Псевдонимы - ложные характеристики

Литературные маски

Иногда автор не ограничивался тем, что подписывался вымышленным именем, а создавал и вымышленный облик его носителя, со своим характером, внешностью и даже биографией. Любой псевдоним, если к нему присоединялась "легенда", т. е. придуманное жизнеописание, или указывались иные, чем у настоящего автора, пол, либо национальность, либо профессия, либо звание, становился литературной маской.

Порой ее создатель с целью убедить публику, что выдуманный им автор существует в действительности, описывал его наружность в предисловии (от имени издателя) или даже прилагал к книге его портрет, якобы написанный с натуры.

Классический пример - "Повести Белкина". Выступая в роли их издателя, Пушкин пишет в предисловии: "Взявшись хлопотать об издании повестей И. П. Белкина, предлагаемых ныне публике, мы желали к оным присовокупить хотя краткое жизнеописание покойного автора". Далее дается его словесный портрет: он "был росту среднего, глаза имел серые, волоса русые, нос прямой; лицом был бел и худощав"¹. Приводятся данные о родителях Белкина, о его характере, образе жизни, занятиях, обстоятельствах его смерти...

¹ (Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10-ти т., т. 5. М., 1960, с. 48)

Так, Пушкин старался уверить читателей в реальности существования выдуманного им автора, чье имя он поставил на книге вместо своего с добавлением: "Издано А. П." Это уже не литературный прием, как в "Капитанской дочке", где Пушкин также притворился издателем, а настоящая маскировка.

Почти столь же реально была обрисована фигура пасичника Рудого Панька, который даже приглашал читателей к себе в гости... Это имя на заглавном листе "Вечеров на хуторе близ Диканьки" сразу вызывало представление об украинском деревенском "дiде" в белой свитке, в широкополом соломенном бриле, с густыми сивыми усами, щедром на прибаутки и всякие бывальщины. Этот псевдоним-маска содержал намек на личность автора: рудый (рыжий) - указание на цвет волос; Панько (уменьшительное от Панас) - прозвище по деду, часто даваемое на Украине (деда Гоголя звали Афанасием).

Такое же яркое представление о мнимом авторе дает "автобиография" Козьмы Пруткова, чему немало способствует приложенный к его сочинениям портрет: с него тусклым взглядом смотрит ограниченный, тупой, самовлюбленный чинуша. Эта литературная маска оказалась даже ярче но индивидуальным свойствам и долговечнее, чем те, кто ее носил: собственные стихи братьев Жемчужниковых, помогавших А. К. Толстому создать ее, давно забыты, а сочинения Козьмы Пруткова доныне пользуются популярностью (см. главу "Псевдонимы в пародиях").

Встречаются, впрочем, литературные маски, чьи внешность и биография создателями не описывались, ибо достаточно яркую характеристику этим маскам давали либо придуманные для них фамилии, либо содержание произведений, авторами которых они объявлялись.

Н. А. Некрасов в сатирической поэме "Говорун" выступил от имени Петербургского жителя Ф. А. Белопяткина. Поэт показывал быт и нравы столицы, какими их видел сам Белопяткин, мещанин и по званию, и душой, типичный обыватель, трепещущий перед властями. Белопяткин делится своими суждениями о театре и литературе - суждениями столь же мелкотравчатыми, как и он сам; рассказывает без малейшего осуждения - ведь он тоже берет взятки! - о продажности журналистов, явно намекая на Булгарина:

Хвалы он всем славнейшие 
     Печатно раздает, 
И как - душа добрейшая! 
     Недорого берет!

