть, как на сцене, даже если отсутствует внешний сюжет и основным действующим лицом является автор-рассказчик.

Не сохранилось известий, как сам Крылов читал свои басни, но легко можно себе представить, что он разыгрывал их "в лицах". Сам текст давал ему для этого богатейшие возможности. Глубокое знание бытовой лексики помогало Крылову создавать в баснях естественный, непосредственный тон живой беседы с читателем. Язык его отнюдь не книжный, хотя порою и встречаются персонажи античной мифологии и ее привычные сюжеты. Но надо думать, что делалось все это во избежание придирок цензуры. Тематика у Крылова русская, и все его персонажи и обстоятельства взяты им из окружающей действительности.

В баснях удивительно много движения. Почти все они - живые сценки, в которых не только слышишь речь персонажей, но и видишь их жесты, позы. Из всех изобразительных средств языка автор решительно предпочитает те, которые непосредственно передают действие. Отсюда его особое пристрастие к глаголу. В словаре Крылова глагол занимает первенствующее место. Велико многообразие смысловых оттенков, которые он придает этой части речи. Основное действие как бы расчленяется на отдельные составные части, неудержимо продолжаясь и развиваясь до заключительного, самого сильного удара.

Вот "Лев и Комар", рассказ о том, как маленький комар проучил огромного зазнавшегося льва.

...Льву смех, но наш Комар не шутит: 
То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит! 
И, место высмотрев и время улуча, 
           Орлом на Льва спустился, 
       И Льву в крестец всем жалом впился. 
Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача. 
Увертлив наш Комар, да он же и не трусит! 
Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосет. 
Лев голову крутит, Лев гривою трясет; 
       Но наш герой свое несет: 
То в нос забьется Льву, то в ухо Льва укусит. 
                  Вздурился Лев, 
       Престрашный поднял рев, 
       Скрежещет в ярости зубами, 
       И землю он дерет когтями. 
От рыка грозного окружный лес дрожит. 
Страх обнял всех зверей; все кроется, бежит: 
       Отколь у всех взялися ноги, 
Как будто бы пришел потоп или пожар! 
       И кто ж? Комар 
       Наделал столько всем тревоги! 
Рвался, метался Лев и, выбившись из сил, 
О землю грянулся и миру запросил... 

В этом сравнительно небольшом отрывке добрых три десятка глаголов, передающих все стадии отчаянного поединка. Причем - эти глаголы действия - и в партии Комара, и в партии Льва - идут в нарастающем порядке до кульминации, до финала комариной победы. Такое же виртуозное использование глагольных форм можно увидеть и в других баснях, где требуется изобразить нарастающее движение.

У Крылова есть и еще один любимый прием: обозначив первоначальное действие безличным, лишенным красок выражением, он начинает дальше развивать его, расчленять на отдельные части, пользуясь богатейшей гаммой смысловых и звуковых оттенков. В этом отношении очень выразительна басня об обезьяне, примеряющей очки, или знаменитое описание пения соловья ("Осел и Соловей"):

...Тут Соловей являть свое искусство стал: 
                Защелкал, засвистал 
На тысячу ладов, тянул, переливался; 
            То нежно он ослабевал 
И томной вдалеке свирелью отдавался, 
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался... 

Первая строка чисто информационная, но за ней следует блестящая сюита глаголов, в звуковых образах передающая всю гамму соловьиных трелей. Звукоподражание доведено до высокой степени совершенства. Оно поддержано и чередованием длинных и коротких строчек, и мастерским проведением звуковой инструментовки поначалу на гласных, а в последней строке на твердом "р".

Крылов вообще великий мастер в передаче движения. От самого медлительного и тягучего:

В июле, в самый зной, в полуденную пору, 
        Сыпучими песками, в гору, 
        С поклажей и с семьей дворян, 
            Четверкою рыдван 
               Тащился... - 

("Муха и дорожные")

до дробного и быстрого, переданного к тому же всего одной строкой:

На ту беду Лиса близехонько бежала...

("Ворона и Лисица")

И так же, в пределах одной строчки, он может изобразить переход от замедленности к стремительному действию:

Тихохонько Медведя толк ногой. 

("Зеркало и Обезьяна")

С не меньшим искусством передает Крылов и ощущения тяжести, натуги, сокрушительного удара. И все это достигается умелым использованием богатейших оттенков русского глагола. Вот начало его басни "Обоз":

            С горшками шел Обоз, 
     И надобно с крутой горы спускаться. 
Вот, на горе других оставя дожидаться, 
Хозяин стал сводить легонько первый воз. 
Конь добрый на крестце почти его понес, 
          Катиться возу не давая... 

