Глава XXVI. Смерть

Обманчивый прилив сил, поддерживавший Еву последние дни, был на исходе. Все реже и реже слышались ее легкие шаги в саду, все чаще прикладывалась она на маленький диванчик у выходящего на веранду окна и подолгу не сводила с озера задумчиво-печального взгляда.

Как-то днем, лежа с открытой книжкой в руках, она услыхала на веранде сердитый голос матери:

- Это еще что за новости! Ты рвешь цветы, негодница!

И до Евы донесся звук шлепка.

- Миссис! Я для мисс Евы! - послышался голос Топси.

- Для мисс Евы! Лжешь! Очень ей нужны твои цветы, негритянское отродье! Убирайся отсюда вон!

Ева вскочила с дивана и выбежала на веранду.

- Мама, не пони ее! Дай мне этот букет!

- Ева, у тебя и так полна комната цветов.

- Чем больше, тем лучше, - сказала девочка. - Топси, поди сюда.

Топси, которая стояла, угрюмо потупившись, подошла к Еве и протянула ей свой букет. Она сделала это нерешительно и робко. Куда девались ее былая живость и смелость!

- Какой красивый! - сказала Ева.

Букет был не столько красив, сколько оригинален. Он состоял из пунцовой герани и одной белой камелии с глянцевитыми листьями; этот резкий контраст, повидимому, и прельстил Топси.

- Ты замечательно умеешь подбирать цветы, - сказала Ева, и Топси осталась очень довольна этой похвалой. - Поставь его вон в ту вазу, она пустая. И теперь носи мне букеты каждый день.

- Странная причуда! - сказала Мари. - Зачем тебе это нужно?

- Ничего, мама, ты только не сердись. Не будешь?

- Конечно, нет, милая. Делай, как хочешь. Топси, ты слышала, что тебе говорят? Смотри же не забудь!

Топси сделала реверанс и снова потупилась, а когда она повернулась к двери, Ева увидела слезинку, блеснувшую на ее черной щеке.

- Мама, я знала, что Топси хочется доставить мне удовольствие, - сказала она матери.

- Вздор! Эта девчонка только и ждет, как бы набедокурить. Ей не позволяют рвать цветы, вот она и нарвала целый букет. Но если тебе это нравится, пожалуйста.

- Мама, а мне кажется, что Топси теперь не такая, как прежде. Она старается быть хорошей.

- Ох! Сколько еще ей надо стараться, чтобы стать примерной девочкой! - с пренебрежительным смешком сказала Мари.

- Но ведь у Топси такая тяжелая жизнь!

- Уж в нашем-то доме ей не на что пожаловаться! Мало ли было возни с этой девчонкой! Да ведь ее ничем не проймешь - ни просьбами, ни уговорами. Какой была, такой и осталась.

- Мама, ты попробуй сравнить нас! Я живу среди родных, среди друзей, у меня есть всё. А Топси? Вспомни, что она вытерпела, прежде чем попала к нам!

- Не знаю... может быть. - И Мари зевнула. - Господи, какая жара!

- Мама, - сказала Ева, - я хочу подстричь покороче волосы.

- Зачем это? - спросила Мари.

- Чтобы раздать локоны друзьям, пока у меня еще есть силы. Позови тетю, пусть она принесет ножницы.

Мари кликнула мисс Офелию из соседней комнаты.

Девочка приподнялась ей навстречу, тряхнув головкой, распустила по плечам свои длинные золотистые кудри и сказала:

- Тетушка, остригите овечку!

- Что такое? - удивился Сен-Клер, входя в комнату с блюдом фруктов для дочери.

- Папа, я решила подстричь волосы, они слишком густые, мне жарко от них, а локоны подарю всем домашним.

- Осторожнее! - сказал Сен-Клер мисс Офелии. - Выстригайте так, чтобы не было заметно. Евины кудри - моя гордость.

Он стоял, нахмурив брови, сжав губы, и смотрел, как ножницы отрезали длинные пряди золотистых волос. Девочка брала их в руки, обвивала вокруг своих тонких пальцев и складывала одну за другой на колени, с тревогой поглядывая на отца.

- А теперь позовите сюда всех наших слуг, - проговорила она наконец. - Мне надо кое-что сказать им.

- Хорошо, - коротко, через силу бросил Сен-Клер.

Мисс Офелия распорядилась, чтобы желание Евы было выполнено, и вскоре все слуги собрались около ее кровати.

Ева лежала с рассыпавшимися по подушке волосами, яркий румянец пятнами выступал у нее на щеках, подчеркивая худобу этого личика и проникновенный взгляд больших синих глаз.

Слуги посматривали друг на друга, вздыхали, грустно покачивали головой. Женщины закрывали лицо передником. Первые минуты в комнате стояло молчание.

Но вот Ева приподнялась с подушек и сказала:

- Милые мои друзья, мне захотелось повидаться с вами, потому что я люблю вас всех. Вы всегда были так добры ко мне! Примите же от своей Евы маленький подарок, и пусть он всегда напоминает вам о ней. Я дам каждому из вас по прядке волос...