Н. А. Добролюбов поместил в "Свистке" (1861) "Неаполитанские стихотворения", написанные якобы на австрийском языке неким Яковом Хамом. Звучание этой фамилии достаточно красноречиво; кроме того, в ней был намек на А. Хомякова, чьи казенно-патриотические вирши Добролюбов высмеивал. Подобно тому как Хомяков восхвалял русское самодержавие, Яков Хам прославлял неаполитанского короля Франциска II, который пытался в эти дни расправиться со своим народом, восставшим против него во главе с Гарибальди:

Он понимает все опасности 
Льстить черни прихотям слепым. 
Ни конституции, ни гласности 
Не даст он подданным своим. 
Не переменит он юстиции, 
Не подарит ненужных льгот, 
Не обессилит он полицию, 
Свой нерушимейший оплот! -

восклицал Яков Хам. Читатели, знавшие по горькому опыту, что полиция является "нерушимейшим оплотом" не только в Неаполе, но и на их родине, прекрасно понимали истинный смысл этих похвал Франциску и применяли их к русской действительности: ведь царь тоже не собирался дарить своим подданным конституцию, гласность и прочие "ненужные льготы"...

Свои "переводы" стихов никогда не существовавшего Якова Хама Добролюбов подписывал Конрад Лилиеншвагер - еще одна маска! Редакция сообщала: "Г. Конрад Лилиеншвагер, по фамилии своей интересующийся всем немецким, а по месту жительства пишущий по-русски, доставил нам коллекцию австрийских стихотворений; он говорит, что перевел их с австрийской рукописи <...> Стихотворения эти все принадлежат одному молодому поэту - Якову Хаму, который, по всему видно, должен занять в австрийской литературе то же место, какое занимали у нас: прежде - Державин, в недавнее время - г. Майков, а теперь - гг. Бенедиктов и Розенгейм"¹.

¹ (Добролюбов Н. А. Сочинения, т. 7. М, - Л., 1963, с. 389)

М. П. Розенгейм был второстепенным, но плодовитым поэтом, типичным представителем либеральной поэзии 60-х годов прошлого века. Подпись Лилиеншвагер была пародийной переделкой его фамилии: вместо роз - лилии, вместо дяди (Oheim) - зять (Schwager). Аналогичной переделкой той же фамилии был псевдоним другого сотрудника "Свистка", П. М. Ковалевского, - Тюльпанензон.

Лилиеншвагер выступал и с собственными стихами, создававшими образ восторженного либерала, который с псевдогражданским пафосом обрушивается на мелкие проявления зла в общественной жизни, но даже не помышляет о том, чтобы уничтожить его корни.

Были у Добролюбова и другие литературные маски. Одна его статья (не пропущенная цензурой), носившая название "Письмо благонамеренного француза о необходимости посылки войск в Рим и далее для восстановления порядка в Италии", была подписана Станислав де Канард и имела подзаголовок "перевод с французского". Перевод был мнимым, а в облике де Канарда яркими мазками изображался хищник, чьи принципы сводились к захвату чужих территорий. Эту личину Добролюбов надел, чтобы клеймить французских либералов, поддерживавших в конце 50-х годов прошлого века грабительскую политику Наполеона III.

Под маской Аполлона Капелькина Добролюбов выступал в роли поэта-эклектика, все вокруг видящего в радужных тонах. Стихи Капелькина были пародией на произведения таких лириков, как Майков, Фет и др., культивировавших "чистую поэзию", закрывая глаза на мрачные стороны русской жизни.

Целым рядом литературных масок пользовался в "Искре" Н. С. Курочкин, притворяясь то педагогом, то врачом (впрочем, медицинское образование у него было). Подписываясь Старший учитель чистописания Леонтий Климов, он высмеивал благоглупости, помещенные в "Педагогическом вестнике"; в качестве лекаря Эмпирикова выражал от имени врачей-ретроградов протест по поводу допуска женщин в Медико-хирургическую академию, приводя нелепые доводы; в заметке за подписью доктор Бисер Перламутров-Мудров выступал под личиной преуспевающего эскулапа, глубокомысленно замечая, что "самый верный и лучший рецепт от всех болезней - это деньги"¹.

¹ ("Искра", 1862, № 16)

Под именем лекаря Фузелепатова (фузель - сивушное масло, примесь к плохой водке), Курочкин притворно защищал водочных фабрикантов, подмешивающих в свою продукцию всякие "невинные" вещества. "Разумеется, все эти примеси ядовиты, но разве это не те же лечебные вещества, какими располагает современная медицина?" - вопрошал автор и на этом основании предлагал открыть "водколечебное заведение"¹.