Вы физически ощущаете осторожные движения хозяина, и напряженную силу коня, и тяжесть самого воза.

Предельно выразительно и то место в басне "Крестьянин и Работник", где рассказано о встрече крестьянина в лесу с медведем:

       Крестьянин ахнуть не успел, 
       Как на него медведь насел. 
Подмял Крестьянина, ворочает, ломает, 
И, где б его почать, лишь место выбирает... 

Первые две строки стремительны, две последующие даны как бы "замедленной съемкой", что прекрасно рисует медлительность и неуклюжесть медвежьих усилий. И в той же басне мускульно ощутимы строки, передающие тяжесть и меткость стремительного удара:

           ...собравшись силой, 
      Что только было в нем, 
Отнес полчерепа медведю топором... 

Умело пользуется Крылов и аллитерациями там, где нужна звуковая характеристика персонажей. В баснях нередко можно встретить такие строчки: "Ворона каркнула во все воронье горло", или "Хавронья хрюкает: Ну, право, порют вздор", или "Кукушка на суку печально куковала". Лягушки у Крылова действительно квакают, осел хрипло ревет, вкрадчивая речь лисицы растекается в льстивом и сладковатом переливе открытых звуков "и", "а". А унылый вол произносит данные ему автором слова так, что в них явственно слышится мычанье:

         ...И мы Грешны. 
Тому лет пять, когда зимой кормы 
         Нам были худы, 
На грех меня лукавый натолкнул: 
Ни от кого себе найти не могши ссуды, 
Из стога у попа я клок сенца стянул. 

("Мор Зверей")

Примечательно, что почти все слова, падающие на концы строк, включают в себя унылый и угрюмый звук "у".

Этим же звуком пользуется баснописец, чтобы передать неуклюжесть и неповоротливость медведя:

Увидя, что мужик, трудяся над дугами, 
       Их прибыльно сбывает с рук 
       (А дуги гнут с терпеньем и не вдруг), 
Медведь задумал жить такими же трудами... 

("Трудолюбивый Медведь")

А вот как поет скворец, задумавший перещеголять соловья. Нескладность его пения передается хрипящими и шипящими звуками:

Он то пищал, то он хрипел, 
То верещал козленком... 

("Скворец")

Великий мастер выразительной русской речи, Крылов пользуется ею для воспроизведения бытовых сценок, где значительную роль играет обмен репликами действующих лиц или острый иронический монолог самого автора. Описаний у него почти не встречаешь. Даются они лишь в случае необходимости и носят всегда обобщенный характер пояснительных ремарок. Трудно узнать Крылова хотя бы в таком описании раннего утра:

Но солнышко взошло, природу осветило, 
По царству Флорину рассыпало лучи, 
И бедный Василек, завянувший в ночи, 
       Небесным взором оживило. 

("Василек")

Иное дело, когда надо выделить какую-либо яркую деталь, имеющую непосредственное отношение к сюжету. Вот памятные строчки из "Демьяновой ухи":

Что за уха! Да как жирна: 
Как будто янтарем подернулась она. 

Свои краткие истории Крылов рассказывает с поучительными целями. Но если бы он был только моралистом, наблюдателем и исправителем нравов, во вкусе воспитавшего его дидактического XVIII века, вряд ли его басни получили бы такое широкое, поистине народное признание. Сила их в художественной выразительности, в исключительном мастерстве обращения с родным словом и в подлинной демократичности. Крылов-художник решительно берет верх над рассудительным обличителем людских пороков и несовершенств, хотя разоблачение и является поставленной им перед собой задачей. Мораль, сопутствующая каждой басне, далеко не всегда бывает художественно убедительной. Чаще всего она кажется лишней, потому что предшествующий ей живой рассказ гораздо четче выражает основной замысел. Авторские пояснения в большинстве случаев воспринимались современниками как нечто, вызванное необходимостью, уступками цензуре, боящейся всяческих "иносказаний". А иносказания, действительно, могли быть и достаточно острые: демократические симпатии Крылова хорошо были известны его читателю. Сатира Крылова под маской бытовой басни клеймила не только хвастовство, лесть, алчность, невежество, но и корыстное чиновничество, неправедных судей, богачей и вельмож. Среди двухсот им написанных басен встречаются и такие, глубинный смысл которых заставляет вспомнить о смелой сатирической деятельности периода "Почты духов". В борьбе "сильных" и "слабых", "волков" и "овец" Крылов всегда на стороне угнетаемых. Именно в народе видел он основную силу государства. Об этом говорят гражданские патриотические басни, написанные во время Отечественной войны 1812 года: "Волк на псарне", "Ворона и Курица", "Щука и Кот" и другие. Об этом же достаточно определенно сказано в одной из самых значительных в идейном отношении басен "Листы и корни". Листья пышно разросшегося дерева похваляются своей красотой и свежестью, а их неумеренному хвастовству отвечает голос, идущий откуда-то из-под земли, голос корней. Листья негодуют:

         "...Вы кто такие там, 
Что дерзко так считаться с нами стали?" 

