О бакалейщике и попугае, пролившем в лавке масло

(О бакалейщике и попугае, пролившем в лавке масло.- Хоть в начертанье "лев" и "молоко".- В арабской графике персидские слова "лев" и "молоко" пишутся и звучат одинаково: "шир".)

 Жил бакалейщик; в лавке у него
 Был попугай, любимый друг его. 

 Как сторож, днем у входа он сидел,
 За каждым покупателем глядел. 

 И не был он бессмысленно болтлив,-
 Он, как оратор, был красноречив. 

 Неловко раз на полку он порхнул 
 И склянку с маслом розовым столкнул. 

 На шум хозяин в лавку прибежал,
 Потерю и убыток увидал,- 

 Вся лавка в масле, залит маслом пол.
 И вырвал попугаю он хохол. 

 Тот, облысев, дар слова потерял.
 Хозяин же в раскаянье вздыхал 

 И бороду, стеная, рвал свою:
 "Увы! Я сам затмил судьбу мою! 

 Да лучше руку мне б свою сломать,
 Чем на сладкоречивого поднять!" 

 Всем дервишам подарки он дарил,
 Молясь, чтоб попугай заговорил. 

 Нахохлившись, три дня молчал певец;
 Хоть ласку всевозможную купец 

 Оказывал любимцу своему,
 Надеясь, что вернется речь к нему. 

 Шел мимо некий странник в этот час,
 Без колпака, плешивый, словно таз. 

 Внезапно попугай обрел язык. 
 Он крикнул дервишу: "Эй ты, старик! 

 Эй, лысый! Кто волос тебя лишил?
 Ты разве масло где-нибудь разлил?" 

 Смеялись все стоявшие кругом,
 Когда себя сравнил он с мудрецом. 

 Хоть в начертанье "лев" и "молоко"
 Похожи, нам до мудрых далеко. 

 Мы судим по себе о их делах,
 И оттого блуждает мир впотьмах. 

 Повадно нам - порочным, жадным, злым,
 Равнять себя пророкам и святым. 

 Мол, в них и в нас найдешь ты суть одну,
 И всяк подвержен голоду и сну! 

 Ты пропасти, что разделяет вас, 
 Не видишь в слепоте духовных глаз. 

 Два вида пчел в густых ветвях снуют.
 Те - только жалят, эти - мед несут. 

 Вот две породы серн. Одна дает
 Чистейший муск, другая - лишь помет. 

 Два рода тростника встают стеной,
 Но пуст один, и сахарный другой. 

 А что таким сравненьям счета нет,
 Поймешь в пути семидесяти лет.