Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения (Перевод К. Державина)

Из фольклорной традиции автор "Ласарильо" заимствовал не только отдельные образы и мотивы - прежде всего образы слепца и мальчика-поводыря, известных как персонажи одного французского фарса XIII века. Возможно, сюжет фарса проник в Испанию с бродячими кукольными театрами или через иллюстрации: на полях одной рукописи XIV века было обнаружено изображение слепца и мальчика, причем в ситуациях, целиком совпадающих с отдельными эпизодами "Ласарильо", - мальчик, пьющий через соломинку вино из кувшина, который прижимает к себе слепец, мальчик, проделывающий дырку в бурдюке. Анонимность повести, равно как отсутствие конкретного автора у фольклорного произведения, как бы предполагала активное соавторство читательской аудитории в сотворении образа героя, по всей видимости существовавшего в народном воображении, в анекдотах, поговорках, присказках, еще до того, как автор повести взялся за перо. И когда речь идет о генезисе повести и о текстологических проблемах, современная критика с большими оговорками применяет к "Ласарильо" критерии индивидуальноавторского искусства последних четырех веков. Как подчеркивает Х. Касо Гонсалес - создатель новейшего (1967 г.) критического издания текста "Ласарильо", повесть эта с момента ее написания вовсе не представляла собой законченного авторского текста и еще до того, как попасть на типографский станок, долгое время ходила по рукам в списках, в которых первоначальный текст подвергался разного рода изменениям, порожденным не только неизбежными при переписке ошибками, но и творческими новациями переписчиков. В самые последние годы тот же критик, во многом видоизменив старую гипотезу Р. Фулыне-Дельбоска о существовании не дошедшего до нас первоначального издания "Ласарильо", перепечатками которого являются три сохранившихся издания, выдвинул гипотезу о существовании нескольких "семей" рукописных версий повести. К одной из этих "семей" относится бургосское издание (по традиции его клали в основу большинства критических изданий повести), к другим - все прочие. Поэтому попытка выдать за первоначальное издание любой из сохранившихся текстов или реконструировать некий изначальный авторский текст должна быть признана неправомерной, равно как была бы неправомерной канонизация какой-либо из записей фольклорного произведения, существующего, как известно, во множестве вариантов.

Целый ряд критиков (А. Сикроф, Ф. Айяла и др.) полагают, что и разделение повести на главы-рассказы (tratados), и развернутые названия глав, и даже порядок расположения отдельных глав внутри повествования принадлежат не автору "Ласарильо", а его добровольным "редакторам" и издателям: как иначе объяснить диспропорцию в объеме разных глав повести - бросающийся любому читателю в глаза развернутый характер первого, второго, третьего, пятого и седьмого рассказов и сжатость и схематизм четвертого и шестого?

С другой стороны, анонимность повести может быть расценена и как демонстративный жест пожелавшего скрыть свое имя писателя, как одна из сторон его глубоко оригинального творческого замысла, сводящегося к тому, чтобы заставить героя самого рассказывать о своей жизни, что было совершенно неизвестным приемом в повествовательном искусстве XVI века. "Вопрос об источниках "Ласарильо", - пишет по этому поводу А. Кастро, - будет иметь второстепенное значение до тех пор, пока мы не соотнесем его с творческой установкой автора... Иначе не объяснить принятого писателем решения - взять за шиворот своего ничего из себя не представляющего героя и выставить его на всеобщее обозрение. Обыденная жизнь - нечто, полностью противоположное героическому деянию, - здесь повествует о себе самой. Таково было гениальное решение... И для того чтобы как-то сгладить подобную дерзость, истинный автор остается в тени. Автобиографичность "Ласарильо" и его анонимность - две стороны одной медали".

Однако, если анонимность повести вовсе не является помехой для восприятия ее во всей полноте авторского замысла и даже, если стать на точку зрения А. Кастро, в этот замысел входит, вполне оправданным остается любопытство потомков, желающих узнать, кто же все-таки был творцом этого шедевра.

