Поэзия на санскрите и пракритах
Калидаса. Рождение Кумары (Перевод В. Микушевича)
(К ПЕРЕВОДУ КАЛИДАСЫ
(от переводчика)
Утвердишь Несказанное знанием точным, И Великое Счастье окажется прочным.
Камадева, индийский бог любви, подобно своему эллинскому собрату, вооружен луком. Этот лук - из цветов (по другим источникам - из сахарного тростника), тетива лука - жужжание пчел. У Камадевы пять стрел, эти стрелы тоже из цветов, и неотразимее всех цвет манго. Чарующему вооружению под стать имена-прозвания Камадевы: Мандоджа ("Рожденный в душе"), Атмабху ("Живущий в душе"), Смара ("Напоминающий"), Манматха ("Возмутитель сердец"), Мадана ("Опьяняющий"). Камадева выступает и под именем "Мара" ("Разрушитель"), так что не остается сомнений в беспощадной действенности пяти обаятельных стрел. И среди этих прозваний на первый взгляд не выделяется еще одно: Ананга ("Бестелесный"). Душа - обитель Рожденного в душе. Стихия Камадевы - гибельная задушевность. Заманчивая чувственность опьяняет обманчивой видимостью. Эти идеи, которым нельзя отказать в психологической тонкости, на разные лады варьируются индийской поэзией и философией. Однако, если другими прозваниями Камадевы означены его изначальные свойства, прозвание "Бестелесный" - "благоприобретенное". За этим прозванием событие, мифическое происшествие, знаменательная перипетия мировой драмы.
Когда бы не миф о Бестелесном, уже насыщенный ароматами поздней утонченной культуры, "Рожденье Кумары" вписывалось бы в древнейший земледельческий миф о союзе небесного бога с матерью Землей, в миф, который мог быть распространен в Индии задолго до проникновения скотоводческих ведических племен. Впрочем, загадочно бесцельная аскеза Шивы помечена если не ведическим происхождением, то ведической традицией. Сверхъестественной мощью аскета в индуизме подтверждаются безграничные возможности человека, способного торжествовать над самими богами, хотя в мифах эта мощь обычно выступает не в созидательном, & в разрушительном аспекте, своекорыстно посягая на мировую гармонию, как посягнул на нее враг богов демон Тарака при невольном или сознательном пособничестве Шивы. Обольститель Камадева призван восстановить мировую гармонию своими чарами, однако благонадежная исполнительность лучника вовсе не говорит о том, что Манматха избрал благую часть. В обрисовке Камадевы явно усиливается благоговейная ирония, едва заметная во второй главе, когда перед Брахмой предстают боги, посрамленные Таракой, причем благоговение нисколько не смягчает, напротив, утончает, заостряет насмешку. Камадева - придворный сводник, его сфера - двусмысленные поручения царя Индры, среди которых ничуть не менее двусмысленное восстановление мировой гармонии, так что Камадева вроде бы по заслугам наказан грозным Шивой, чей духовный взор испепеляет вкрадчивого лучника, проницая внутреннюю опустошенность Рожденного в душе (мстительная насмешка аскета: разоблачить мирскую прелесть, усматривая в ней - бестелесность!). Правда, при этом неизвестно, кто больнее наказан. "Очарованье - стрела роковая", от нее не убережешься; сгорая, лучник обжигает весь мир; сожжение Маданы - вселенское замыкание. Трехглазый аскет Шива придет на поклон к царевне-подвижнице, покоренный подвигом, если не прямо стрелою, которой вызван подвиг Умы. "Без тела, поверь, Добродетель напрасна",- предостерегает юную подвижницу Шива в парадоксально-пародийном обличий брахмана-ученика, иронизируя не столько над Бестелесным, сколько над крайностями аскезы, чья идеальная цель - преодоление соблазнительной телесности. Мнимый победитель Маданы упивается своим фактическим поражением, глумясь над самим собой во вкусе народного смехового действа: "Почтенные зрители будут смеяться!" Самоуничижением Шива испытывает Уму, по-своему объясняясь ей в любви. Взаимность ведет к неразлучности: бог с богиней навеки сочетаются в едином существе. В санскритском стихотворении, не принадлежащем Калидасе, возрожденный Камадева смеется над великим аскетом, который так боится потерять свою супругу, что держит ее вечно при себе. Бестелесный отказывается признать себя побежденным. Он смеется. Последним смеется Мадана.
Нерасторжимый брак Шивы и Парвати - мифологический итог напряженнейших духовных исканий и чаяний. Древнейшая философская система "Санкхья", отголоски которой мы находим во второй главе поэмы, истолковывает мир как единение Пуруши и Пракрити, духа и природы, но вопреки умозрительным абстракциям в таком единении всегда можно было распознать первичное мифическое взаимодействие мужского и женского начал. К подобному взаимодействию восходит, по всей вероятности, концепция идеального всеединства, столь характерная для индийских религиозно-философских систем. Однако всем этим системам хорошо знаком торжествующий смех Маданы. Шива боится раздвоения, всеединство боится стихийной безудержной множественности. Эта проблема коренится в индийской истории и в индийской повседневности. Загадку единства и множественности приходилось разгадывать не только философам, но и маленькому человеку, вовлеченному в необозримое разнообразие языков, пейзажей, обычаев, каст и сект. Чисто житейская ориентация в этом пугающем разнообразии требовала подчас рискованных решений. И не удивительно, что возвышенной аскетической отрешенности рядовой индиец порою склонен был предпочитать иные учения, более доходчивые в своей осязательной, чувственной таинственности. Некоторые учения весьма успешно соперничавшие с брахманской ортодоксией, принято объединять под названием "тантрических". В "Чаръя-гити", в песнопениях тантрического буддизма, славословится "смысл, до рожденья врожденный", сокровенная целительная сила, изначально свойственная человеческой цельности. Экстатический брак подвижника с неприкасаемой бросает вызов одновременно высокомерному аскетизму и кастовой системе. Разумеется, "Неприкасаемую" в тантрических гимнах нельзя просто отождествить с конкретной женщиной, это богиня, олицетворение женского начала, однако сам принцип кастовости, несомненно, резко оспаривается, когда богиня именуется "Чандали", как женщина низкой, презираемой касты, и слово "Неприкасаемая" как бы синонимично "неприкосновенной" святыне любви.
Аскетизму противодействовало и духовное движение "бхакти", во многом определившее черты средневековой ИНДИЙСКОЙ ПОЭЗИИ. "Бхакты" - это обожание, самозабвенная преданность божеству в его телесных проявлениях, "аватарах", (слово "воплощение" в своей христианской уникальности не передает индийского понятия). Молчаливо предполагается невозможность обожать бестелесное. Средневековых индийских поэтов умиляет чувственная человечность. Младенческие игры Кришны выводят Сурдаса за пределы безысходной повседневной тщеты. Юный пастух Кришна, шокируя городских красавиц, насыщает лирику Видьяпати полнокровиой жизненностью. Было бы неверно усматривать в этой лирике игривую экзотическую пастораль в стиле индийского ампира. Видьяпати - поэт всеобъемлющего обожания. Язык страстной телесности - для него единственный язык, на котором и в котором открываются друг другу дух и душа. Недаром почитатели Видьяпати видели в нем не столько стихотворца, сколько пророка, хотя его пророчества по своей сути не поддаются рассудочной формулировке. Для Индии это не новость. В индийской философии достаточно давно существовала особая категория несказанного. В "Чарья-гити" несказанное, казалось бы, всецело отнесено к потустороннему опыту, о котором лишь немой взялся бы рассказать глухому. Однако несказанно само отношение телесного и духовного в индийской культуре, их лирическая взаимность, когда преодолеваемая духом телесность остается единственным свидетельством духа. Идеей несказанного обусловлено озадачивающее отсутствие догмата не только в индийской философии, но и в большинстве индийских религий. Отсюда же необычайная широта интеллектуально-художественного диапазона. С поразительной творческой готовностью индийская живопись восприняла и усвоила сначала традиции эллинского искусства, потом приемы христианской иконографии. Индийские духовные веяния в исламе породили философско-поэтическое мироощущение суфизма.Даже в круговороте противоречивейших тенденций и влияний индуистская ортодоксальность, представленная философией миманса, ссылалась лишь на ведический ритуал, а не на ведический догмат, потому что при всем желании затруднительно вывести догмат из гимнов "Ригведы", хотя и священных для индуизма, по все-таки осознаваемых и как поэтические произведения, в отличие, скажем, от Ветхого завета.