¹ ("Искра", 1859, № 1)

"Медико-статистические заметки о причинах смертности в русской журналистике, с ведомостью о почивших журналах и кратким означением их болезней", Курочкин подписал Младший ординатор Спасопреображёнский. Здесь сообщалось, что за один лишь 1860 г. свыше 30 журналов прекратили свое существование: "от воспаления языка", "от истощения сил", "от размягчения мозга", "от общего паралича", а некоторые - "от климатических условий", "обильных кровопусканий", "важных хирургических операций"¹. Под этим подразумевались преследования цензуры и воздействие ее ножниц.

¹ ("Искра", 1860, № 17)

Литературная маска здесь была, как и в ряде предыдущих случаев, одним из приемов эзоповского языка, который М. Е. Салтыков-Щедрин определяет как "манеру писать ... обнаруживающую замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств"¹.

¹ (Салтыков-Щедрин М. Е. Избранные произведения. М., 1961, с. 22)

Н. С. Курочкин и его брат В. С. Курочкин некоторые заметки в "Искре" подписывали Пр. Преображенский и Пр. Знаменский с таким расчетом, чтобы читатели, принимая "Пр." за сокращенное "протоиерей", думали, что авторы лица духовного звания (те часто носили такие фамилии). Основой для этой мистификации служило то, что братья жили: один - на Преображенской улице, другой - на Знаменской.

Их сподвижник по "Искре" Д. Д. Минаев создал литературную маску майора Бурбонова. В России слово "бурбон" из названия династии стало синонимом грубого, невежественного солдафона. От имени этого отставного майора Минаев выпустил книгу стихов "Здравия желаю!" (1867). Для автора-вояки всего важнее - выправка, шагистика, а там - хоть трава не расти:

Жизнь наша - вроде плац-парада. 
И в зной, и в холод па ветру 
Маршировать тем плацем надо, 
Как на инспекторском смотру...

Самое главное, поучает Бурбонов, это "вытягивать носок", равняться по ранжиру. Он благоволит к Бомарше не потому, что тот - автор "Женитьбы Фигаро", а потому, что "beau marcher", по мнению Бурбонова, значит "хорошо маршировать". Звезды для него, как и для Козьмы Пруткова, прежде всего знаки отличия: "Знать, за важные заслуги, звезды, небу вы даны!" Он, конечно, верноподданный, благонамеренный обыватель; всякое распоряжение начальства для него свято, даже такое нелепое, как запрет курить на улицах во избежание пожаров, отмененный лишь в 1865 г. сенатским указом:

Если ты благороден, как истинный Росс, 
Полицейских ни в чем не кори, 
И на улицах невских не жги папирос, 
И сигар никогда не кури!

Близок Бурбонову по духу и генерал Дитятин - литературная маска созданная И. Ф. Горбуновым в 1864 г. В лице этого солдафона воплощен служака аракчеевских времен, реакционер, бранящий все современное, все передовое. Никого из русских писателей и поэтов после Державина он не признает, обо всех судит по чинам: Тургенев для него всего-навсего отставной коллежский секретарь. Пушкина генерал Дитятин порицает за легкомыслие; нравится ему лишь то, что фамилия великого поэта происходит от слова "пушка". Больше всего по сердцу генералу солдатская муштра. Он придумал налог на пуговицы, предложил "вводить православие посредством пирогов"; ему принадлежит изречение: "В России всякое движение начинается с левой ноги, но с равнением направо"¹.

¹ (Горбунов И. Ф. Юмористические рассказы и очерки. М., 1962, с. 236)

Прикрываясь этой личиной, Горбунов издевался над шовинистами, мракобесами, ретроградами. Генерал Дитятин продолжал жить и после смерти своего создателя: в 1907 г. вышел сборник "Из архива генерал-майора и кавалера И. Ф. Дитятина 2-го", где высмеивались бездарные царские генералы, проигравшие войну с Японией.