Со слезами и рыданиями негры столпились около кро-вати и приняли из рук больной последний знак ее любви к ним.

Мисс Офелия, опасавшаяся, как бы эта волнующая сцена не повредила девочке, делала то одному, то другому знак рукой, чтобы они, отходя от кровати, не задерживались в комнате.

Наконец все ушли, остались только Том и няня.

- Дядя Том, - сказала Ева, - вот этот самый красивый локон - тебе. Возьми и ты, няня, моя добрая, дорогая няня! - И она ласково обняла старую мулатку.

- Мисс Ева, как же я останусь без вас! На кого вы меня покидаете, одну-одинешеньку! - обливаясь горькими слезами, проговорила ее верная нянюшка.

Мисс Офелия мягко подтолкнула обоих слуг к двери в полной уверенности, что больше в комнате никого не осталось, но, оглянувшись, вдруг увидела перед собой Топси.

- Ты откуда взялась? удивилась она.

- Я все время здесь стою, - ответила Топси, утирая кулачками глаза. - Мисс Ева! Неужто вы мне ничего не дадите?

- Дам, Топси, дам! Вот, возьми этот локон и каждый раз, как будешь смотреть на него, вспоминай меня, вспоминай, что я тебя любила и желала тебе добра.

Топси спрятала заветный дар за пазуху, уткнулась лицом в передник и, повинуясь приказанию, вышла из комнаты.

Мисс Офелия, которая украдкой смахнула не одну слезу в продолжение этой сцены, затворила за ней дверь. Сен-Клер сидел в кресле, закрыв рукой глаза.

- Папа! - прошептала Ева, коснувшись его плеча.

Он вздрогнул, но ничего не ответил ей.

- Папа, милый! - повторила девочка.

- А мне ты ничего не подаришь? - с печальной улыбкой спросил он.

- Они все твои! - воскликнула Ева. - Твои и мамины. И тетушка пусть возьмет себе сколько захочет. А моим бедным друзьям я раздала эти подарки сама, потому что... потоку что, когда меня не будет, папа, вы, может быть, и не вспомните об этом...

Ева быстро угасала. Никто больше не сомневался в исходе ее болезни. Надежд на выздоровление быть не могло. Мисс Офелия день и ночь проводила у ее постели, и в доме только теперь сумели по-настоящему оценить эту достойнейшую женщину. Опытные руки, наметанный глаз, трезвая голова, уменье незаметно справляться с самой неприятной работой по уходу за больными и создавать покой и уют в их комнате, точность, с которой она выполняла предписания доктора, - все это делало мисс Офелию незаменимой сиделкой. Те, кто раньше пожимал плечами, дивясь чудачествам и излишней, на взгляд южан, строгости и дотошности этой леди, теперь признали, что такой человек и нужен около Евы.

Много времени проводил в комнате больной и дядя Том. Девочка не могла лежать спокойно, ей было легче, когда ее носили. И ничто не доставляло такой радости Тому, как держать на руках это истаявшее от недуга тельце, шагая взад и вперед то по комнате, то по веранде. А по утрам, когда девочка чувствовала себя бодрее и с озера веяло прохладным ветерком, он ходил с ней под апельсиновыми деревьями в саду или, сидя на скамье, напевал ее любимые песни.

Сен-Клер тоже часто брал Еву на руки, но он был слабее Тома, и, замечая, что отец устает, девочка говорила:

- Папа, пусть дядя Том со мной походит. Ему, бедному, хочется хоть что-нибудь для меня сделать.

- Мне тоже хочется, Ева, - отвечал Сен-Клер.

- Да, но ты и так столько всего делаешь! Читаешь вслух, сидишь со мной по ночам... А Том может только носить меня на руках да петь. И он сильнее тебя - ему легче.

Не один Том горел желанием помочь Еве. Все негры в доме старались, каждый по мере своих сил, хоть что-нибудь сделать для нее.

Бедная няня Есем сердцем рвалась к своей любимице, но у няни не было ни одной свободной минуты, ибо Мари не отпускала ее от себя ни днем, ни ночью, заявляя, что она совершенно потеряла покой. А если Мари теряла покой, то было в порядке вещей, чтобы его лишались и другие. За ночь няня раз по двадцать вставала к хозяйке, которой требовалось то растереть ноги, то положить холодный компресс на голову, то подать носовой платок, то посмотреть, что делается в комнате Евы, то опустить шторы на окнах, потому что слишком светло, то поднять, потому что темно. А днем, когда няня могла бы ухаживать за Евой, Мари ухитрялась придумывать для нее самые разнообразные дела по хозяйству или держала около себя, так что няня виделась со своей питомицей только украдкой.

- Теперь мне надо особенно беречь свое здоровье, это мой прямой долг, - говорила Мари. - Ведь я буквально через силу ухаживаю за нашей крошкой.

- По-моему, дорогая, кузина освободила вас от этой обязанности, - возражал ей Сен-Клер.

- Так могут рассуждать только мужчины! Как будто с матери можно снять заботы о тяжело больном ребенке! Но что толку спорить? Вы же не представляете себе моих переживаний. Я не могу так легко относиться к этому, как вы.