Так распознается особая роль поэзии в индийской культуре. Поэт и мыслитель Анандавардхана (IX в.), усматривая в поэзии особый редкостный дар, причисляет к двум-трем великим поэтам Калидасу, непревзойденного мастера дхвани. "Дхвани" буквально означает "отзвук", "звон" ("дух с душою - кимвалы в руках властелина",- отдаленная, но правомерная вариация). Дхвани - дух (атман) истинной поэзии. Если в библейском мироощущении плоть и дух, буква и дух противопоставляются, в индуистском мироощущении Тело (в поэзии словесная сторона, "буква") - проявление атмана. Трудно найти аналогию точнее той, которую находит Анандавардхана: в прекрасной женщине все прекрасно, но сама красота ее - это не просто "сумма" отдельных достоинств и прелестей, это некое особое единство, заведомо превышающее такую Сумму, новая услада для глаз. В первой главе поэмы Калидаса обрисовывает Гималаи, не упуская из виду мельчайших наблюдений, которым позавидовал бы натуралист. С такой же кропотливой пристальностью обрисовывает поэт красоту горной царевны во всех отдельных прелестях-подробностях. Но для Калидасы описание - не самоцель. Из подробностей, вернее, над подробностями возникает внутренне единая красота Гималаев, тождественная красоте горной царевны в первозданной вечной цельности, которая не названа прямо, чтобы ценитель поэзии сам постиг ее, "угадал". В третьей главе поэмы та же самая красота столь же подробно описывается, но уже в аспекте преходящего, как царство обманчивой весны, и Анандавардхана справедливо восхищается новизной описания. После шлоки, величественного эпического размера второй главы, примечательно тождество поэтического размера в первой и третьей главах, так что без всяких словесных объяснений одним лишь стихом запечатлена зеркальность вечного и преходящего. В предпоследней строфе третьей главы лирическим размером васантатилака ("под знаком весны") тем пронзительнее запечатлено скорбное отчаянье в средоточии весны сожженной, чтобы в конце пятой главы тот же лирический размер в своей подлинной функции возвестил торжество вечной красоты, обретенной ценою подвига. Стих в индийской поэзии не уступает слову по своей смысловой насыщенности. Иногда в санскритской поэзии воцаряется настоящее сладострастие звукописи, в котором аллитерация и рифма - лишь частности, далеко не всегда желательные. Анандавардхана даже предостерегает против подобных украшений, мешающих дхвани. Украшения, как обманчивые прелести, подвластные Мадане, грозят поэзии бестелесностью. Дхвани главенствует над звуками и словами, но не принижает их. Слова выигрывают, обогащаются от этого главенства. Анандавардхана доказывает, что "неустойчивые чувства" (любовь, страх, гнев, скорбь) запечатлены в третьей главе поэмы "непосредственно словами". Однако и в этой поэме Калидасы требовательные индийские критики находили недостатки. Так, индийский философ Абхинавагупта (X-XI вв.) считал чрезмерным нагнетание скорби в четвертой главе, опущенной в переводе.
Было бы принципиальной ошибкой искать импрессионистически смутное настроение в дхвани. Невыразимое вообще отрицается теорией и практикой дхвани, как всякая приблизительность. Угадываемое в дхвани блещет ясностью; строго говоря, угадываемое не менее канонично, чем традиционная художественная форма санскритского стиха. Дхвани - это не само угадываемое как таковое, это творчески неповторимое соотношение загаданного и высказанного, обозначенного словом и не обозначенного, но присутствующего непреложно в художественно-эстетической целостности. Эта целостность осознается нами как непреходящая духовная ценность. Этой целостностью в индийской культуре утверждено несказанное: многовековой опыт народа, не поддающийся однозначному выражению. Индийская мудрость уподобляет поэтическое прозрение третьему глазу Шивы, созерцающему настоящее, прошлое и будущее, пока рядом Бестелесный натягивает свой лук: лук из сахарного тростника, тетива - жужжание пчел.
)
(Калидаса.- Современные филологи считают Калидасу автором трех пьес: "Вновь узнанная Шакунтала", "Мужеством добытая Урваши", "Малявика и Агнимитра", и трех поэм: "Род Рагху", "Рождение Кумары", "Облако-вестник". К юношескому периоду творчества Калидасы с некоторыми сомнениями относят также поэму "Времена года". Произведения поэта переводились на многие языки мира. На русском языке наибольшую популярность получили переводы трех драм, сделанные К. Бальмонтом, и перевод "Облака-вестника", принадлежащий перу П. Риттера (см.: Калидаса. Избранное. М., 1956). П. Риттер перевел "Облако-вестник" также на украинский язык ("Хмара-вiстун". Харьков, 1928). Драмы Калидасы и поэму "Облако-вестник" вновь перевел на русский язык С. Липкин (см.: Калидаса. Избранное. Драмы и поэмы. М., 1974). В этой же книге в переводах С. Липкина опубликованы фрагменты из поэм "Род Рагху" (гл. I, II, III) и "Рождение Кумары" (гл. VIII, IX, X). )
("Рождение Кумары" ("Кумара-самбхава").- Одно из высших достижений в творчестве Калидасы и во всей классической санскритской поэзии. Среди прочих произведений поэта "Рождение Кумары" наиболее часто цитируется в старинных индийских трактатах по поэтике как образец поэтического мастерства (чаще всего цитаты брались из гл. I, III и V). Авторам трактатов была известна поэма лишь в восемь глав, завершающаяся браком Шивы и Парвати. Однако в некоторых рукописях поэма "Рождение Кумары" состоит из семнадцати глав и заканчивается действительным появлением на свет Кумары, бога войны. Есть веские основания полагать, что какой-то другой поэт дописал главы с IX по XVII, желая привести содержание поэмы в соответствие с ее заглавием (подобные случаи "дописывания" известны в истории индийской литературы). Впрочем, санскритское заглавие "Кумара-самбхава" можно перевести не только как "Рождение Кумары", но и как "Зарождение Кумары" или даже - "Любовь, приведшая к рождению Кумары". Главы I, II, III и V этой поэмы впервые переведены на русский язык В. Микушевичем для настоящего издания. В основу перевода положен критический текст поэмы, опубликованный Литературной Академией Республики Индии (Нью-Дели, 1962). Использованы также старинные индийские комментарии, прежде всего - наиболее авторитетный комментарий Маллинатхи (предположительно - XIV в.).)
Глава I. РОЖДЕНИЕ УМЫ
Там в полунощной стране над мирами Праведный царь, властелин богоравный, От океана и до океана, Дали познав, устрашает пространство.
* (В переводе передано преобладание гласного "а" в строках оригинала, подчеркивающее величие Хималаи (Гималаев) (см. "Воспоминания" Р. Тагора: Собр. соч., т. 12. М., 1965, с. 84). )
Был он тельцом при доильщице Меру По наставлению мудрого Притху, Горы вокруг удостоив удоя: И самоцветов, и трав светоносных.
* (Мифический царь Притху однажды решил добыть из земли различные блага для своих подданных. Земля, приняв облик коровы, убежала от царя, но потом согласилась быть выдоенной, если найдется достойный теленок. Притху дал земле в качестве теленка первочеловека Ману и выдоил из нее молоко, которое затем было превращено в различные ценности. По примеру Притху землю-корову доили потом многие другие мифические персонажи.
Сравнение в санскритской поэзии требует полной симметрии сравниваемых элементов. Здесь сравнение имеет такую структуру: доитель = Притху = Меру; теленок = Ману = Хималая; получатели благ = другие люди = другие горы. Таким образом подчеркнуто главенствующее положение Хималаи среди гор: он уступает лишь горе Меру, центру Вселенной.)
На драгоценности царь не скупится, Даже в снегах несказанно прекрасен, Ибо воистину неразличимы Лунные пятна в сиянии лунном.
Вечные радуги там на вершинах: Огненный хмель самородных сокровищ, Словно закат преждевременно вспыхнул И на свиданье ночное торопит.
Тучами праведный царь опоясан, Так что, в тревоге покинув отроги, Плетью дождя на вершины гонимы, Сиддхи находят за тучами солнце.
Смытая таяньем горного снега, Кровь не видна, даже если терзают Львиные когти слона-исполина, Только на тропах виднеется жемчуг.
* (По индийским поверьям, в головах слонов образуются жемчужины, и львы рассыпают их, раздирая слонам когтями головы.)
В крапинках, словно слоновая кожа, Белая в буковках красных береста: Это посланья любовные пишут Сестры пленительные видьядхаров.
Если поглубже вздохнется пещерам, Полый тростник наполняется ветром, Звуком, созвучием, духом и ладом Вторя заранее певчим киннарам.