Из этих примеров видно, что чаще всего литературная маска персонифицировала отрицательный тип. Предоставляя ему слово, давая возможность цинично и открыто делиться мыслями, автор тем самым делал его смешным, а подчас и гнусным в глазах читателей, которые прекрасно понимали, что писавший не только не солидарен с этим персонажем, а, наоборот, является его врагом.

Немало масок можно найти в зарубежной литературе.

В 1708 г. будущий автор "Путешествий Гулливера" издал "Альманах предсказаний" от имени никогда не существовавшего Исаака Бикерстафа. Высмеивая увлечение высших кругов английского общества астрологией, Свифт мишенью своей сатиры избрал конкретное лицо - астролога Партриджа, спекулировавшего на суевериях, и предсказал, а затем описал во всех подробностях его якобы происшедшую смерть. Партридж был поставлен в смешное положение: ему пришлось доказывать, что он жив, и спорить с вымышленным противником, чье имя стало известно всей Англии, ибо на опровержение астролога Свифт ответил "Оправданием Бикерстафа" и "Элегией на смерть Партриджа". Все это имело шумный успех. Выдумка Свифта была подхвачена Ричардом Стилем, который от имени достопочтенного эсквайра Бикерстафа, старого философа, ученого и юмориста, стал издавать журнал "Тэтлер" ("Болтун"), где были помещены и родословная "издателя", и его автобиография. Впоследствии, когда статьи из "Болтуна" вышли отдельной книгой, Стиль в предисловии к ней выразил признательность "д-ру Свифту, чьи забавные сочинения, выходившие от имени Исаака Бикерстафа, расположили город ко всему, что бы ни появлялось под этой маской".

Вашингтон Ирвинг, прозванный отцом американской литературы, начал с создания двух литературных масок. В 1806 г. он опубликовал серию шутливых очерков "Всякая всячина" от имени несуществующего Ламселота Ленгстафа. А в 1809 г. ряд американских газет напечатал объявления за подписью Хендесайда, владельца нью-йоркского отеля "Колумбия", о том, что уехавшим его постояльцем Дидрихом Никербокером оставлена рукопись. В объявлении перечислялись приметы Никербокера; знающих о его местопребывании просили сообщить Хендесайду, который предупреждал, что в случае неявки мистера Никербокера издаст его рукопись, дабы возместить свои убытки, ибо постоялец не заплатил по счету. Вслед за тем появилась "История Нью-Йорка от сотворения мира" - остроумная сатира, имевшая большой успех благодаря этой предварительной рекламе. На самом деле ни Хендесайда, ни Никербокера не существовало; их выдумал Ирвинг, который через несколько месяцев сам раскрыл мистификацию и в дальнейшем печатался уже под своей фамилией.

Другой американский писатель, Дэвид Росс Локк, выступал в годы войны Севера с Югом (1861 - 1865) под именем Петролеуса Везувиуса Нэсби. Притворяясь мракобесом-южанином, он восхищался рабством, превозносил его сторонников, выставляя их в карикатурном виде, и даже одобрял убийство Линкольна; но внимательные читатели могли подметить, что под видом ревностной защиты реакция подвергается беспощадному осмеянию.

Автор "Кармен", Проспер Мериме, дебютировал в 1825 г. сборником пьес из испанской жизни в духе Лопе де Вега, но, опасаясь нападок сторонников классицизма, не решился издать их под своим именем и приписал эти пьесы никогда не существовавшей испанской актрисе Кларе Газулъ. И здесь была создана "легенда", т. е. придуманное жизнеописание мнимого автора: в предисловии некий Жозеф Летранж (т. е. Жозеф Странный) рассказывал, кем были родители Клары, как она воспитывалась и была заточена в монастырь, откуда якобы бежала; как начала сценическую карьеру, пристав к бродячей труппе артистов, и т. д. Для вящей убедительности был приложен и портрет Клары, имевший сходство с Мериме; последний сам позировал художнику Делеклюзу в мантилье и с ожерельем на обнаженной шее...

