Франсиско де Кеведо-и-Вильегас. История жизни пройдохи по имени дон Паблос (Перевод К. Державина)

Таким образом, "История жизни пройдохи" относится к самому первому периоду творчества Кеведо, занимая в нем промежуточное место между юношескими сатирическими памфлетами и циклом "Сновидения", начатым в 1606 году. Работая над "Историей жизни пройдохи", Кеведо, несомненно, имел в виду опыт своих предшественников в области плутовского романа - безымянного автора "Ласарильо" и Матео Алемана, издавшего в 1599 и в 1604 годах две части "Гусмана де Альфараче". Существует мнение, что Кеведо, используя отдельные сюжетные положения и образы "Гусмана де Альфараче", в целом ориентировал свое произведение против романа Алемана, стремясь уйти от перегруженности повествования морально-дидактическими рассуждениями, что является характерной особенностью стиля Алемана, и вернуться к опыту автора "Ласарильо". Однако автобиографическая форма повествования используется Кеведо как в достаточной степени формальный прием: Паблос - повествователь, Паблос - герой повествования и автор практически никак не отделены один от другого. Обращение "я, сеньор", открывающее роман, звучит как дань традиции, поскольку неизвестно, к кому и почему обращается Паблос. Ничего здесь не объясняет и "Посвятительное письмо" ("Carta dedicativa"), имеющееся в двух рукописях романа - кордовской и сантандерской, которое современная критика склонна приписывать самому Кеведо. "Письмо" это гласит: "Проведав о желании Вашей милости узиать о многочисленных превратностях моей жизни, чтобы не дать другому солгать (как это нередко случается), я решил послать Вам это сообщение, могущее помочь несколько рассеяться в печали. И поскольку я думаю рассказать все в подробности, сколь бы краткими ни были случившиеся со мной приключения, засим расстаюсь с Вами". Из "Письма" следует, что Кеведо, создавая вторую редакцию романа, пытался как-то мотивировать избранную им форму, но мотивировка прозвучала достаточно не убедительно. В "Ласарильо" обращение к "вашей милости" связывало начало романа с его заключительной ситуацией: Ласаро - в "тихой пристани". В романе Кеведо действительность предстает не через призму мировосприятия пикаро, завершившего свой путь, а с точки зрения героя, несомого по жизни и слившегося с ней до неразличимости.

"История жизни пройдохи" - первый испанский плутовской роман с "открытой" композицией, обрывающийся на подчеркнутом многоточии... Заключительная фраза романа: "...ибо никогда не исправит своей участи тот, кто меняет место и не меняет своего образа жизни и своих привычек" - лишь подчеркивает отсутствие у автора книги общей дидактической установки, поскольку речь в ней идет не об обретении героем нового мировоззрения - о его "обращении", как это, например, имеет место у Алемана, а о перемене стиля поведения в рамках "практического" миропонимания, сложившегося у пикаро в результате горького житейского опыта.

В романе Кеведо намного выразительнее, нежели у Алемана, и отчетливее, чем в "Ласарильо", выступает связь плутовского вйдения мира с традициями народно-смеховой культуры: художественный язык Кеведо, логика созидаемых им образов прямо соотнесены со специфической символикой карнавального действа (о "языке карнавала" см.: М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., "Художественная литература", 1965). Уже во второй главе "Истории жизни пройдохи" повествуется об участии Паблоса в карнавальном обряде в роли "петушиного короля" ("el rey del gallo"). Выборы "петушиного короля" - традиционное развлечение школяров и студентов - являются частью святочного или масленичного праздничного обряда: "петушиный король" - "король на час", избираемый среди участников празднества, возглавляет шутовскую процессию ряженых. Кульминацией праздника является обряд "убиения петуха": всадник с завязанными глазами на всем скаку должен срубить голову петуху, подвешенному на веревке или наполовину закопанному в землю, - отсюда и название обряда. В романе Кеведо описана только та часть празднества, которая связана с обычаем символического увенчания и развенчания шутовского короля. Самый презираемый - за свое "новохристианское" происхождение - из школяров, Паблос получает временную возможность возвыситься над своим состоянием - "прыгнуть выше лба", но кончается это его торжество побоями и падением в навозную кучу. Эта же логика - но не натуральных, а метафорических "возвышений" и "падений" героя - определяет и все развитие сюжета в романе, весь жизненный путь пикаро, а тема "избиения" проходит через весь роман, связуя воедино его отдельные эпизоды. Знаменательно, однако, что окончательное падение Паблоса, предопределенное его неудачным дебютом в Мадриде в роли знатного жениха, предваряется вполне реальным падением гарцующего перед окнами невесты мошенника с лошади (гл. XX): Кеведо дублирует сюжетную ситуацию, подчеркивая безнадежность попыток героя выйти из круга своей судьбы.