Гостеприимные древние кедры Благоухают смолою целебной, Стоит слонам о стволы потереться, В горных лесах избавляясь от зуда.
Вместо светила влюбленным дарован, Там не нуждается в масле светильники Даже в пещерах светло до рассвета От излучения трав светоносных.
Там, где колючие льдинки под снегом, Ног не боясь ненароком поранить, Царственно шествует, пышная телом, Высокогрудая дочь ашвамукхов.
Милостив царь к темноте бесприютной, Что затаилась в пещере укромной; Тот, кто возвышен судьбою всевластной, Благоволит к нищете беззащитной.
* (Темнота сравнивается с совой, укрывающейся в пещере от света.)
Явно царя своего почитая, Яки торжественно машут хвостами, Белыми в мерном замедленном взмахе, Словно из лунных лучей опахало.
* (Белые опахала - атрибут царской власти в Индии.)
Облако, словно блуждающий полог, Оберегает от света пещеру, Чтобы, влюбленная, перед любимым Не застыдилась нагая киннара.
Ветер, насыщенный влагою Ганги, Ветер, в горах сотрясающий кедры, Ветер, ласкающий горных павлинов, Сладок охотникам неутомимым.
Там, возлелеянный горного высью, Лишь для Семи Мудрецов* расцветая, Солнцем разбужен, сияющим снизу, Днем раскрывается в озере лотос.
* (Семь Мудрецов - индийское название созвездия Большой Медведицы. Поскольку это созвездие выше траектории солнца, лотосы, не собранные Семью Мудрецами с вершин гор, освещаются солнцем снизу.)
Всех заповеданных благ обладатель, Царь-вседержитель, премудрый радетель, Брахмой самим удостоенный царства, Он разделяет с богами главенство.
Взял добродетельный царь-духовидец Духом рожденную отчую дочерь*, Чтимую мудрыми мудрую Мену, Ради потомства достойного в жены.
* (Духом рожденную отчую дочерь...- Мена считается рожденной "из духа" дочерью "отцов" (богов-прародителей человечества). От них она унаследовала мудрость и мистические силы, передавшиеся потом ее дочери Уме.)
Дни проходили в блаженстве взаимном, И расцветала беспечная юность, Очаровав красоту красотою; Срок наступил, и царица зачала.
Нежную нагини очаровавший, Друг Океана родился, крылатый, Наперекор Ненавистнику Врйтры Крылья свои сохранивший поныне.
* (Речь идет о первом сыне Мены и Хималаи по имени Майнака (так действительно называется одна из вершин в Гималаях). Его женой стала одна из нагини (см. "Словарь"). Ненавистник Вритры - бог Индра, некогда убивший демона Вритру. В древности все горы имели крылья и свободно летали, мешая богам и отшельникам. По их просьбе Индра отсек горам крылья и расставил их по местам. Но Майнака укрылся у своего друга Океана, в пределах которого Индра был бессилен, и остался крылатым.)
Оскорблена небрежением отчим, Прежнее тело свое уничтожив, Грозного Бхавы былая супруга Вновь родилась от прекрасной царицы.
* (Прежняя жена Шивы, Сати, оскорбленная небрежением отца к ее супругу, сожгла себя на костре (по другой версии, умертвила себя йогой). Ума была новым воплощением Сати.)
Благословенная Благословенным, Благочестивая Благочестивой Порождена, как народное благо Порождено благомыслием царским.
Дочь родилась, небеса прояснились; Веяли ветры, не ведая пыли; Пение раковин, ливень цветочный*, Благо подвижным, недвижному благо!
* (Пение раковин, ливень цветочный...- Обычные проявления радости богов, в данном случае предвидевших уничтожение демона Тараки сыном Умы. Подвижные - боги, люди, животные и т. д. Недвижные - деревья и прочие растения, камни и т. д.)
Новорожденная так засияла, Что засияла сама роженица, Как, молодым пробужденные громом, Недра сияют, сапфиры даруя.
* (По индийским поверьям, мифическая гора Видура от звуков грома раскалывается и являет блеск скрытых в ней сапфиров.)
День ото дня красота возрастала, Как, народившись, луна возрастает, И неуклонно и неутомимо Очарования преисполняясь.
"Парвати",- названа дивная дева, Милая родичам высокородным. "У ма!" - подвижнице мать говорила; "Ума",- прекрасную днесь величают.
* ("Парвати" - значит: "Горная", "Дочь гор". "У ма!" - "О, не (делай этого)!" - якобы сказала ей мать, когда Парвати решила предаться аскезе (см. ниже, гл. V, строфы 3-4). Это "народная этимология" имени Ума.)
Царь богоравный, потомством богатый*, С дочери глаз не сводил, ненасытный. Много цветов у весны плодовитой, Пчелам желанней цветущее манго.
* (Потомством богатый...- Кроме Майнаки и Умы, детьми Хималаи считаются реки. Структура сравнения здесь такова: Хималая = весна; ею глаза = пчелы (глаза весны); Парвати = цветы манго; другие дети = другие цветы.)
Как благодетельным светом светильник, Как благодатною влагою небо, Как безупречною речью ученый, Дочерью царь богоравный прославлен.
В куклы царевна играла и в мячик Или в песок возле Ганги приветной, Там забавлялась не хуже подружек, Детской игрой наслаждаясь как будто*.
* (Детской игрой наслаждаясь как будто.- На самом деле Парвати была с младенчества умудрена опытом прошлых рождений (см. след. строфу).)
Осенью Ганга гусей привлекает, Свет в темноте возвращается к травам; К ней, просвещенной прозреньем врожденным, Опыт былого не мог не вернуться.
Было в своем обаянье природном Хмеля хмельнее без всякого хмеля, Стрел обольстительных неотразимей В юности сладостной нежное тело.
Словно картина художеством дивным, Словно лучами небесными лотос, Тело в своем ослепительном блеске Явлено юностью непревзойденной.
Землю пленив лепестками-ногтями, Алой пыльцою как будто сверкая, Истые лотосы даже в движенье, Эти стопы превзошли неподвижных.
* (Структура сравнения: ступни Умы = лотосы; их сияние = пыльца лотосов. Но ступни Умы превосходят лотосы тем, что движутся.)
Шествует, стан величаво склоняя, Лебедыо лебедь, играя мирами; Вторит зато сладкогласная лебедь Звону браслетов ее драгоценных.
* (В ор. речь идет о птице под названием "царский гусь" - символе величественности. Парвати заимствовала у этой птицы свою походку, а та как бы в обмен переняла в своем клекоте звон браслетов на ногах Парвати. )
Бедра такими округлыми вышли, Столь соразмерными, что, несомненно, Щедрый на прелести Брахма-искусник Не без труда создавал остальное.
Пальма стройна, только слишком прохладна; Хобот хорош, только хобот шершавый; Славится хобот, и славится пальма, Бедра прекрасные все же прекрасней.
Пояс такие облек совершенства, Что не побрезговал Гириша славный Их благосклонно принять на колени: Женам другим недоступная милость.
Укоренившись в ложбинке глубокой, На животе волоски заблистали, Словно сапфир, наделенный сияньем, В поясе делится с ними лучами.
* (Речь идет о канонических атрибутах женской красоты. См. также III, 54.)
Ниже груди над ложбинкой глубокой Три ненаглядные складки виднелись, Словно построила ранняя юность Лестницу для быстроногого Камы.
* (Речь идет о канонических атрибутах женской красоты. См. также III, 54.)
Каждая темным соском украшаясь, Белые груди томили друг друга, И между ними, наверное, вряд ли Стебель тончайший протиснуться мог бы.
Я полагаю, нежнее ширйши Руки прекрасной, когда, побежденный, Ими однажды обвил Камадева Выю могучую грозного Хары.
Пальцы прекраснее листьев ашоки; Необозримое небо ночное, Где молодой воцаряется месяц, Блеском ногтей затмевали ладони.
* (Цвет ладоней Парвати напоминал цвет вечернего неба после заката. Но вместо одного месяца на этом "небе" было десять "месяцев"-ногтей.)
Шея над персями, сродница персей, Окружена ожерельем жемчужным, И, разукрашенная жемчугами, Жемчуг своей красотой украшала.
Прелестью лунной не радует лотос, Лотоса ночью луна не заменит; Прихотью Лакшми в блистательном лике Одновременно и то и другое.
* (Лицо Парвати обладало достоинствами и лотоса (аромат, живость и т. д.) и луны (неувядаемая свежесть, нежное свечение и т. д.), превосходя, таким образом, прелесть обоих.)