Примеру Мериме последовал в 1894 г. Пьер Луис, сообщив, что им найдены и переведены песни неизвестной до тех пор греческой поэтессы Билитис, жившей якобы в VI в. до н. э. Впрочем, взглянуть на свою "находку" Луис под разными предлогами никому не давал. По его словам, неким археологом, д-ром Геймом, была обнаружена и гробница поэтессы; в следующих изданиях "Песен Билитис" был помещен и ее портрет. Билитис даже попала в словарь античных писателей... Но все ее песни, бывшие искусной стилизацией в духе Сафо, Луис сочинил сам, а портрет мнимой поэтессы был сделан с одной из луврских статуй...

Некоторые участники балов-маскарадов надевают картонные маски в виде голов различных животных. Такие же литературные маски надевали и некоторые авторы: они выступали от имени того или иного животного, которое якобы написало книгу, а та попала в руки литератора, чье имя стояло на обложке, и была им опубликована.

Так поступил, например, Э. Т. А. Гофман, выпуская "Житейские воззрения кота Мурра" (1820). Книге было предпослано предисловие издателя, где рассказывалось, как очутилась у него рукопись кота: у издателя был друг, который "порекомендовал ему сочинения некоего молодого автора, одаренного талантом, с прекраснейшими способностями". Издатель пообещал сделать все, что в его силах. Он был несколько озадачен, когда друг признался ему, что сочинитель - кот, но обещание было дано, и он решил издать "кошачий опус". Затем следовали два предисловия от имени самого кота: одно, подписанное "Мурр, начинающий литератор", и другое, попавшее в книгу якобы по недосмотру, за подписью "Мурр, весьма прославленный сочинитель". Второе предисловие было уже не скромно по тону, как первое, а хвастливо, и в конце его заявлялось: "Ежели бы отыскался кто-нибудь, кто решился бы хоть немного усомниться в неоспоримых достоинствах этой из ряда вон выходящей книги, то пусть не упускает из виду, что имеет дело с котом, обладающим острым умом и не менее острыми когтями".

Мурр сообщал также, что является автором романа "Кот и собака, или Мысль и чутье", трактата "О мышеловках и их влиянии на миросозерцание и деятельность кошек" и трагедии "Крысиный король". Издатель перемежал записки кота критическими замечаниями, а в заключение сообщал о безвременной смерти Мурра, якобы помешавшей последнему закончить свою книгу.

Эта литературная маска понадобилась Гофману для того, чтобы устами кота высмеять ограниченность немецких филистеров и феодально-абсолютистские порядки карликовых государств, на которые Германия была раздроблена в первой половине прошлого века.

Мурр, однако, существовал и на самом деле: так звали любимца Гофмана, красивого и смышленого кота. Эта своеобразная и остроумная книга вызвала ряд подражаний, например: "Биография кота Василия Ивановича, рассказанная им самим" (журнал "Библиотека для чтения", 1863), "Записки Полкана" Н. А. Лейкина и т. д.

Подобный прием - написать книгу от имени животного - был удобен и для сатириков, и для популяризато ров естественных наук.

К числу первых принадлежал Шарль Шеню, автор книги "Тото-военнопленный, или Записки собаки, находившейся в танке". Здесь устами пса высмеивались в 1918 г. французские буржуа, которые вопили о своем патриотизме, но предпочитали воевать с немцами чужими руками.

Еще язвительнее были "Записки одной крысы" Пьера Шена (1921). Эту форму автор также избрал для того, чтобы показать свое отношение к империалистической войне. Ее обличение ведется от имени крысы Фердинанда, участницы военных действий. Дело в том, что в окопах было множество крыс; французские "пуалю" ловили их и некоторых не уничтожали, а помещали в клетки, чтобы, наблюдая за поведением крыс, не быть захваченными врасплох газовой атакой (так рудокопов тревожный писк канареек предупреждает о скоплении ядовитых газов в шахте).

