"Отличный день для банановой сельди"

О том, что суггестивный эффект открывающего сборник рассказа "Отличный день для банановой сельди" - внушение поэтического настроения эротики, любви (т. е. "раса"-1), как бы предуведомляет любителей санскритской поэзии самое название новеллы. Ведь входящее в него слово "банан" традиционно связано в народном представлении индусов с любовью. Это древнее поверье было использовано, например, таким выдающимся знатоком индийского эпоса, как Валерий Брюсов:

Лист широкий, лист банана 
На журчащей Годавери, 
Тихим утром - рано-рано 
Помоги любви и вере.

В примечании к стихотворению ("На журчащей Годавери") Брюсов объясняет этот образ так: "Индусские женщины гадают о любви, пуская по течению рек листья банана с положенными на них цветами. Если лист опрокинется, это предвещает несчастье"¹.

¹ (См.: Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7-ми т. М., 1973, т. 1, с. 575)

В США же экзотическим словом "bananafish" называют один из сортов промысловой сельди. Поэтому в журнале "Америка" в 1962 г. название сэлинджеровского рассказа и было первоначально переведено как "Отличный день для селедки"¹. Но в 1981 г. в этом же издании употребляется известное советскому читателю название "Хорошо ловится рыбка-бананка"². Мы же пользуемся дословным переводом названия новеллы исключительно для удобства ее анализа.

¹ (Майзенер А. Песнь любви Сэлинджера. - Америка, 1962, № 75, с. 59)

² (О'Коннор Д. Указ, соч., с. 52)

Новелла состоит из двух сцен и эпилога. Симор Гласс и его жена Мюриэль отдыхают во Флориде. В отсутствие мужа Мюриэль разговаривает по телефону с находящейся в Нью-Йорке матерью. Разговор идет о Симоре, которого теща считает человеком психически неуравновешенным, в связи с чем и обеспокоена судьбой дочери. Пребывающий во время этого разговора на пляже близ отеля Симор беседует с трехлетней девочкой Сибиллой. Он рассказывает ей собственного сочинения сказку о банановых селедках, которые заплывают в подводную банановую пещеру, объедаются там бананами, заболевают банановой лихорадкой и умирают. После этого Симор возвращается к себе в гостиницу и, взглянув на спящую на кровати жену, достает пистолет и стреляет себе в висок.

В согласии с сущностью теории "дхвани-раса", суггестивное поэтическое настроение "слышится" читателю, "как отзвук, как эхо"¹. В рассказе то и дело подчеркивается, например, бледность героя, а также в различных сочетаниях часто повторяется эпитет "синий". Для тех, кто знаком с индийским философским эпосом, в этих повторах тоже содержится информация о поэтическом настроении художественного произведения - эротике, любви. Ибо в "Махабхарате", "Рамаяне" и т. д. бледность персонажей - первейший признак их одержимости любовью, а эпитет "синий" вызывает ассоциацию с синим цветком лотоса - непременным атрибутом бога любви Камы.

¹ (Баранников А. П. Индийская филология: Литературоведение. М., 1959, с. 81)

При этом следует также иметь в виду, что чувство любви, особенно ведущее к продолжению жизни, положительной эмоцией в древнеиндийской философии отнюдь не считается. Ведь основной постулат мировоззрения индуизма состоит в том, что всякое желание человека, в том числе и любовное, расценивается как путь, ведущий к несчастью и злу, отчего и бог любви Кама в индийском эпосе отнюдь не носитель добра: в народном представлении он даже сливается порой с образом злого духа Мары - символом соблазна и греха. Любовь для индуиста - зло еще и потому, что порождает низменные побуждения по отношению к другим. Вот и в рассказе "Отличный день для банановой сельди" трехлетняя Сибилла, испытывающая симпатию к Симору и ревнующая к нему свою подружку Шерон, требует, чтобы он столкнул Шерон с табуретки, если та снова подсядет к нему, когда Симор будет музицировать в салоне.

Склонная к классификации и разбивке всего сущего па категории, индуистская философия и в чувстве любви различает десять стадий, рассматривая их исключительно как дорогу к смерти, которая наступает от душевной болезни либо в результате самоубийства¹. В новелле "Отличный день для банановой сельди" теща Симора Гласса считает его душевнобольным, а в эпилоге он стреляется.

¹ (Walker B. The Hindu world. N. Y., 1968, vol. 1, p. 608)

Одно из темных мест рассказа - почему у селедки из сказки, которую Сибилле рассказывает Симор, во рту 6 бананов? И почему другая селедка, оказавшись в пещере, съедает 78 бананов? Что стоит за этими числами? Начнем с того, что в индийской традиции банан не только символ любви, но, философски, еще и знак непрочности, слабости: ведь ствол бананового дерева образован не из древесины, а из наслоений листьев. "В мире нет костяка, он подобен поросли банана", - сказано в "Махабхарате"¹. "Нестойкий банан", - говорится там же о человеке². В свою очередь, числа 6 и 78 находим в двух древнеиндийских классификациях - человеческих страстей и причин, которые порождают жажду жизни (танха), приводящую человека к гибели. Согласно первой классификации, есть 6 видов "нечистых" страстей, "загрязняющих ум"³: 1) любовь, 2) ненависть, 3) гордыня, 4) невежество, 5) ложные взгляды, 6) сомнения. А танху по второй классификации вызывают пять чувств и память. Но в зависимости от того, в каких комбинациях чувств и памяти проявляется танха, она может иметь 36, 78 и даже 108 видов⁴. По всей вероятности, 6 бананов во рту одной из Симоровых селедок и олицетворяют 6 видов "нечистых" страстей, а 78 бананов, съеденных другой рыбкой, равнозначны 78 видам жажды жизни.