Белый цветок среди листьев багряных, Нет! Жемчуга в сочетанье с кораллом, Нет! Это цвет бесподобной улыбки, Белый сполох на губах огнецветных.
Амритой голос насыщен, казалось; Если Божественная говорила, Кокила голос теряла, как будто Уподобляясь расстроенной лютне.
Как на ветру голубые лилеи, Длинные влажные эти зеницы Ей мимоходом дарованы ланью, Ею, вернее, дарованы ланям.
Дивным рисунком бровей своенравных, Столь прихотливым игривым изгибом Налюбоваться не мог Бестелесный: Луком своим перестал он гордиться.
Если бы стыд бессловесные знали, В горном краю, в полунощной державе, Восхищены волосами царевны, Яки гордились бы меньше хвостами.
Словом, Создатель над ней потрудился: Не пожалел он красот всевозможных, Все совершенства собрал воедино И сочетанием залюбовался.
Нарада-странник увидел царевну, И предсказать не преминул провидец: Мужа делить ей ни с кем не придется, Хара навек сочетается с нею.
И достославный, премудрый родитель Выдать юницу не смел за другого: Пусть ослепительных светочей много, Жертвой почтить нам Огонь подобает.
Свататься Богу богов* не угодно, Значит, невесту навязывать стыдно; Прежде всего докучать неразумно, Кроме того, торопиться не нужно.
* (Бог богов - Шива.)
Дакшей обижена в прошлом рожденье, Бросила тело свое чаровница; С этого дня, как великий подвижник, Брезговал браком Владыка Вселенной*.
* (См. прим. к I, 21. Владыка Вселенной - Шива.)
Там, где омытые Гангою кедры, Там, где олени, где мускусом пахнет, Там, где киннары поют неумолчно, Бог, как отшельник, на снежной вершине.
* (Считается, что у оленей в пупках содержится мускус. Шива предавался аскезе, не обращая внимания на окружавшие запахи и звуки.)
Уши украсив цветами намеру, Берестяные раскрасив одежды, Благоуханием смол наслаждаясь, Ганы сидели вокруг на уступах.
Мерзлый сугроб разрывая копытом, Голосом гордый, ревел там Горбатый, Вынести львиного рева не в силах, В ужасе горных быков ужасая.
Там сочетатель восьми проявлений* Пламень разжег, проявленье свое же; Тот, на кого уповает подвижник, Ради неведомой цели постился.
* (...сочетатель восьми проявлений...- Шива проявляется в восьми "формах": в виде пяти "элементов" (земля, вода, огонь, воздух, эфир), а также в виде солнца, луны и жреца (см. пролог "Шакунталы").)
Царь привечал всемогущего гостя, Чтимого всеми богами почтил он; В сопровожденье подружек царевна Гостю прислуживала благонравно.
* (Царь - то есть царь гор Хималая. Царевна - то есть Парвати.)
И несмотря па такую помеху, Гириша сам согласился на это: Разве не выше любого соблазна Истинный невозмутимый подвижник?
Царевна трудилась, алтарь очищала прилежно, Цветы приносила, священные травы и воду*; Не зная покоя, покорная, богу служила, Сиянием лунным волос его втайне питаясь.
* (Цветы приносила, священные травы и воду...- То есть все необходимое для совершения ритуальных обрядов.)
Глава II. ЛИЦЕЗРЕНИЕ БРАХМЫ
Таракой неумолимым угнетены беспощадно, Под предводительством Индры к Брахме направились боги.
Лики богов потускнели, светел по-прежнему Брахма: Озеру лотосов сонных яркое солнце явилось.
Перед Всевидящим боги благоговейно склонились И Повелителя Речи* мудрою речью почтили:
* (Повелитель Речи - Брахма, супруг Сарасвати, богини речи и поэзии.
Строфы 4-15 - гимн Брахме. Боги следуют восходящему к ведам принципу генотеизма: провозглашать высшим того бога, которому в данный момент совершается поклонение,- и восхваляют Брахму как Верховное Божество, как Основу Бытия.)
"Слава тебе, Триединый*, прежде творения Сущий, В трех неизменных началах многообразно различный!
* (Триединый - то есть заключающий в себе самом троицу-тримурти (Брахма-Вишну-Шива) и содержащий "три начала" бытия (три "гуны" - "качества" в терминах философии санкхья): "саттва" - "раджас" - "тамас" ("ясность" - "энергия" - "буйство").)
Семя твое, Нерожденный, в лоне воды плодовитой - Первоисточник Вселенной: и подвижных и недвижных.
Ты разрушаешь и зиждешь, бережно ты сохраняешь, Знаменье тройственной силы, вечная первопричина.
Мужа с женой сочетая, надвое ты разделился, Чтобы родителей знали новорожденные твари.
День твой и ночь твоя, Брахма, для заселенной Вселенной - Целое существованье: возникновенье и гибель.
* (День Брахмы - период бытия мира, один из бесконечного числа временных циклов. Ночь Брахмы - период небытия мира в промежутке между двумя периодами бытия.)
Ты, беспричинный,- причина, ты, бесконечный,- кончина, Ты, безначальный,- начало, властвуешь, неподначальный.
В собственном самосознанье сам же собой сотворенный, Сам над собой самодержец, сам же собой уничтожен;
Твердый, текучий, громоздкий, легкий, тяжелый и тонкий, Явленный и сокровенный, сущий во всем, всемогущий;
* (Поскольку Брахма - это весь мир, он обладает одновременно всеми возможными качествами. Ср. стихи Кабира на с. 157.)
Речи, которые вечны в таинстве трех ударений*, Вместе с плодами обрядов ты даровал и преподал.
* (Речи, которые вечны в таинстве трех ударений...- Ведические тексты, в которых, в отличие от санскрита, различались три вида ударений. Согласно упанишадам, веды - вечны, и Брахма лишь заново вспоминает их при каждом сотворении мира. В упрощенной трактовке пуран Брахма - творец вед.)
Пракрити провозглашенный, Пуруше будто бы предан, Пуруша сам, созерцаешь Пракрити ты безучастно.
* (Изложены представления философской системы санкхья, интерпретированные с точки зрения философии веданты. Пуруша и Пракрити - два начала мира, "инертный дух-основа" и "действующая материальная сила".)
Отчих отцов прародитель, Бог над богами Вселенной, Вышних навеки превыше Брахма, творцов сотворивший.
* (Отцы.- См. прим. к 1, 18.)
Жертва и жрец ты, предвечный, снедь и снедающий ты же, Мысль и мыслитель ты, Брахма, зрелище и созерцатель".
Был милосердный Создатель тронут хвалами такими, И небожителям сразу он соизволил ответить.
И четырьмя языками молвил предвечный кудесник, Одновременно чаруя каждую сторону света:
"Рад я приветствовать, боги, весь ваш собор достославный, Где в сочетании стройном счастью равняется доблесть.
Но почему потускнели ваши блаженные лики, Как затмеваются звезды, зимним туманом томимы?
Разве навек затупилась, прежних лишенная радуг, У Ненавистника Вритры неотразимая ваджра*?
* (Ваджра ("гром") - оружие Индры.)
Варуна, как безоружный: петля* повисла бессильно, Словно удав исполинский, неким заклятьем сраженный.
* (Петля - оружие бога Варуны, нечто вроде лассо или аркана.)
Обезоружен Кубера: палица выбита, видно, Так что десница повисла жалобней сломанной ветки.
Яма, когда-то могучий, чертит жезлом по привычке, Но почему-то сегодня жезл, как погашенный светоч.
Адитьи* даже померкли и на глазах остывают, Всякому взору доступны, зримые, как на картинке.
* (Обычно на Адитьев смотреть невозможно из-за их яркого блеска.)
Кажется, скованы ветры* перед великой преградой; Так, избегая запруды, вспять направляются реки.
* (Ветры - то есть боги ветров.)
Даже косматые рудры, золоторогое войско, Скорбные, вдруг позабыли свой сокрушительный возглас.
Ваши былые заслуги, значит, зачеркнуты ныне? Значит, над правилом время торжествовать исключенью?
Дети! На вашем соборе знать я хочу вашу волю. Пусть я создатель Вселенной, боги - охрана Вселенной".
И всколыхнулась как будто тысяча лотосов дивных; Тысячеоким* подвигнут, Брахме ответил Наставник.
* (Тысячеокий - Индра. Индра своею тысячью глаз дал знак говорить Брихаспати. Наставник - Брихаспати, бог мудрости и красноречия, часто называемый "Наставником богов".)