Дав знать своим хозяевам о внезапной атаке немцев, Фердинанд становится героем; затем он попадает на провиантский склад, что дает автору повод рассказать, какие нравы царят в тылу и как наживаются на войне поставщики и интенданты.

Вместе с тем "Записки одной крысы" являются пародией на лживые военные мемуары, показывавшие войну в приукрашенном виде, и разоблачают ее неприглядную действительность.

От имени крысы написана и книга "Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста" (1903). Но это уже не сатира, а описание животного и растительного мира Средней Азии. Даже предисловие - от имени крысы, но на обложке добавлено пояснение: "Несмотря на всю фантастичность факта писательства крысы, имелось в виду дать жизненную правду... стараясь оставить только вопросы популярно-научные". Автором "Хрупа" был учитель естествознания А. Л. Ященко; он задумал в оригинальной форме дать детям сведения по зоологии, ботанике и географии, и сделал это так удачно, что его книгой зачитывалось несколько поколений школьников (она была переиздана и в наше время).

Шведский писатель Аксель Мунте путевые очерки по Италии издал от имени Пака Мунте. Паком звали его пса, и естественно, что тот смотрел на все со своей собачьей точки зрения...

Встречаются авторы, никогда не выступавшие под своей фамилией, а только под литературной маской, иногда - под одной и той же, а иногда - под разными.

Например, шведский писатель прошлого века Карл Веттерберг комедии и повести издавал от имени Дядюшки Адама, а стихи - от имени Катарины Монсдоттер. Французский поэт-самоучка Констан Мари, по профессии - сапожник, по убеждениям - анархист, выступал под псевдонимом Рёге Lapurge, т. е. дядюшка Прочистка (подразумевается слабительное).

Болонский библиотекарь Олендо Гверрини выпустил в 1877 г. книгу стихов "Посмертное", приписав ее вымышленному им студенту Лоренцо Стеккетти, он же Меркуцио, якобы скончавшемуся от чахотки. Стихи были неплохие, имели успех, и Гверрини издал еще две книги от имени мнимого Стеккетти, приложив даже его портрет. В дальнейшем он выступал под личиной то поэтессы Арджии Зболенфи, то венецианца Чаколе Бепи (также никогда не существовавших); своей же фамилией он не подписал ни единой строки.

Есть и такие авторы, которые надевали литературную маску лишь один раз, а потом к ней не прибегали. К их числу принадлежит Шарль Сент-Бёв, приписавший первую книгу своих стихов, как и Гверрини, вымышленному лицу - Жозефу Делорму, якобы недавно умершему студенту-медику. Эту книгу читал Пушкин; в "Литературной газете" (1831) он дал о ней отзыв, уже зная тогда о мистификации, ибо писал: "Вместо предисловия романтическим слогом была описана жизнь бедного молодого поэта, умершего, как уверяли, в нищете и неизвестности. Друзья покойника предлагали публике мысли и стихи, найденные в его бумагах, извиняя недостатки их и заблуждения самого Делорма молодостью, болезненным состоянием души и физическими страданиями... Публика и критики горевали о преждевременной кончине таланта, столь много обещавшего, как вдруг узнали, что покойник жив и, слава богу, здоров. Сент-Бёв, известный уже "Историей французской словесности в XVI столетии" и ученым изданием Ронсара, вздумал под вымышленным именем Делорма напечатать первые свои поэтические опыты, вероятно, опасаясь нареканий и строгости нравственной ценсуры. Мистификация, столь печальная, своею веселою развязкою должна была повредить успеху его стихотворений; однако ж новая школа с восторгом признала и присвоила себе нового собрата"¹.

¹ (Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10-ти т., т. 6. М., 1961, с. 66. 71 - 72)

Таким образом, Пушкин весьма снисходительно отнесся к самому факту мистификации. И мог ли он отнестись иначе, когда сам был не прочь мистифицировать читателей то "Повестями покойного Ивана Петровича Белкина", то мнимой перепиской Вольтера с мнимым потомком Жанны д'Арк, то пародийной "Историей села Горюхина", то пометами "подражание такому-то" или "перевод из такого-то" на своих стихах, не бывших ни подражанием, ни переводом?