Первые попытки раскрыть тайну имени автора "Ласарильо" относятся к началу XVII века. В 1605 году Хосе де Сигуэнса в своей истории ордена святого Иеремии указывает на настоятеля ордена Хуана де Ортега как на творца "Ласарильо", сочиненного якобы Ортегой еще в молодости, во время обучения в Саламанкском университете. В 1607 году библиограф Валерий Таксандр в своем каталоге книг испанских писателей приписывает авторство "Ласарильо" другому современнику Карла V - известному писателю-гуманисту, поэту, историографу и дипломату Диего Уртадо де Мендоса (1503-1575). И хотя атрибуция Таксандра была практически ничем не подтверждена, именно его версия легла в основу историко-литературной легенды, на протяжении веков связывающей имя Уртадо де Мендоса с "Ласарильо". В конце XIX века французский ученый-испанист А. Морель-Фасьо почти неопровержимо доказал несостоятельность мнения Таксандра, хотя кандидатуру Мендосы в авторы "Ласарильо" поддерживают и в наши дни такие критики, как А. Гонсалес Паленсиа, Э. Меле. Вместе с тем М. Батайон - создатель множества трудов, посвященных испанскому плутовскому роману и, в частности, новейшего фундаментального исследования о "Ласарильо" - вновь поднял вопрос о Хуане де Ортега как возможном сочинителе повести. Кроме Диего Уртадо де Мендоса и Хуана де Ортега, в качестве гипотетических авторов "Ласарильо" критики называли и называют имена Лопе де Руэда (мало обоснованное мнение Ф. де Хаана), Себастиана де Ороско, в одном из эпизодов своего "Кансьонеро" выведшего на сцену Ласарильо и его первого хозяина (гипотеза Х. Сехадора-и-Фрауки), Хуана де Вальдес, чьи взгляды на язык прекрасно иллюстрируются стилистикой "Ласарильо" (точказрения М.-Х. Асенсио), Эрнана Нуньеса де Толедо (недавно выдвинутое предположение А. Рюмо). Ни одну из этих гипотез нельзя считать доказанной. Единственное, что можно сказать достоверно об авторе "Ласарильо", - то, что он принадлежал к группе религиозных вольнодумцев, появившихся в Испании в первой половине XVI века, людей, увлекавшихся религиозными и социальными вопросами, читавших Эразма Роттердамского и весьма скептически относившихся к господствующим церковным догмам. "Ласарильо" по сути дела являет собой развернутое пародийное отрицание понятия "чести" - краеугольного камня официальной идеологии, а для автора его не существует представления о "святости" и "неприкосновенности" Священного писания (текст повести полон пародийными аллюзиями на те или иные места из Библии).

Столь же спорным, как вопрос об авторстве, остается вопрос о времени написания "Ласарильо", ответить на который можно лишь основываясь на имеющихся в самой повести ссылках на те или иные исторические события или реалии. Таких ссылок в книге всего две. Во-первых, это одна из заключительных фраз повести, гласящая: "Все это случилось в тот самый год, когда победоносный наш император вступил в славный город Толедо и созвал кортесы" (с. 64). Во-вторых, в первом рассказе речь идет об отце Ласарильо, павшем "за веру в походе на Джербу" (с. 27). Но оба указания страдают известной неопределенностью. "Победоносный император" - Карл V, правивший Испанией с 1517 по 1556 год,- дважды собирал в Толедо кортесы - совещательную палату представителей знати, духовенства и городов: в 1525 и в 1538 годах. О каких кортесах говорится в повести? Если о первых, то следует сделать вывод, что повесть написана где-то в 20-х годах XVI века, если о вторых, то время ее создания 40-е годы. И походов на Джербу - остров, расположенный в заливе Габес у побережья Туниса и населенный берберийцами, также было два: один состоялся в 1510 году, другой - в 1520-м; первый был для испанцев весьма неудачным, второй завершился их победой. Поэтому и этот намек на временной отрезок, в котором протекает действие повести, мало что дает для уточнения заключительной фразы. К более ранней датировке повести склоняются такие ее комментаторы и исследователи, как Ч.-Ф. Вагнер, Х.-М. Асенсио, М. Батайон (в ранних работах); версию о написании "Ласарильо" в 40-е годы поддерживают X. Сехадор-и-Фраука, М. Батайон (в последних трудах), Ф. Рико, А. Изази Ангуло и другие.