Тысячеокого зорче правдолюбивый провидец. Речью Владеющий* молвит, Брахма на лотосе внемлет:
* (Речью Владеющий (Вачаспати) - одно из имен Брихаспати. Брахма на лотосе внемлет...- Брахма восседает на троне-лотосе.)
"Бхагаван! Видишь ты правду, ты существа проницаешь; Ведаешь ты, без сомненья, тяжкие бедствия наши.
Тарака, демон великий, гордый дарами твоими, Словно комета, вознесся, гибель мирам возвещая.
В городе асуров грозных жаркое солнце смирилось: Лотосы лишь пригревает, жечь и палить не дерзая.
Тараке* месяц покорен; асуров он ублажает, Не забывая при этом только могучего Шиву.
* (Луна из страха перед Таракой перестала убывать и все время светит всеми пятнадцатью частями, лишь одну, шестнадцатую, оставив на голове у Шивы. Считается, что луна состоит из шестнадцати частей, которые периодически то высвечиваются, то затемняются.)
Там, заменив опахала асурам неумолимым, Ветры цветов не срывают, кроткие, веют пугливо.
Там времена вековые неутомимого года Трудятся одновременно, сад наполняя цветами.
* (То есть в садах Тараки одновременно присутствуют все времена года - каждый со своими цветами. )
Сам повелитель потоков* ждет не дождется жемчужин, Тараке дар предназначив, медленно зреющий в море.
* (Повелитель потоков - океан.)
Вместо светильников змеи, в чьих головах самоцветы, Тараке служат ночами; Васуки тоже смирился.
Индра врагу не перечит, и, помыкая гонцами, С древа желаний* в подарок шлет он цветы супостату.
* (Древо желаний - волшебное дерево, растущее в саду Индры.)
Но, помыкая мирами, сам супостат не смирился; Лютую злобу такую разве что сила смиряет.
Райских садов не щадит он, губит он, рубит, ломает, Даже цветы ненавидит, милые женам бессмертных.
Стоит заснуть ему только, веют над ним опахала Плачущих пленниц небесных, как ветерок со слезами.
Гору великую Меру Солнце топтало конями; Гору злодей обезглавил, горок наделал потешных.
* (Солнце выезжало на небо в колеснице, запряженной конями.)
В Ганге небесной остались лишь замутненные воды; Алчный, в свои водоемы лотосы переселил он.
Боги не смеют сегодня миром своим любоваться И разъезжать не дерзают на колесницах воздушных.
Если приносят нам жертву, Тарака, Майей владея, Пламя голодное грабя, жертвою завладевает.
Конь из коней Уччхайшравас, слава могучего Индры, Этот скакун драгоценный, Таракой тоже присвоен.
Против злодея бессильна сила великая наша; Против недуга тройного* не помогает лекарство.
* (Недуг тройной - согласно традиционной индийской медицине, недуг, поражающий три "стихии" тела и не поддающийся лечению.)
Неотразимая чакра ныне сверкает покорно, Как ожерелье на шее нашего недруга злого.
Верх над Айраватой нашим взяли слоны супостата И на свободе играют, бивнями тучи пронзая.
Нашему войску, Владыка, нужен теперь Предводитель Так же, как надобно знанье чающим освобожденья*.
* (Освобождение - мокша (см. вступ. статью, с. 22).)
Необходим Предводитель нашему войску, Владыка, Чтобы воинственный Индра мог возвратить нам Победу".
Выслушав, Сущий ответил речью, которая льется, Лучше целебного ливня скорбные громы врачуя:
"Боги! Желание ваше сбудется в будущем близком, Не торопитесь, однако, в этом я вам не пособник.
Тарака мною прославлен, демона не обесславлю; Мной возлелеяно древо, пусть ядовитое древо.
Демон ко мне обратился, демону не отказал я, Подвиг великий смиряя, чтобы мирам не погибнуть.
Кто же тогда пересилит непобедимого в битве, Если не отпрыск достойный доблестного Нилакантхи?
Бог ослепительный выше необозримого мрака; Властвует, непостижимый и для меня и для Вишну.
В подвиге невозмутимый, Умой, быть может, прельстите Дух, красотой привлеченный, словно магнитом железо.
Семя мое восприяли воды, причастные Шиве; Семя великого Шивы Уме принять подобает.
* (В акте сотворения мира Брахма испускает семя в воду,- одно из проявлений Шивы.)
Если возглавит вас, боги, сын самого Нилакантхи, Освободит он, отважный, косы божественных пленниц".
И пропадает из виду Брахма, предтеча Вселенной, И восвояси вернулись приободренные боги.
И вызывает Кандарпу Индра, владеющий духом, Чтобы скорей завершилось дело, зачатое в мыслях.
Свой лук беспощадный, с бровями-лианами схожий, Повесив на шею, где след от браслетов Желанной*, Весну наделяя душистыми стрелами манго, Предстал перед Индрой Стреляющий в душу цветами.
* (Желанная - Рати, супруга Камадевы.)
Глава III. СОЖЖЕНИЕ МАДАНЫ
Тысячеокий узрел Камадеву, Словно забыв небожителей прочих; Целью своей озабочен всецело, Преданных слуг не щадит повелитель.
Около самого царского трона Индрой самим удостоенный места, Низко царю своему поклонившись, Вкрадчиво заговорил Камадева:
"Благоволи ты мне дать, Прозорливый, В мире любом повеленье любое! Милостив ты: обо мне ты помыслил. Да не минует меня твоя милость!
Снова, как видно, великий подвижник Дерзостно славе твоей угрожает? Перед моим обольстительным луком Он беззащитен, поверь мне, владыка!
Вновь своевольный с тобою в разладе Освобождения дерзко взыскует? Мы побежденного свяжем надолго: Узы надежные - взоры красавиц.
Пусть наставлял его мудрый Ушанас, Долго ли мне Добродетель разрушить, Страстью размыв несравненное благо, Как наводнением пагубным - берег?
Может быть, сам ты пленен красотою, Слишком уж верной земному супругу? Хочешь, прекрасная стыд потеряет, Мигом сама прибежит и обнимет?
Перед какою земною женою Ты преклонился, отвергнутый гневно? Горько раскается гордая вскоре, На травяной изнывая постели*!
* (На травяной изнывая постели! - Ложе из трав - традиционный способ облегчения мук человека, страдающего от неудовлетворенной страсти.)
Смилуйся, Доблестный, грома не надо! Стрелы в кого мне прикажешь нацелить, Чтобы навек супостат обессилел, Даже разгневанных женщин пугаясь?
Вооруженный одними цветами, Лишь при поддержке весны медоносной Я посрамил бы Пинакина в битве. Разве не я по призванию лучник?"
В благоволении тронул стопою Бог восседавшего около трона, Вознаграждая благую готовность; И Камадеве сказал Разрушитель*:
* (Разрушитель - одно из имен Индры.)
"Друг! Обладаешь ты подлинной силой. Ваджрой силен я, силен я тобою. Перед подвижником ваджра бессильна. Сила твоя не имеет предела.
Зная твою сокровенную силу, Равный мне, днесь я тебе доверяюсь. Кришна* свое несравненное тело Миродержателю Шеше вверяет.
* (Кришна.- Здесь бог Вишну назван именем одной из своих аватар.)
Ты угадал! Подобает нацелить Стрелы в того, кто быком знаменован*. Боги, лишенные жертвы законной, Жаждут победы твоей неизбежной.
* (...кто быком знаменован.- Шива, который ездит на быке. Боги, лишенные жертвы законной.- См. выше, II, 46.)
Надобен отпрыск могучего Бхавы, Чтобы возглавил он воинство наше; Шива в глубоком своем размышленье, Кроме тебя, никому не доступен.
Дочерью гор, богоравной царевной, Ты постарайся прельстить властелина, Чье драгоценное мощное семя Невыносимо для чрева другого.
Отчий приказ выполняя прилежно, Гостю царевна в горах угождает, Невозмутимому* преданно служит; Апсары мне повествуют об этом.
* (Невозмутимый - одно из имен Шивы.)
Ради богов постарайся, не медли! Цель долгожданная ждет не дождется, Словно, до времени в семени скрытый, Лучший росток дожидается влаги.
Только твои быстролетные стрелы Цели великой способны достигнуть; И невеликий умелец прославлен, Если другого умельца не сыщешь.
Боги, которых молить подобает, С просьбой к тебе обращаются ныне. Не промахнется прославленный лучник, Силой завидной навек наделенный.
В тайном союзе с весной медоносной, Душу смущающий, ты побеждаешь. Разве нам нужно упрашивать ветер, Чтобы раздул он огонь поскорее?"