В эпизоде выборов "петушиного короля" Паблос - объект побоев, насмешек и издевательства, печто вроде раздираемого на части масленичного чучела, и не случайно он сам сравнивает себя с чучелом "фарисея во время процессии" - этим сравнением Паблос апеллирует к приуроченному к иному времени карнавальному действу - к шествиям на страстной и пасхальной неделях, в которых фигурировали огромные чучела, изображавшие фарисеев - членов одной из иудейских религиозных сект, принимавших участие в осуждении Иисуса Христа. Так Паблос оказывается как бы в роли героя сразу двух празднеств, но ни в одной из этих ролей он не раскрывается со своей личностной стороны. Паблос для Кеведо - прежде всего pelele, марионетка, "повод" для нанизывания фарсовых сцен и гротескных описаний.

По всему тексту "Истории жизни пройдохи" разбросаны отдельные образы, метафоры, сравнения, генетически связанные с карнавальной СИМВОЛИКОЙ И пародирующие различные моменты религиозного католического культа. Пародии эти иногда вырастают и до целых эпизодов. Среди пародийных аллюзий такого рода следует особо выделить включенные в комический контекст упоминания самого торжественного католического праздника - дня тела господня (Corpus Cristi). Праздник этот был связан с установлением таинства причастия - евхаристии (о евхаристии см. во вступ. заметке к повести "Жизнь Ласарильо с Тормеса") и отмечался в первый четверг после троицы.

Первое упоминание дня тела господня возникает в беседе Паблоса с церковным причетником - сакристаном (гл. IX), сочинителем бездарных песнопений к этому празднеству, в которых он воспевает "Корпус Кристи" как канонизированного святого. Невежество сакристана вызывает у Паблоса взрывы хохота, причем несомненно, что объектом смеха оказывается и сама тема сакристановых виршей.

Другой раз о дне тела господня говорится в связи с тем, что Паблос, становящийся на время комедиантом, на представлении действа в этот день играет роль евангелиста Иоанна, в которой он покоряет сердце одной монашки (гл. XXII). Предваряя же свой рассказ об ухаживании за монашкой, Паблос сообщает о себе, что он стал "покушаться на роль папаши антихриста", поскольку, согласно поверью, антихрист должен был родиться от союза священника и монахини. Сближение двух ролей, в которых выступает Паблос, роли антихриста и роли евангелиста, является несомненно профанацией и образа Иоанна Крестителя, и самого праздника.

Однако следует отметить, что подобная откровенная травестия церковного обряда не отражает собственно кеведовское восприятие религиозного таинства. У праздника тела господня на протяжении веков существовала народно-площадная сторона, и "традиционная процессия в праздник тела господня носила... отчетливо выраженный карнавальный характер с резким преобладанием телесного момента" (М. Бахтин. Там же, с. 249). В праздничной процессии в этот день обязательно участвовали чудовища, великаны, мавры, в конце процессии ехали повозки с ряжеными актерами - почти все персонажи, мелькающие на страницах кеведовского романа. Действо же, в котором принимает участие Паблос-комедиант, - "ауто сакраменталь" - было неотъемлемой частью этого праздника (об "ауто" см. прим. к с. 100), не лишенной, как и празднество в целом, гротескно-комической окраски.