Порой автор вводил читателей в заблуждение, нарочито неверно указывая свою профессию или звание (псевдотитлонимы).

Подписи К-на П-ва Е. Н. Пучковой в "Вестнике Европы" (1810) и Гр. Д...ский Г. П. Данилевского под "Выписками из путевого альбома" в "Полицейской газете" (1848) были рассчитаны на то, что читатель примет: первую - за княжну, а второго - за графа.

Н. П. Огарев в "Общем вече" (приложение к "Колоколу", также нелегально ввозившееся в Россию из-за границы, где оно печаталось), в статьях, обращенных к старообрядцам, подписывался Старообрядец, хотя вовсе им не был. Делалось это для того, чтобы привлечь к революционному движению значительную прослойку русского населения - тех, кто исповедовал так называемую старую веру, был противником официальной церкви и в связи с этим преследовался царским правительством. Враждебное отношение к нему старообрядцев казалось издателях! "Общего веча" одним из факторов, благоприятствующих революционному движению в России. Видя в авторе статей одного из своих, читатели-староверы, по мнению Огарева, должны были внимательнее прислушиваться к его призывам.

Прибегал к этому приему и автор "Левши": выдавая себя за лицо духовного звания, статью в "Русском мире" "Холостые понятия о женатом монахе" (1873) он подписал Свящ. П. Касторский, а статью "О певческой ливрее" - Псаломщик.

Ложно характеризовала автора и подпись М. Е. Салтыкова Молодой человек под статьей "Отрезанный ломоть" в "Отечественных записках" (1875) - ведь великому русскому сатирику уже было под 50.

Н. А. Рубакин одну из своих брошюр, направленных против самодержавия, издал от имени Иеромонаха Серафима и дал ей вполне легальное название: "Воздайте кесарево кесарю". Эта маскировка имела целью провести жандармов и полицейских. Что увидели бы они, найдя при обыске эту брошюру и кинув на нее беглый взгляд? Представитель церкви, очевидно, пишет об одном из евангельских заветов о необходимости подчиняться царю, чья власть, как известно, от бога... Словом, ничего подозрительного и крамольного! А между тем в брошюре рассказывалось о бездарности, глупости и развращенности русских царей и цариц.

От имени некоего Ботаника Х. были изданы в 1918 - 1928 гг. стилизованные повести: "История парикмахерской куклы", "Приключения графа Бутурлина" и др. Но автор этих повестей, А. В. Чаянов, вовсе не был ботаником, точно так же как Н. М. Олейников, писавший от имени Технорука Н. забавные стихи в стиле Козьмы Пруткова, техноруком не был.

Никогда не был шофером и поэт И. Л. Сельвинскип, что не мешало ему подписываться в московской профсоюзной прессе 1920-х годов Шофер № 1924. А классик латышской литературы Рудольф Блауман, выступая как юморист и сатирик, прятался под именами Граврацис (землекоп) и Пульерс (полотер).

Авторы, далекие от морской тематики, иногда избирали псевдонимы, связанные с морем, что вводило читателей в заблуждение. Так, беллетрист прошлого века Н. К. Лебедев выступал под именем Н. Морской, хотя описывал нравы Гостиного двора. От имени Ив. Морского вышел в 1907 г. любопытный фантастический роман "Анархисты будущего", изображавший Москву 1927 г. с метро (ошибка всего на 8 лет). Советский поэт Д. И. Малышев избрал литературное имя Д. Морской, хотя родом был из Мордовии, никогда во флоте не служил и ничего о море не писал.

Одним из видов псевдотитлонимов являются аристонимы, т. е. подписи, где автор приписывал себе не принадлежавший ему титул - барона, графа и т. д. (см. главу "Шуточные псевдонимы").

