Аш-Шарйф ар-Рады (Перевод А. Ибрагимова)

(Аш-Шарйф ар-Рады (970-1016). О поэте см. Арабская поэзия средних веков. Послесловие.)

"Поднесло утомленье мне..."

Поднесло утомленье мне чару напитка хмельного. 
Позабылся на миг, но терзаюсь бессонницей снова.

Веки ласково просят дремоту: "Зрачки притумань.
Пусть померкнут они - словно звезды в рассветную рань".

"Я знаю край..."

Я знаю край, пустынный край, где воздух нестерпимо жгуч,
Где редко льется кровь дождя из рассеченной глотки туч.

Когда бы, время, твой поток зубами удержать я мог, 
Когда бы мог низринуть власть твоих предначертаний, рок, -

Туда бы я направил путь в притоке небывалых сил, -
И, как стрелу, пустыне в грудь я караван бы свой вонзил.

"Жизнь сказала: "Поженимся?.."

Жизнь сказала: "Поженимся?" Я отшатнулся в испуге: 
"Упаси меня бог от такой многомужней супруги!"

"О, лучше с волками..."

О, лучше с волками, о, лучше со львами, 
Но только, бесчестные твари, не с вами!

От вас, ненавистных, повеситься впору. 
Скорее сыщу в чужаках я опору.

Хвалы расточал вам, с улыбкой во взоре, - 
Зачем не забросил их в пенное море?

Глядишь, и на гребне высокого вала 
Оно бы жемчужину мне даровало.

На вас я надеялся прежде, но ныне 
Надежды развеяны. В сердце - унынье.

Глаза вытираю, что полны слезами. 
Насмешки меня обжигают, как пламя.

У всех я в презренье, у всех я в опале, 
И славу мою на клочки растрепали.

"Приятели мне надоели..."

Приятели мне надоели с их шумным весельем, 
Я - как чужеродец, бродящий один по ущельям.

На вздохи мои отвечают голубки, стеня,
Но мне безразлична умильная их воркотня.

В душе до сих пор отзываются острою болью 
Надрывные крики верблюдов... Во мгле по ополью

Все дальше и дальше они уходили, пыля. 
Молящие руки им вслед простирала земля,

И лики красавиц, которых везли в караване, 
Лучились, грядущей зари предвосхитив сверканье;

Неявственно зыбились их очертанья, меня 
Своею обманной игрою дразня и маня.

А утро - все ближе. Во мраке, похожем на копоть, 
Открылись прорехи, которых уже не заштопать.

И стиснул созвездья в объятьях своих небосвод, 
Как будто страшился, что некий смельчак их сорвет.

Пока не забрезжил рассвет, золотистый и алый, 
Без устали я любовался Медведицей Малой.

И были все звезды как сестры. Бледна и грустна, - 
"Я слушаю. Говори", - прошептала одна.

"Ты - да эти бессонные ночи..."

Ты - да эти бессонные ночи - виною, 
Что покрылась моя голова сединою.

Вновь и вновь мне свои заблуждения клясть: 
Страсть еще надо мной не утратила власть.

Позабуду ль, как ранней весною мы вместе 
Любовались веселой игрою созвездий?

А теперь обхожу я твой дом стороной, 
Но сгущается тьма - и ты снова со мной.

Как прекрасен твой лик! К моему изголовью 
Он приник, приведенный самою любовью.

Мой застольник, он выпил все соки из жил. 
Мне же только напиток из слез предложил.

"Расшитая, как серебром..."

Расшитая, как серебром, сияньем,
Ты схожа, ночь, с прекрасным одеяньем.

О небо! Ты подобие реки,
А эти звезды - словно пузырьки.

"Сердце жаждет излиться в словах..."

Сердце жаждет излиться в словах, но молчу неспроста: 
Безнадежность надежно мои оковала уста.

Ты как молния, даже вблизи не сулящая влаги. 
Что же, если она вдалеке?.. Горе мне, бедолаге!

"Как очаг, пылает грудь..."

Как очаг, пылает грудь, роднику глаза сродни. 
Хочешь, пламени возьми, хочешь, влаги зачерпни.
 
На тебя гляжу в упор, весь в мучительном жару. 
Сердце - на похоронах, взгляд - на свадебном пиру.

"Судьба сражает всех..."

Судьба сражает всех своею палицей. 
С какой же стати о других печалиться?

Скорбеть о воронье презренном надо ли? 
Им только бы урвать кусочек падали.

Пускай уходят - не в моем обычае 
Оплакивать утративших величие.

"Благовониями умащаем..."

Благовониями умащаем одежды нередко,
А в кармане хотя бы одна завалялась монетка.

Все обширнее наши желанья - и все неуемней,
Но судьбою назначенный срок приближается, помни!

Руки смерти ко всем подбираются, хватки и цепки.
Что такое мы, люди? Из глины кладбищенской слепки.

Наша жизнь кратковечна, как молния сумрачной ночью: 
Вот сверкнула она, темноту разрывая на клочья,

Озарила равнины и реки улыбкою бледной, 
Подмигнула лукаво - и тотчас пропала бесследно.

"Прекрасную газель..."

Прекрасную газель я звал во сне: "Приди! 
Отныне пастбище твое - в моей груди.

Зачем стремишься ты к иному водопою, 
Когда потоки слез моих перед тобою?"

Благоухание заполнило весь сад,
И, уловив - еще сквозь сон - твой аромат,

Я поспешил к тебе в передрассветной рани 
Незарастающей тропой воспоминаний.

Увы! Нарушила ты глаз своих обет, 
И вместо сладости познал я горечь бед.

Но, пусть обманутый, не затаив обиды, 
Я для тебя храню любовные касыды;

И знай, что - если бы не соглядатай - сам 
Я передал бы их сейчас твоим губам.

"Беспечальна мне стала..."

Беспечальна мне стала с друзьями разлука. 
Убедился: от них лишь досада да скука.

Много ль пищи нам надобно? Горстка одна. 
А излишняя влага нам только вредна.

Нас любовью своею судьба не взыскала: 
Звери радостней нас, долговечнее скалы.

Я гонимая лань, я в дороге весь день,
И всю ночь я в пути, чуть приметная тень.

"Задумчивый, сижу..."

Задумчивый, сижу один в застолье. 
В душе моей - ни радости, пи боли,

И лунному сиянию в ответ 
Лицо мое струит неяркий свет.

Отныне ночь уже идет на убыль, 
А я ни разу кубка не пригубил:

Пускай себе другие пьют вино - 
Меня ж от груди отняло оно.