"Будет исполнено!" - Мадана молвил. Воля верховная, как плетеница*. Кама почувствовал длань властелина, Лишь для вселенских слонов это ласка.
* (Воля верховная, как плетеница.- Поручение, данное Индрой Камадеве, сравнивается с гирляндой цветов, которую бог или святой обычно дарят тем, кто им поклоняется. Лишь для вселенских слонов...- Индра - владыка слонов, охраняющих стороны света.
Строфы 24-40 - описание весны в горах.)
И поспешил неразлучный с весною В сопровождении робкой супруги, Жертвуя собственным телом послушно, К Невозмутимому в снежные горы.
В горных лесах, где твердыня премудрых, Противореча благим помышленьям, Медоточивая гордость Манматхи, Обосновалась весна, торжествуя.
Солнце направилось в царство Куберы*, Пренебрегая любовью законной; Скорбные вздохи доносятся с юга, Благоуханной печалью повеяв.
* (Солнце направилось в царство Куберы...- То есть на север. Из-за неожиданного наступления весны солнце повернуло на север в неурочное время. Структура сравнения здесь такова: солнце = горячий, то есть страстный и неверный любовник; южная сторона = брошенная возлюбленная; северная сторона = торжествующая соперница; ароматные южные ветры, дующие обычно после солнцеворота = печальные вздохи брошенной возлюбленной. (Стороны света обычно персонифицируются в виде молодых женщин.))
И порождает ашока до срока Одновременно цветы и побеги, Не дожидается прикосновенья Ножки прелестной со звоном браслетов.
Стрелы для друга - цветущее манго - Щедро снабдив опереньем побегов, Стрелы пометить весна не забыла: Пчелы на них будто буквы; "Маноджа".
Очень красивы цветы карникара, Ярко раскрашены, только не пахнут; Всех совершенств рядовому творенью Не придает бережливый создатель.
Как полумесяцы, полураскрывшись, Рдели бесстыдно цветы на полянах, Словно любовник счастливый изранил Перси любимой ногтями своими.
Тилакой лик ненаглядной украсив, Множеством пчел подведя себе очи, Красит зарею весна-чаровница Губы, побеги румяные манго.
* (Игра слов: "тилак" ("тилака") - и название пятнышка, украшения на лбу женщины, и имя цветка.)
Жухлые листья шуршат на полянах; Скачут олени, приветствуя ветер, Пляшут олени, чей взор затуманен В пылком томленье пыльцою цветочной.
Горло насытив усладою манго, Сладостней пел в упоении кокил, Словно любовь сладкогласная пела, Гордых и строгих красавиц тревожа.
Жены-киннары, омытые потом, Вянут как будто: зима миновала. Сходят румяна, тускнеет румянец, Губы поблекли, бледнеют ланиты.
В дебрях, где властвует Невозмутимый, Даже подвижники в смутной тревоге Этой нежданной весною томились, Души свои неустанно смиряя.
Вооруженному луком с цветами, Стоило Мадане там появиться В сопровождении верной супруги, Страстные твари покой потеряли.
Парами пчелы, любимый с любимой, В каждом цветке наслаждаются медом. Самок щекочут олени рогами; Лаской разнежены, жмурятся самка.
Лотосом пахли прохладные воды. Хобот наполнив пахучею влагой, Ею слона обдавала слониха; Лотосом птицы кормили друг друга.
Пляшут глаза, в упоении блещут. Пенье прервав, опьяненный цветами, Милую крепко целует киннара, Не замечая, что смыты румяна.
Льнули к деревьям подруги-лианы, Нежные жены в объятьях ветвистых, Груди - соцветия, губы - побеги, Влажные, млеют, блаженно трепещут.
Апсары пели вокруг неумолчно, Но в размышленье своем глубочайшем Хара воистину сосредоточен, Так что помехи любые напрасны.
Нандин приблизился к трепетной куще, Жезл золотой повелительно поднял, Палец к безмолвным устам приложил он, "Тихо",- велел он внимательным ганам.
Пчелы притихли, олени застыли, Дрогнуть не смели деревья лесные, И притаились безмолвные птицы; Как нарисованный, лес неподвижен.
И, беспощадного грозного взора, Словно зловещей звезды, избегая, К Невозмутимому Кама подкрался; Скрытый ветвями, приблизился Лучник.
Перед собой на высоком, кедровом, Шкурой тигровою застланном троне Кама, которому гибель грозила, Явственно видел трехглазого йога;
Ноги скрестившего, так что, недвижный, Бог, опустив рамена, восседает, Словно расцвел на почиющем лоне Лотос молитвенно сложенных дланей;
Разными змеями перевитого, Четками перевитого двойными, В шкуре нильгау, которая с виду Около синего горла* синее;
* (Около синего горла.- См. "Нилакантха" в "Словаре".)
Остановившего быстрые брови И трепетать отучившего вежды, Взоры сумевшего сосредоточить В точке точнейшей: на кончике носа;
Туче подобного, только без ливня, Морю подобного, но без волненья, Ветры смирившего в собственном теле, Свету подобного, но без мерцанья.
Внутренним светом, который струился, Зримый в сиянии третьего глаза, В собственном лбу затмевавшего месяц, Лотосы нежностью превосходящий;
Дух размышленьем смирившего в сердце За девятью вековыми дверями*, Ведомый ведам как неистребимый, Дух мировой созерцавшего духом.
* (За девятью вековыми дверями...- Имеются в виду девять отверстий на теле человека.)
В ужасе Смара, Трехглазого видя, Необоримого в помыслах даже, Сам не заметил, как руки разжались: Лука со стрелами не удержал он.
Мужество в нем возгорелось, однако, Заново разожжено красотою: Только приблизилась Горная дева, Сопровождаемая божествами;
Убрана всеми цветами лесными, Рдевшими ярче рубинов отборных, Бледными, как жемчуга в ожерелье, И затмевавшими золотом зори;
Обремененная тяжестью персей, Облачена в багряницу, как солнце, Словно под бременем тяжких соцветий Шествует лесом лиана, склоняясь;
Оберегавшая пояс цветочный, Словно решил проницательный Смара, Места надежнее в мире не зная, Дать ей свою тетиву запасную;
Страх затаившая в трепетном взоре, Лотос державшая, чтобы, махая, Пчел отгонять: ненасытные льнули, Губы приняв за плоды наливные.
Перед собой безупречную видя, Чьим совершенствам завидует Рати, Сразу сразить понадеялся Лучник Бога, который трезубцем владеет.
Ума стояла у входа смиренно, В Невозмутимом супруга провидя; Свет высочайший в себе созерцал он И соизволил прервать созерцанье.
Ноги скрещенные разъединил он, Освободив непомерную прану, Так что держал потрясенную землю Тысячеглавый* с великой натугой.
* (Тысячеглавый - змей Шеша, держащий землю. Энергия, высвобожденная Шивой из себя при расслаблении йогического напряжения, была столь велика, что Шеша едва смог удержать землю.)
Нандин с поклоном Владыке поведал О посещенье прилежной царевны, И повелитель движением брови Ей разрешил снисходительно доступ.
Благоговейно склонились подруги И по земле перед богом Трехглазым Много весенних цветов разбросали, Только что сорванных собственноручно.
Богу, который быком знаменован, Ума до самой земли поклонилась, Так что цветы с волосами расстались, Землю потрогали серьги-бутоны.
"Да не возлюбит вовеки другую Тот, кто с тобой сочетается браком",- Истиной как бы обмолвился Бхава, Истина - каждое слово господне.
Кама дождался желанного мига, Как мотылек, устремившийся в пламя; Приободренный присутствием Умы, В Хару дерзает прицелиться Лучник.
Гирише Гаури скромно подносит Бронзово-светлой рукою своею Семя сушеное лотосов гангских, Четки подвижнику в дар предлагая.
Дар благосклонно принять собираясь, К ней подошел величаво Трехглазый, Выбрал стрелу подходящую Лучник; "Очарованье" - стрела роковая.
Бог красотою взволнован, как море, Стоит луне в небесах появиться; Видит он губы, плоды наливные; К ним ненасытные взоры прильнули.
Дрогнула, затрепетала царевна, Как, распускаясь, трепещет кадамба; Очи свои отвела, застыдившись: В милом смущенье прекрасная краше.
Только Трехглазый осилил смятенье, Преодолел он душевную бурю, Ищет виновного, смотрит он гневно: Кто помешал созерцанию дерзко?
И, натянувшего лук до предела,- Правая длань возле правого глаза,- Низко согнувшего левую ногу, Видит он Лучника, видит Маноджу.
