* (Снежное дитя - Стихотворение представляет собой один из первых в европейской литературе поэтических шванков. В XIII в. анекдот про "снежное дитя" был обработан странствующим поэтом Штрикером, автором известной "плутовской" книги о попе Амисе, предшественнике Тиля Эйленшпигеля.)
Я расскажу вам, не шутя,
рассказ про снежное дитя...
Жила-была на свете баба -
жена доверчивого шваба.
Был этот шваб купцом, видать.
Ему случалось покидать
пределы города Констанца.
Уедет - в доме смех да танцы.
Муж далеко. Зато жена
толпой гуляк окружена,
ватагой странствующих мимов,
шутов, вагантов, пилигримов.
Ну, словом, благородный дом
был превращен в сплошной Содом.
Не удивительно, что вскоре,
покуда муж болтался в море,
раздулось брюхо у жены
(тут объясненья не нужны),
и, как велит закон природы,
в урочный час случились роды,
явился сын на белый свет...
Затем прошло еще пять лет...
Но вот, закончивши торговлю,
под обесчещенную кровлю
из дальних странствий прибыл муж.
Глядит: ребенок! Что за чушь?!
"Откуда взялся сей мальчишка?!"
Дрожит жена: "Теперь мне крышка".
Но тут же, хитрости полна,
Затараторила она:
"Ах, обо мне не думай худо!
Случилось истинное чудо,
какого не было вовек:
сей мальчик - снежный человек!
Гуляла в Альпах я однажды
и вдруг занемогла от жажды,
взяла кусочек снега в рот -
и вскоре стал расти живот.
О, страх, о, ужас! Из-за льдышки
я стала матерью мальчишки.
Считай, что снег его зачал..."
Супруг послушал, помолчал,
а через два иль три годочка
с собой взял в плаванье сыночка
и, встретив первого Купца,
за талер продал сорванца.
Потом вернулся он к супруге:
"Мы были с мальчиком на юге,
а там ужасный солнцепек.
Вдруг вижу: парень-то потек
и тут же превратился в лужу,
чтоб ты... по изменяла мужу!"
Сию историю должна
запомнить всякая жена.
Им, бабам, хитрости хватает,
но снег всегда на солнце тает!
Песня про лгуна
* (Песня про лгуна - Так же, как "Снежное дитя", относится к зачаткам плутовской литературы.)
Эй, слушай, старый, слушай, малый,
рассказ про случай небывалый,
что сделал зятем короля
неисправимого враля.
Воззвал король однажды с трона:
"Любой, кто, не страшась закона,
всех лучше врет у нас в краю,
получит в жены дочь мою!"
Одушевленный сим указом,
шваб, даже не моргнувши глазом,
пред королем заговорил:
"Вчера я зайца подстрелил,
его разделал на жаркое.
И вдруг - о, диво! Что такое?!
Гляжу и сам не верю: он
по горло медом начинен.
А вслед за тем из брюха зайца
златые выкатились яйца,
кольцо с брильянтами, алмаз
и высочайший твой указ,
где я наследником объявлен..."
"Наглец! Ты был бы обезглавлен,-
король в восторге заорал,-
когда бы чуть поменьше врал!
Но прекратим допрос дальнейший.
Отныне ты мне друг первейший.
Ты главный лжец у нас в краю!
Бери-ка в жены дочь мою!"
Священник и волк
Эй, братцы! Навострите уши -
хочу потешить ваши души,
но есть особая изнанка
у незатейливого шванка.
Поп - деревенский старожил -
своих овечек сторожил,
поскольку после каждой стрижки
звенело у него в кубышке.
Ах, как родных детей - отец,
лелеял поп своих овец...
Но вот несчастье! В том поселке
внезапно появились волки
и, не имеючи сердец,
нещадно крали тех овец,
чтобы полакомиться в чаще
едой, что всяких лакомств слаще.
Наш поп, обиженный судьбой,
решил пресечь такой разбой,
и в лес направился он прямо,
чтоб ночью вырыть волчью яму.
Свой замысел продумав тонко,
он в яму поместил ягненка,
и нот, знакомый чуя дух,
волк на приманку в яму - бух!