И слышат в ответ:

           "Мы те, 
     Которые, здесь роясь в темноте, 
     Питаем вас. Ужель не узнаете? 
Мы корни дерева, на коем вы цветете. 
       Красуйтесь в добрый час! 
Да только помните ту разницу меж нас, 
Что с новою весной лист новый народится, 
       А если корень иссушится, - 
       Не станет дерева, ни вас". 

Современникам было понятно, что речь здесь о правящей государством верхушке и о питающей ее народной почве. Знаменателен и намек на то, что листва меняется, а корни остаются вечно.

Не меньшим общественно-политическим смыслом отмечена басня "Пестрые Овцы", так и не увидавшая света при жизни автора.

Владыка Лев невзлюбил пестрых овец и хотел бы всех их передушить, но ему мешает это сделать распространяемая им слава справедливого и великодушного повелителя. Лиса, прекрасно понимающая затаенные мысли царя зверей, дает ему такой лукавый совет:

       ...О царь! наш добрый царь! 
Ты, верно, запретишь гнать эту бедну тварь - 
        И не прольешь невинной крови. 
Осмелюсь я совет иной произнести: 
Дай повеленье ты луга им отвести, 
Где б был обильный корм для маток, 
И где бы поскакать, побегать для ягняток; 
А так как в пастухах у нас здесь недостаток, 
       То прикажи овец волкам пасти. 
       Не знаю, как-то мне сдается, 
Что род их сам собой переведется. 
А между тем пускай блаженствуют оне; 
И что б ни сделалось, ты будешь в стороне. 

После этого хитрого предложения

Лисицы мнение в совете силу взяло 
И так удачно в ход пошло, что, наконец, 
             Не только пестрых там овец - 
             И гладких стало мало. 
Какие ж у зверей пошли на это толки? - 
Что Лев бы и хорош, да всё злодеи волки. 

Как не узнать было современникам в этом иносказании намека на политику императора Александра I, щеголявшего поначалу своим "либерализмом", а затем усилившего полицейские и цензурные гонения на неугодных ему "овец"!

Иван Андреевич Крылов хотя и казался внешне добродушным и безобидно лукавым нравоописателем, но его ирония не всегда удерживалась в этих узких рамках. Правда, он вовремя спохватывался - "как бы гусей не раздразнить" - и не договаривал того, что и так было ясно его читателям. Разумеется, он не был столь смел в своих конечных выводах, как Радищев или Новиков, не дерзая и помыслить о полном сокрушении самодержавного строя, считая его вполне законным, но все же, как патриот и гражданин, не мог не осуждать порожденных этим строем порядков. Но делал он это осмотрительно и осторожно, создавая себе репутацию полной благонадежности в глазах высокого начальства.

Особенную силу придавали его обличениям высокая их художественность и проникновенная народность. Пушкин называл Крылова "во всех отношениях самым народным нашим поэтом", а Гоголь выразился еще определеннее: "Его притчи - достояние народное и составляют книгу мудрости самого народа. В книге его всем есть уроки, всем степеням в государстве".

Жизнь замечательного сатирика, драматурга и баснописца прошла между двумя столетиями. От XVIII века взял он в наследство пристрастие к поучительному просветительству и нравоописательному дидактизму. XIX век привил ему обостренный интерес к политико-общественным вопросам и понимание истинной народности. Эта народность определила не только его взгляды, но и самую манеру литературного труда. Завершив вместе с Державиным, Радищевым и Карамзиным XVIII век, Крылов в дальнейшей своей деятельности всецело принадлежит передовым течениям нового времени. Взыскательный и самобытно думающий художник, он поднял издавна существовавший жанр нравоучительной басни на недостигаемую до него высоту. Он дал ей язык народа, насыщенный предельной художественной выразительностью, и тем самым сообщил своему творчеству дух подлинного демократизма, он угадал прогрессивную тенденцию русского патриотического свободолюбия и вышел на широкую дорогу реалистического искусства, ознаменовавшего себя в дальнейшем столь замечательными победами.

Именно имея в виду не только художественную ценность крыловских басен, но и их народность, В. Г. Белинский сказал пророческие слова:

"Слава же Крылова все будет расти и пышнее расцветать до тех пор, пока не умолкнет звучный и богатый язык в устах великого и могучего народа русского".