И разъярился великий подвижник, Ликом в изломах бровей ужасая; Молния третьего глаза сверкнула, Вспыхнуло пламя, ударило пламя.
И вопреки заклинаниям ветра: "Смилуйся, Боже, не гневайся, Боже!" - Оком рожденное гневное пламя Молнией Мадану испепелило.
Обморок, вызванный грозным ударом, Вдруг подавив потрясенные чувства, Как бы в неведенье душу оставил - Благодеянье для скорбной супруги.
И, сокрушив беспощадно преграду, Будто грозой многолетнее древо, Общество женщин покинул Владыка! В сопровожденье служителей скрылся.
Разуверившись в гордых родительских замыслах, И в своих начинаньях, и в собственных прелестях, На глазах у подружек своих посрамленная, Побрела восвояси царевна печальная.
Брела, как слепая, напугана яростью Рудры; И на руки поднял родитель злосчастную дочерь - Казалось, повисла на бивне слоновом лилея. Так быстро шагал он, что тело, как тень, удлинялось.
* (Глава IV. Плач рати (в переводе опущена). Рати рыдает по убитому супругу и хочет, согласно обычаю, сжечь себя на костре. Но голос с небес останавливает ее, обещая, что Мадана возродится, когда Шива женится на Парвати.)
Глава V. ОБРЕТЕНИЕ ЖЕЛАННОГО
Узрела царевна сожжение Камы, Узрела царевна неистовство Шивы, Узрела погибель заветной надежды И тщетной своей красотой погнушалась.
Иной красоты пожелала царевна, Иной красотой награждается подвиг; Ценой дорогой обретешь, не иначе, Такую любовь и такого супруга.
Подвигнута вечной своею любовью, Подвижницей стать пожелала царевна; В слезах обнимала царевну царица. Обету дочернему скорбно противясь:
"Тебе бы домашним богам помолиться! Не вынесешь подвига, нежная телом! Опасно цветку даже крылышко птичье, Выносит он разве что крылышко пчелки".
Однако незыблема воля царевны, Поэтому все уговоры напрасны. Стремление вечное кто превозможет, Кто вверх по течению воду направит?
К царю посылает наперсницу дева И просит отца, непреклонная духом, Обитель ей выделить в девственных дебрях, Где будет увенчан победою подвиг.
Решеньем дочерним доволен родитель; Она, получив от отца разрешенье, Достигла вершины, где жили павлиньи Вершиною Гаури горы гордятся.
Царевна решительно сбросила жемчуг, Враждебный, бывало, сандалу на персях; Корою неласковой, красной, как солнце, Высокие груди себе натрудила.
И в спутанных прядях без всякой прически Осталось лицо несказанно прекрасным; Не только в круженье пчелиного роя, Во мхах ослепительный лотос прекрасен.
И, пояс тройной травяной надевая, От боли подвижница затрепетала, И молча страдала, и молча терпела, Себе натрудившая поясом бедра.
* (Аскеты надевают пояса, сплетенные в три нитки из особой травы.)
Рука неустанная, верная четкам, Хоть ранены пальцы травою священной, Забыв притирания, мяч позабыла, Который от персей отпрыгивал, красный.
Бывало, красавицу ранят на ложе Цветы, покидая порою прическу; Теперь в изголовий руки-лианы, На голой земле восседать подобает.
И, свой тяжелейший обет соблюдая, Царевна в лесах отдала на храненье Лианам богатство движений прелестных, Смущенные взоры застенчивым ланям.
Свои деревца на заре поливала, Как будто кормила десятки младенцев, И первенцев этих любила не меньше, Чем сына родного потом полюбила.
Довольные скудным лесным угощеньем, К ней лани ласкались, пугливые гостьи, Глаза ненаглядные в трепете взоров С глазами царевны сравнить позволяя.
Как носит кору вместо тканей тончайших И как, неустанная, жертвы приносит, Взглянуть приходили премудрые старцы; Не ведают возраста мудрость и святость.
Враждебна врожденной вражде добродетель, Которая в дебрях пречистых царила: Плодов не жалели деревья прохожим, Священному пламени рады растенья.
* (Под влиянием аскезы Парвати природа вокруг нее преобразилась.)
Однако подобные подвиги тщетны, Желанное все-таки недостижимо; Суровее прежнего стала царевна Смирять беззащитное нежное тело.
Царевна, бывало, играть уставала, Подвижница в подвигах неутомима; Как золото лотосов, дивное тело; Оно безупречно; и нежно и прочно.
На солнце четыре костра зажигала И в зной среди них неподвижно сидела, С улыбкой сидела, нежнейшая в мире, И, не отрываясь, глядела на солнце.
* (Здесь изображена так называемая "аскеза пяти огней", предписываемая, например, "Законами Ману" (VI, 23).)
И, солнцем палимое неутомимым, Лицо хорошело, как царственный лотос, И разве что возле очей удлиненных Наметились еле заметные тени.
Постилась она и при этом питалась Небесною влагой* и лунным сияньем; Жила, как деревья живут вековые, Которым неведома пища другая.
* (Небесною влагой...- Имеется в виду прежде всего роса.)
Огнем опаленная неугасимым*, Палимая жаром костров разведенных, Впервые в году окропленная с неба, Дымилась она, как земля, истомившись.
* (Огнем опаленная неугасимым - то есть солнцем. В строфах 23-24 муссонный дождь проливается на иссушенную аскезой Парвати.)
Ресницами пойманы, губы поранив, На персях высоких дробились дождинки. И, три ненаглядные складки минуя, В глубокой ложбинке скрывались нескоро.
На голых камнях, без покрова и крова, Заснувшую в ливень под ветром холодным, Бросая на спящую молнии-взоры, Подвижницу видели зоркие ночи.
Зимою в студеной воде застывала, И ветер и снег выносила во мраке, Всю ночь сострадая тоскующим птицам, Которые жалобно плачут в разлуке.
Ночами, лицом благовонна, как лотос, Блистая во тьме лепестками-устами, Воде в изобилии лотосов мерзлых Являла подвижница подлинный лотос.
Опавшей листвою питаться - заслуга Для тех, кто себя беспощадно смиряет, Но даже листвы не вкушала царевна: "Безлистной" подвижницу мудрые звали.
Отшельников неколебимых и строгих, Подвижников неуязвимых и стойких Она превзошла, уязвимая телом, Душой непреклонна в суровых обетах.
И в дебрях лесных появляется некто, Живое подобие ашрамы первой*, Нечесаный, шкурою черной одетый, Пришел, опираясь на брахманский посох.
* (Первая ашрама - первая стадия в жизни брахмана, в течение которой он должен учиться и вести аскетический образ жизни.)
Прекрасная Парвати вышла навстречу, Приветом почтив благородного гостя: Не только подвижников более славных, Подвижники равных приветствовать рады.
Приветствие принял он, как подобает; Мгновенно усталости как не бывало. Царевне в глаза посмотрел он спокойно, И, как полагается, заговорил он;
"Здесь трав и деревьев священных довольно? И вдоволь воды? Расскажи мне, поведай! И силы для подвига в теле довольно? Без тела, поверь, добродетель напрасна!
На длинных лианах, взращенных тобою, Уже появляются первые листья, Устам уступая, которые ныне Без всякой помады накрашенных краше?
Священные травы ты скармливать рада Назойливым лакомкам, ласковым ланям, Чьи нежные очи в тревожном движенье Подобны зеницам твоим неподвижным?
* (Смысл вопроса: "Не гневаешься ли ты на ланей, поедающих добытые тобою с трудом священные травы?" Контроль над гневом - непременное свойство аскета.)
Недаром слывет красота безгреховной: Прекрасная, ты превзошла воздержаньем Отшельников стойких, подвижников строгих, Мудрейшим из мудрых пример подавая.
Не столько небесной рекой цветоносной*, Чьи белые благоухают улыбки, Не столько богатствами, сколько тобою Отец богоравный с потомством прославлен.
* (Не столько небесной рекой цветоносной...- Речь идет о Ганге, текущей с Гималаев и улыбающейся рассыпанными по ней цветами.)
В сокровище тройственном этого мира, Наверное, выше всего Добродетель, Превыше Любви и превыше Богатства; Тебя привлекает одна Добродетель.
* (Здесь речь идет о трех целях человеческой жизни: дхарме (добродетели), артхе (богатстве), каме (любви).)
Тобою привеченный гостеприимно, Я свой, не чужой: не чуждаются гостя! Согласно благим наставленьям блаженных, Сближаются близкие мудрою речью.
Поэтому, как любознательный брахман, Тебе, терпеливой, тебе, справедливой, Дерзаю задать я вопрос откровенный; Ответить изволь, если это не тайна!