Явив завидную смекалку,
поп длинную хватает палку,
желая волку в глаз попасть:
мол, мы тебя отучим красть!
Но хитрый волк, сидевший в яме,
своими острыми клыками
вцепился в палку что есть сил
и старца в яму затащил.
Теперь, возьмите это в толк,
их в яме двое: поп и волк.
Священник, глядючи на волка,
молитвы шепчет втихомолку.
"Господь,- твердит он, заикаясь,-
я пред тобой смиренно каюсь,
что, осквернив поповский сан,
нещадно грабил прихожан.
Я имя господа порочил,
я людям головы морочил
и, злее лютых обирал,
сирот невинных обирал.
Тобой подвергнутые мести,
мы с волком здесь подохнем вместе.
Яви же милосердья чудо
И дай мне выбраться отсюда!"
Всю ночь промаялся старик.
Вдруг волк ему на шею - прыг
и мигом выбрался на волю,
осуществляя божью волю.
Сбежалась вскорости толпа.
Из ямы извлекли попа.
Он с этих пор живет - не тужит
и, чистый сердцем, богу служит.
Монах Иоанн
Спешу поведать вам сейчас
мной в детстве слышанный рассказ.
Но, чтоб он был усвоен вами,
перескажу его стихами.
Жил коротышка Иоанн.
Монашеский он принял сан,
и по пустыне, бодрым маршем,
шагал он вместе с братом старшим.
"Ах, мой любезный старший брат!
Мирская жизнь - сплошной разврат!
Мне не нужна еда и платье.
Поддержка мне - одно распятье!"
Резонно старший возразил:
"Кем ты себя вообразил?
Неужто истина, дружище,
в отказе от питья и пищи?"
"Нет,- отвечает Иоанн,-
твои слова - самообман.
Постом изматывая тело,
мы совершаем божье дело!"
Дав сей торжественный обет,
в сутану ветхую одет,
он с братом старшим распростился
и дальше в странствие пустился.
Подставив солнышку главу,
он ел коренья и траву,
стремясь достичь высокой цели...
Так длилось более недели.
На день десятый наш монах
вконец от голода зачах
и поспешил назад, к деревне,
где брат его гулял в харчевне.
Глухой полночною порой
он стукнул в ставенку: "Открой!
Твой брат несчастный - на пороге,
и он вот-вот протянет ноги.
Изнемогаю без жратвы!"
Но старший брат сказал: "Увы!
Для тех, кто ангелоподобны,
мирские блюда несъедобны!"
Монах скулит: "Хоть хлебца дай!"
Хохочет брат: "Поголодай!
В питье и пище - проку мало,
а здесь у нас - вино да сало!"
Взмолился бедный Иоанн:
"На что мне мой поповский сан!
Пусть голодают херувимы,
а людям есть необходимо!"
Ну, тут его впустили в дом...
Сказать, что сделалось потом?
Монах объелся и упился
и, захмелев, под стол свалился.
А утром молвил Иоанн:
"Нам хлеб насущный богом дан!
Ах, из-за пагубной гордыни
я брел голодным по пустыне!
Попутал бес меня, видать!
В еде - господня благодать!
Видать, господь и в самом деле
велит, чтоб пили мы и ели!"
Жалоба девушки
Повеял утренний зефир,
теплом обдав холодный мир.
Запели птицы веселей
в лиловом воздухе полей.
В наш неуютный, хмурый край
пришел веселый братец Май,
пришел он, полный юных сил,
и все вокруг преобразил.
Надев цветастый свой камзол,
он устелил цветами дол,
одним касанием руки
из почек выбив лепестки.
Уже глухая глушь лесов
звенит созвучьем голосов,
и гимны слышатся окрест
в честь женихов и в честь невест.
Когда я слышу этот хор,
когда я зрю цветов узор
и пробужденье познаю,
теснят рыданья грудь мою.
Ужель весь век томиться мне
с моей тоской наедине,
приняв жестокий приговор?!
И глух мой слух. И слеп мой взор.
О разлюбезный братец Май!
Спаси! Помилуй! Выручай!
И, чудо-ключиком звеня,
на волю выпусти меня!