¹ (Махабхарата, км. 3, с. 377)

² (Там же, км. 4, с. 430)

³ (Арья Шура. Гирлянда джатак, или Сказания о подвигах Бодхисаттвы. М., 1962, с. 330)

⁴ (Дхаммапада / Пер. с пали, введ. и коммент. В. Н. Топорова, М., 1960, с. 154)

Сочиненная Симором сказка вызывала у всех интерпретаторов новеллы одинаковую реакцию: на вопрос, не является ли эта сказка парадигмой собственной ситуации ее сочинителя и рассказчика, все они отвечали утвердительно. И это объяснимо. Для западного философского мышления, привыкшего к точным логическим дефинициям и аристотелевским категориям, непостижимо, чтобы одна и та же традиция одновременно допускала существование нескольких точек зрения на одно явление и чтобы при этом не нарушалось единство учения. "Когда Симор, подшучивая над маленькой девочкой, рассказывает ей о сказочной банановой сельди, которая заплывает в пещеру, где ест много бананов, но погибает, потому что не пролезает в двери, он фактически имеет в виду свою женитьбу"¹, - пишет американский критик О'Коннор, и таково общее мнение критики. Однако смерть в индуизме имеет два противоположных толкования: она величайшее горе и величайшее счастье. Горе, если ведет к новому перевоплощению, т. е. продолжению жизни, а следовательно, и к повторению земных страданий; счастье, когда является переходом к вечному блаженству, исключающему дальнейшие земные воплощения.

¹ (О'Коннор Д. Указ, соч., с. 52)

Единодушно ставя знак равенства между самоубийством Симора и судьбой объевшейся бананами и оттого погибшей селедки, интерпретаторы сэлинджеровской новеллы как раз и не учитывали изложенных выше особенностей индийского религиозно-философского сознания. Тем паче, что обе эти коллизии, кроме буквального смысла, имеют еще и проявляемое значение. А именно, учитывая философскую и эстетическую установки автора, т. е. мировоззрение индуизма и теорию "дхвани-раса", вполне допустимо утверждение, что банановая сельдь - слабый человек - жаждет жизненных удовольствий (танха), а это гибельно, ибо ведет к продолжению существования, тогда как для Симора добровольная смерть - не гибель, а путь к спасению, нирване, т. е. к полному и окончательному освобождению от желаний. Согласно догматам джайнизма¹, например, самоубийство является вполне законным и даже необходимым актом, если человек не в силах противиться страстям. Больше того, джайнисты верят, что такое самоубийство даже "возвеличивает жизнь", ибо главным "объектом соблазна" считается в джайнизме женщина. Это она обычно мешает мужчине выполнить свое жизненное назначение - отрешиться от желаний. Джайнисты верят, что в подобной ситуации решение покончить счеты с жизнью сразу обеспечивает человеку право на нирвану².

¹ (Одна из неортодоксальных, но чрезвычайно распространенных версий индуизма, "религия монахов с весьма строгими правилами для мирян" (Пертольд О. Джайнизм. - В кн.: Боги, брахманы, люди: Четыре тысячи лет индуизма. М., 1909, с. 124))

² (Там же, с. 135; Махабхарата, кн. 4, с. 25)

Таким образом, в проявляемом значении ("дхвани") рассказа "Отличный день для банановой сельди" находим два соположенных пласта представлений о человеке: 1) как о существе слабом, обуреваемом жаждой жизни и стремлениями к чувственным удовольствиям, и 2) как о натуре исключительной, способной преодолеть все житейские соблазны, чтобы навсегда слиться с божественной субстанцией. Ведь все индуистские вероучения видят "смысл существования в том, чтобы интуитивно познать, что множественность мира - это обман, ибо есть лишь одна Жизнь, одна Сущность и одна Цель. В постижении данного единства индуисты видят величайшее благо, спасение, освобождение и высшее значение. Жизнь вечна, безгранична не своей продолжительностью, а познанием вселенной в себе самом и себя во всем"¹.

¹ (Мергаут Б. Учение индуизма. - В кн.: Боги, брахманы, люди, с. 01)

При всем том не исключено, что анализируемая новелла содержит еще один смысловой суггестивный слой, но уже с сугубо американским колоритом. Ибо у слова "bananafish", заполняющего собой, можно сказать, весь рассказ "Отличный день для банановой сельди", в английском языке имеется свой собственный подтекст. Англоязычному читателю оно непременно напомнит о жаргонных словосочетаниях "to go banana", "to get banana", означающих "спятить", "рехнуться". Дело в том, что после второй мировой войны в интеллектуальных кругах США, к которым принадлежат все герои произведений Сэлинджера, возник чуть ли не повальный интерес к теории и практике психоанализа. Вот и в новелле "Отличный день для банановой сельди" упоминаются (в телефонном разговоре Мюриэль с матерью) два врача-психоаналитика, один из которых поставил Симору крайне пессимистический диагноз. Отношение к увлечению американцев психоанализом у писателя весьма ироничное. Содержащееся в первом рассказе сборника лишь в виде намека поэтическое настроение иронии более активно, но опять-таки исподволь внушается читателю во второй новелле.