Рожденье в роду безначального Брахмы, Все прелести мира в едином обличье, Богатство, которого жаждать не надо,- Все это твое. Разве этого мало?
Не спорю, красавицы, твердые духом, В несчастии могут решиться на подвиг, Но я не постигну, какое несчастье Постигло тебя, красоте угрожая.
Твоя красота недоступна печали, Домашние не оскорбляют красавиц; Не тронет никто драгоценного камня, Который украсил змеиное темя.
Зачем украшеньями пренебрегаешь, Одетая старческой красной корою? Нет, юная ночь не торопится к солнцу, Луною и звездами пренебрегая.
* (Структура сравнения здесь такова: юная Парвати = ранняя ночь; ее украшения == звезды и луна; старость = конец ночи, заря; красная кора, приличествующая старости = солнечный свет.)
Небесного рая взыскуешь напрасно! Окрестные горы - обитель блаженных; Взыскуя супруга, томиться не стоит; Не ищут владельца себе самоцветы.
Вздыхаешь ты,- значит, по мужу томишься; Однако позволю себе усумниться; Достойных тебя женихов я не вижу. Неужто достойный тебя отвергает?
Не верится что-то! Неужто жестокий Тебя не жалеет, когда в беспорядке Соломою рисовой волосы виснут И словно забыты цветами ланиты?
Тебя, истомленную подвигом долгим, Тебя, опаленную солнцем полдневным, Подобную бледной луне на ущербе, Неужто тебя не жалеет любимый?
Гордыня, видать, обуяла счастливца, Когда заставляет он дивные очи Взирать на полдневное гневное солнце, Как будто нельзя на любимого глянуть.
Доколе ты будешь томиться, вздыхая? Моею заслугою в этом рожденье Готов я, пожалуй, с тобой поделиться, Желанного только бы ты назвала мне!"
* (Брахмачарин, ведя праведную жизнь, накопил религиозные заслуги и предлагает поделиться ими с Умой, чтоб помочь ей обрести желаемое.)
С догадливым брахманом спорить не смея, Не смея при этом открыться чужому, Подвижница молча мигнула подруге Очами, забывшими черную краску.
Подруга почтительно молвила гостю? "Не стану скрывать, любознательный садху, Зачем она тело на солнце сжигает, Как будто цветок не сгорает на солнце.
Презрела богов горделивая дева, Желая того, кто трезубцем владеет И прелести женской доступен едва ли, Поскольку сожжен величайший прелестник.
Оружием "хум"* отраженная сразу, В полете своем не достигнув Пурари, Ей сердце пронзила стрела роковая, Сожженного лучника не посрамила.
* (Вопль хум - оружие Шивы.)
С тех пор, изнуренная гибельной страстью, И ночью и днем, от сандала седая*, На снежные глыбы ложилась напрасно, Не зная покоя, сгорала царевна.
* (...от сандала седая...- Парвати сандаловой мазью покрывала лоб, чтобы остудить его, но сандал тут же высыхал и прахом оседал на волосах.)
Когда воспевали Пинакина громко, В слезах говорила невнятно такое, Что плакали даже царевны-киннары, Которым она подпевала, бывало.
Дремать начинала не раньше рассвета, Забудется сном - и проснется мгновенно. "Зачем ты уходишь, постой, Нилакантха!" - Мечту заклинала, обняв сновиденье.
"Всеведущий ты, вездесущий, премудрый, Любви моей только никак не приметишь",- Любимого втайне она упрекала, Луною Венчанного* вечно рисуя.
* (Луной Венчанный - Шива. Рисовать любимого - традиционное утешение для влюбленных.)
Желанного все-таки не обретая, Не зная, как цели достигнуть иначе, Отцовским согласьем она заручилась И здесь поселилась, подвижница наша.
Ты видишь: деревья уже плодоносят, Взращенные нашей прилежной подругой, А в сердце желанье, как прежде, бесплодно, И первых побегов не видно поныне.
Над ней, безутешной, рыдают подруги; Неведомо только, когда, непреклонный, Он к ней снизойдет, утоляя желанье, Как дождь, над печальною сжалившись пашней".
Без слов проницающий сердце любое, Предвечный подвижник и вечный любовник, Как будто нисколько не радуясь, молвил: "Скажи мне, почтенная, это не шутка?"
В ладони своей, словно в нежном бутоне, Таила прозрачные бусины четок; Недаром красавица думала долго, Ответила коротко горная дева:
"Да, все это правда, поверь мне, мудрейший! Я здесь добиваюсь неслыханной чести, Которую подвиг сулит мне как будто... И недостижимого дух достигает".
Сказал брахмачарин: "Избранник достойный! И ты пожелала себе господина, Которому нравится всякая мерзость? Одобрить мне трудно такое желанье!
Повязана сладостной свадебной нитью, Рука твоя нежная вынесет разве Отвратное прикосновение Шамбху, Которому змеи милее браслетов?
Представь ты себя в одеянье невесты! Наряд, на котором рисуются гуси, Твой свадебный шелк сочетается разве Со шкурой слоновою кровоточащей?
* (Наряд, на котором рисуются гуси...- На одежде невесты рисовали пары гусей. Со шкурой слоновою кровоточащей...- Шива носил на себе шкуру убитого им демона-слона Гаджасура.)
Следы твоих ножек, окрашенных красным, Привыкших ступать по цветам и циновкам, Появятся там, где сжигают усопших, Где волосы мертвых дымятся во мраке?
Как хочешь, тебя невозможно представить В объятьях Трехглазого - это нелепо! На персях, которые просят сандала, Останется пепел костров погребальных.
Посмешищем сразу ты станешь, царевна! Достойная только слонов наилучших На старом быке восседать пожелала: Почтенные зрители будут смеяться.
Мне жалко прекрасных, и ту и другую, Которых влечет богомерзкий Капалин; Небесной луною давно завладевший, Земную луну обесславит он тоже.
Безродный урод, неимущий, бездомный, Скиталец, одетый пространством всемирным,- Жених незавидный, лишенный достоинств, Которыми вправе гордиться невеста.
Желанье дурное пора пересилить! Твоя красота не такого достойна. Позорным столбом заменять не пристало Столба в средоточии древних обрядов".
Дрожала губа оскорбленной царевны; Лианы бровей изгибавшая в гневе, Внимая речам неугодным, бросала На дваждырожденного* взгляды косые.
* (Дваждырожденный - здесь: брахман.)
И, выслушав гостя, сказала царевна; "Величие Хары тебе неизвестно. Мирская слепая убогая низость Постигнуть не в силах Великую Душу.
Надеждой и страхом питается подвиг, Отводит он беды, сулит он богатство; Тому, кто превыше тревожной надежды, Хранителю мира не надобен подвиг.
Богатство дарует нам бог неимущий; Живущий в соседстве костров погребальных, Властитель миров, он воистину страшен, Однако "Благим", непостижный, зовется.
* (Имя "Шива" может быть переведено как Благой.)
Со змеями злобными вместо браслетов, В роскошных шелках или в шкуре слоновой, Украшенный черепом или луною,- Во множестве обликов непостижимый.
С Божественным сладостно соприкасаясь, Святой чистотой заражается пепел, Который потом рассыпается в пляске, И пеплом таким натираются боги.
Тому, кто на старом быке разъезжает, На гордом слоне восседающий Индра Пыльцою пурпурною древа мандара Стопы осыпает, корону склоняя.
Обмолвился правдою ты, злоязычник, Безродным назвав повелителя дерзко: Ему подобает считаться безродным, Когда Прародитель* - его порожденье.
* (Прародитель - Брахма.)
Довольно! Пускай говорил ты мне правду, Пускай описанье твое достоверно, Я сердцем к нему прилепилась навеки: Не верит любовь оскорбительным слухам.
Заставь брахмачарина смолкнуть, подруга! Ответить он хочет мне: дрогнули губы! А тот, кто внимает речам богохульным, Кощунствует сам, богохульствует молча.
Мне лучше уйти!" Уходила царевна, Кору на груди разорвав ненароком; Ее задержал, перед нею возникнув, С улыбкою тот, кто быком знаменован.
Задрожала царевна, увидев любимого, Не посмела ступить, отступить не осмелилась, Как река, вековечным утесом задержана, Не стояла, не шла, без опоры парящая.
"Завладела ты мною навек, ненаглядная", - Произнес покоренный неслыханным подвигом, И в ответ истомленная сразу воспрянула, Обретая желанного, сил преисполнена.
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов активная ссылка обязательна:
http://litena.ru/ 'Литературное наследие'