В романе Кеведо, как и в "Ласарильо", есть эпизоды, профанирующие самое таинство причастия: это рассказ Паблоса о двух трапезах - об обеде в доме дяди-палача в Сеговии (гл. XI) и об ужине в обществе убийцы Маты и его друзей (гл. последняя). На обеде у дядюшки Паблос, студент Алькала, играет роль мнимого священника (студенты, как и священники, носили сутаиы) и чуть было не оказывается вынужденным есть пирог с начинкой из мяса собственного отца - во время причастия верующий, съедая священный хлебец, символически вкушает плоть своего создателя - бога. Дядюшка же Паблоса, поглощая сосиски, произносит звучащую в такой момент богохульно клятву: "Клянусь этим хлебом, который господь создал по своему образу и подобию". И на обеде у дяди-палача, и во время ужина в Севилье пьется вино - также один из обрядовых мотивов - за упокой душ усопших, а Мата, как и дядюшка, клянется хлебом, именуя его "ликом господним" (см. об этом сравнении во вступ. заметке к "Ласарильо").

Эти и многие другие случаи профанации католического культа прекрасно воспринимали современники Кеведо: инквизиционная цензура отметила в романе шестнадцать случаев вольного обращения автора с религиозной символикой.

В самом стиле романа Кеведо есть многое, связанное с поэтикой карнавального обряда. В частности, большинство имен персонажей, фигурирующих в романе, - это имена-прозвища, так или иначе соотнесенные с ролью героя в сюжете. Например, имя лисенсиата Брандалагаса, вызволяющего Паблоса из гостиницы под видом посланца инквизиции, можно расшифровать как "выжигающий язвы" (родом Брандалагас из Орнильос, что по-испански означает "печь", "гори"); имя тюремщика Бландонеса де Сан Пабло можно перевести как "Свечи святого Павла" - намек на то, что этого стража закона можно купить так же, как благосклонность небес с помощью свечки, поставленной в честь святого; имя сводни Марии Наставницы является откровенно травестирующей параллелью к традиционному прозванию Марии Богородицы - "наставляющая" (верующих на путь истинный); лисенсиат Флечилья назван так с намеком на быстроту его ума, вор Мерло Диас - с намеком на его хитрость, подруга Паблоса Грахаль - не что иное, как "сойка", то есть "болтушка", и т. д.

Таким образом, мир, возникающий со страниц романа Кеведо, - это мир, построенный по карнавальной "логике обратности", "мир изнутри", как назвал Кеведо одно из своих "Сновидений", и в этом отношении "Пройдоха" во многом предвосхищает и "Сновидения", и "Час воздаяния", и другие творения писателя более позднего времени. Уже в "Пройдохе" встречается образ преисподней - по определению М. Бахтина, центральный образ карнавального действа,- так или иначе проступающий во многих эпизодах романа и превратившийся чуть ли не в основную арену действия "Сновидений". Всякое "избиение" героя - его развенчание, увлекает его вниз, приводит его в "преисподнюю". "Сеньор, а уверены ли вы, что мы живы? - спрашивает Паблос дона Дьего в первую же ночь их пребывания в доме лисенсиата Кабры.- Мне вот сдается, что в побоище с зеленщицами нас прикончили и теперь мы души, пребывающие в чистилище". Но чаще образ "преисподней" заменяется у Кеведо другим, более "прозаическим" и бытовым образом "грязи", "навоза" и т. п. И в целом многие карнавальные символы теряют у Кеведо свой ритуальный смысл, и в роман проникают элементы натуралистического видения мира. Смех Кеведо уже не столько смех "амбивалентный" - и развенчивающий и утверждающий одновременно,- сколько смех отрицательный, имеющий явно сатирическую направленность. Резко сатирический пафос романа Кеведо во многом предопределил его дальнейшую судьбу: сразу после выхода "Пройдохи" в свет появились доносы инквизиции на содержащиеся в романе насмешки над церковью и на аморальность его содержания. В 1646 году "Пройдоха" был внесен в список книг, подлежащих серьезной "чистке".