Хотя в случае с "Ласарильо" мы имеем дело с неокончательно сложившейся художественной структурой, повесть в целом не оставляет впечатления композиционного хаоса. И немаловажную роль в организации ее эстетической целостности играют сквозные темы и перекликающиеся мотивы, такие, как тема "голода", объединяющая три первых рассказа, как мотив исцеляющего Ласарильо "вина", который проходит через всю книгу, как тема "смерти - воскрешения" Ласарильо. Все эти темы связаны со специфической символикой и образностью, во многом ускользающими от взгляда современного читателя, способного, скорее, уловить социально-критический аспект повествования. Для читателя же XVI века образ Ласарильо еще многим напоминал травестированный сакральный образ умирающего и воскресающего героя, перенесенный на почву испанской действительности первой половины XVI века. Одно из ярких тому свидетельств - 259-й сонет Луиса де Гонгора, в котором есть такие строки (даем их построчный перевод):

 Мертвого, меня оплакал Тормес, когда я
 на берегу его лежал в глубоком сне... 
 Мое воскрешение было таким же чудом,
 каким было возвращение Ласаро в мир,
 так что я теперь - второй
 Ласарильо с Тормеса в Кастилии...

Жизнь Ласарильо у трех первых хозяев - цепь "смертей" и "воскрешений", приводящих к тому, что в Ласарильо окончательно умирает наивно-природное восприятие мира и рождается Ласаро, готовый принять окружающую лицемерную реальность и жить как "добрые люди".

Но в еще большей степени, нежели сквозные темы и образы, структурное единство повести обуславливает принятая автором форма повествования от первого лица, позволяющая ему изобразить мир в перспективе мировосприятия героя-повествователя, с одной стороны, и героя - действующего лица, с другой, сохранив при этом свою особую точку зрения на описываемые события. Именно эта композиционная сложность повести, игра "точек зрения", и отличает ее от внешне схожих с ней собраний анекдотов, циклизованных вокруг образа главного героя, например, от "народной книги" о Тиле Уленшпигеле.

Самый вероятный литературный прообраз "Ласарильо" в этом смысле - "Метаморфозы, или Золотой осел" Апулея, первый испанский перевод которого вышел в Севилье в 1513 году. Возможно также, что для генезиса повествовательной формы повести имела значение и эпистолярная традиция, поскольку "Ласарильо", по точному определению критика К. Гильена, представляет собой не что иное, как "рассказанное письмо" (epistola hablada) - подробнее об этом см. прим. к с. 24.

Популярность "Ласарильо" после выхода его в свет в 1554 году была весьма велика, и несмотря на то что в 1559 году книга была включена в список запрещенных книг, судя по имеющимся данным, она продолжала распространяться в списках, издаваться за границей (уже в 1555 г. в Антверпене вышло ее второе издание, а также "продолжение" - анонимная "Вторая часть", написанная якобы автором первой), переводиться на другие языки... В 1573 году секретарь Филиппа II Хуан Лопес де Веласко издает переделку повести - так называемого "Исправленного Ласарильо", в котором опущены главы о монахе ордена Милости и о продавце папских грамот. В 1620 году в Париже выходит продолжение повести, принадлежащее перу Х. де Луна.

В обоих продолжениях "Ласарильо" - ив антверпенском 1555 года, и в парижском - действие переносится в более фантастическую обстановку, нежели та, что дана в самой повести. В издании 1555 года Ласаро, отправившийся в Алжир, терпит кораблекрушение и намеревается добыть сокровища, обнаруженные им на морском дне. Его вылавливают рыбаки и возят по Испании, выставляя для всеобщего обозрения как человека-рыбу. Затем Ласаро возвращает себе первоначальный облик и переживает ряд приключений, заканчивающихся его очередным фиаско.

Х. де Луна при написании "Второй части" ориентировался как на самого "Ласарильо", так и на его антверпенское продолжение. Так, в начале книги Ласаро в качестве городского глашатая принимает участие в празднествах по поводу въезда императора в Толедо (так намечается сюжетная связь с заключением "Ласарильо"); затем он спасается при кораблекрушении благодаря большому количеству выпитого вина (еще раз сбывается предсказание слепца) и превращается в рыбу-тунца, после чего действие развивается в условно-аллегорическом русле.

В подражание "Ласарильо с Тормеса" был написан "Ласарильо с Мансанареса" (1620) Хуана Кортеса де Толоса.