Сен-Клер улыбался, слушая жену. Простим ему это. В ту пору он еще мог улыбаться, ибо Ева доживала свои последние дни так тихо, так безмятежно, что в ее близкую смерть невозможно было поверить. Девочка не страдала, а чувствовала только слабость, почти незаметно возраставшую день ото дня. Единственный, с кем она делилась своими предчувствиями, утаивая их даже от отца, чтобы не огорчать его, был ее верный друг Том.

Он уже не ночевал больше в своей каморке, а ложился на веранде, готовый вскочить по первому зову.

- Дядя Том, почему это тебе вздумалось спать где попало, как бездомной собачонке? - спросила его однажды мисс Офелия. - А я-то считала, что ты человек обстоятельный, во всем любишь порядок.

- Это все правильно, мисс Фели, - сказал Том, - но сейчас такое время...

- Какое время?

- Тише, мисс Фели, как бы хозяин не услышал... Мисс Фели, сегодня ночыо надо кому-нибудь быть настороже.

- А разве мисс Ева жаловалась, что ей хуже?

- Нет... Она только сказала мне сегодня утром, что теперь уже недолго.

Этот разговор происходил между десятью и одиннадцатью часами вечера, когда мисс Офелия пошла запереть на засов входную дверь и обнаружила на веранде Тома.

Чрезмерная нервозность и впечатлительность были чужды мисс Офелии, но Том говорил так проникновенно, что она не могла не внять его словам.

В тот день Ева была бодрее и веселее обычного и даже сидела в постели, перебирая свои безделушки и сокровища и распределяя, кому что отдать. Ее давно не видели такой оживленной, такой разговорчивой. Вечером Сен-Клер пришел навестить дочь, и ему показалось, что перед ним прежняя Ева. Поцеловав ее на ночь, он сказал мисс Офелии:

- Кузина, может быть, нам удастся спасти нашу девочку. Смотрите, ей стало лучше! - и ушел к себе успокоенный, чувствуя, что у него давно не было так легко на сердце.

Но среди ночи в комнате Евы послышались шаги. Мисс Офелия, решившая бодрствовать до утра, в полночь заметила у больной признаки того, что опытные сиделки называют "переломом". Она вышла на веранду и окликнула Тома, который сразу вскочил на ее зов.

- Том, беги за доктором! Не теряй ни минуты! - сказала мисс Офелия и постучалась к Сен-Клеру: - Огюстен, выйдите ко мне!

Эти слова упали на сердце Сен-Клера, словно комья земли на крышку гроба. Он выбежал из комнаты и через мгновение уже склонился над спящей Евой.

Отчего у него замерло сердце? Что он увидел? Почему они с мисс Офелией не обменялись ни словом? Пусть на это ответит тот, кому пришлось перенести смерть близкого человека, кто видел на его челе еле уловимые, но не оставляющие никаких надежд признаки неотвратимого конца.

Смертная тень еще не коснулась личика Евы - оно было безмятежно и ясно.

Сен-Клер и мисс Офелия в глубоком молчании смотрели на нее. В комнате слышалось только тиканье часов - такое громкое в этой мертвой тишине!

Вошел Том с доктором. Доктор взглянул на Еву и так же, как остальные, молча стал у кровати. Потом спросил топотом:

- Когда это началось?

- Около полуночи, - ответила мисс Офелия.

Прибежала Мари, разбуженная приходом доктора.

- Огюстен!.. Кузина! Что случилось?

- Тс! - хриплым голосом остановил ее Сен-Клер. - Она умирает.

Няня услышала его слова и кинулась будить слуг. Вскоре весь дом был на ногах - в комнатах замелькал свет, послышались шаги, за стеклянной дверью веранды виднелись заплаканные лица. Но Сен-Клер ничего этого не замечал - перед ним было только лицо спящей дочери.

- Неужели она не проснется, не скажет хоть одно слово! - проговорил он наконец и, нагнувшись над Евой, шепнул ей на ухо: - Ева, радость моя!

Огромные синие глаза открылись, по губам девочки скользнула улыбка. Она хотела поднять голову с подушки, хотела заговорить...

- Ты узнаешь меня? Ева!

- Папа, милый! - чуть слышно сказала она и из последних сил обвила руками его шею.

А потом руки ее упали и по лицу пробежала смертная судорога. Она заметалась, ловя губами воздух.

- Боже мой! - воскликнул Сен-Клер и, отвернувшись, не сознавая, что делает, стиснул Тому руку: - Том, друг мой! Я не вынесу этого!

По черному лицу Тома катились слезы.

- У меня разрывается сердце! Боже, молю тебя, сократи ее страдания!

- Они кончились, слава создателю! Хозяин, посмотрите на нее!

Девочка лежала, глубоко дыша, словно от усталости. Остановившийся взгляд ее синих глаз был устремлен ввысь. И в этом лице было такое величавое спокойствие, что горестные рыдания стихли. Все молча, затаив дыхание, столпились около кровати.

- Ева! - прошептал Сен-Клер.

Но она уже ничего не слышала. Светлая улыбка озарила ее лицо, и Евы не стало.