Подпись могла давать нарочито неверные сведения о характере автора или его убеждениях (псевдофренонимы). Так, уже упомянутый Н. М. Олейников в детском журнале "Еж" подписывался Макар Свирепый, а В. А. Дмитриев в "Красном перце" - Виктор Злобный. Композитор С. И. Танеев под критическими статьями о музыке ставил то Ядовитый, то Невыносимый.

Наоборот, П. В. Быков, сотрудничая в юмористических журналах, надевал личину Незлобивого поэта, а С. Г. Фруг под колючими эпиграммами ставил Иероним Добрый.

Этот же прием употребил сатирик Э. Я. Герман: язвительные стихи он подписывал Эмиль Кроткий. "Какой же он кроткий? Он очень зубастый и дерзкий!" - говорил М. Горький, в чьей газете "Новая жизнь" Э. Герман печатался до Октябрьской революции. "В подписи скрывалась ирония <...> Читатели полюбили поэта именно за отсутствие кротости", - замечает К. Чуковский в предисловии к книге Э. Кроткого¹.

¹ (Чуковский К. И. Предисловие. - В кн.: Эмиль Кроткий. В беспорядке дискуссии. М., 1964, с. 2)

Примером псевдофренонима является и подпись Верноподданный под памфлетом В. А. Зайцева "Тяжелые сомнения" в женевском "Общем деле" (1878). Выдавая себя за ярого приверженца самодержавия, автор притворно сокрушался по поводу того, что русскому народу становится все труднее кормить слишком быстро растущую царскую семью: "Мальтус, выходит, сугубо прав. Императорский дом размножается гораздо быстрее, чем его средства продовольствия, т. е. мы грешные. Желательно, чтобы ученые разрешили это недоумение, потому что как ни предан русский народ их высочествам, но какой же преданности хватит, если их будет <...> 64 тысячи?"¹

¹ ("Общее дело", 1878, № 15, с. 41)

Нарочито неверное представление об авторе давала и подпись Д. Д. Минаева Темный человек (т. е. невежественный, отсталый). В стихотворных фельетонах за этой подписью он выступал в 1860-х годах в "Искре", "Гудке" и "Будильнике" с революционно-демократических позиций, обличая консерваторов и либералов.

Много хлопот доставили литературоведам и библиографам те случаи, когда авторы подписывались ложными инициалами, ибо такая подпись часто совпадала с действительными инициалами другого автора (псевдоинициалы).

Стихотворение "Череп" в "Северных цветах на 1828 год" Пушкин подписал Я., возможно, с целью мистифицировать читателей и заставить их думать, что это - стихи Языкова. Но еще при жизни Пушкина они вошли в собрание его стихотворений.

Не своими (и притом одинаковыми) инициалами Б. Л. подписывались А. К. Шеллер-Михайлов и П. И. Чайковский. Но у первого они означали Борис Левин, между тем как у Чайковского это были его собственные инициалы, зашифрованные по следующей системе тайнописи: все согласные буквы писались в два ряда, вместо нужной бралась соответствующая буква из другого ряда. Вместо "Петр Чайковский" получалось Беде Лайцоргций. Буквами Б. Л. композитор подписывал музыкальную хронику в "Русских ведомостях" (1872 - 1874).

Подпись П. Якубовича Эль-Эм в "Русском богатстве" (1904 - 1905) была инициалами не самого автора, а его псевдонима (Л. Мельшин).

В. И. Ленин также неоднократно в целях конспирации ставил под статьями различные инициалы: Б. Б., Б. Г., Б. Ж., Б: К., И. В., К. О., К. П., К. Ф., М. Б., М. М., М. Н., М. П., М. Ш., Н. Б., Н. Н., П. П., Т. П., Т. X., ФГФ. Впрочем, не исключено, что эти подписи придумывались без его участия н редакциях тех левых журналов и газет, где печатались его статьи.

Порой инициалами ставились буквы, не могущие быть началом ни имени, ни фамилии, ни какого-нибудь слова. Так, Н. М. Карамзин в "Московском журнале" (1792) повесть "Наталья, боярская дочь" подписал Ы, Ц. Ч а "Бедную Лизу" - Ы.