Статьи

И. И. Пруцков. Классическое наследие, революция и наша современность

Основоположники научного коммунизма считали, что освободительный акт 1861 г., прославленный либеральной прессой всей Европы, но не разрешивший коренных противоречий, создал в России твердое основание и абсолютную необходимость будущей революции.

Для историко-литературной науки принципиальное значение приобретает в современных условиях понятие "русская революция" в том его широком историко-социологическом содержании, которое имеет в виду В. И. Ленин в своих работах о пореформенной России, в гениальных статьях о Л. Н. Толстом. Понятие "русская революция" включает, как это следует из ленинских работ, всю совокупность социально-экономических, классово-политических отношений и идейно-художественных исканий в России второй половины XIX в. В глубинах национальной жизни совершались такие процессы, которые разносторонне готовили будущую революционную бурю. После 1861 г. в России созревал тот общенациональный кризис, без которого последующая революция не может победить. Поэтому В. И. Ленин говорил: "1861 год породил 1905".¹ Формула эта содержит глубочайший смысл и имеет отношение не только к истории экономической, социальной и политической, но и к истории интеллектуальной, художественной.

¹ (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 20, стр. 177.)

Каковы же те конкретные слагаемые, которые входят в понятие "русская революция" в указанном широком смысле? Здесь нет возможности охарактеризовать все эти элементы. Укажем только на некоторые из них. В нашей науке установлено, что у В. И. Ленина понятие "русская революция" неизмеримо шире понятий "революционно-освободительная борьба" или просто "революционная борьба". Это безусловно так, хотя многие историки литературы продолжают мыслить о русской революции, ограничиваясь лишь рамками собственно революционно-освободительной борьбы, т. е. относительно развитыми, относительно организованными, относительно сознательными формами борьбы интеллигенции и наиболее передовых слоев трудового народа.

Но совершенно очевидно, что процесс вызревания революционного взрыва включал не только более или менее сознательные и организованные элементы. Очень важно учитывать как важнейший элемент понятия "русская революция" чувства и настроения, мечтания и стремления широчайших масс трудящихся. Борясь с веховцами, В. И. Ленин подчеркнул: "Там, где нет исстрадавшихся народных масс, не может быть и демократического движения".¹ Развитие социально-экономических отношений в капитализирующейся, полукрепостнической России накапливало невиданное в истории человечества количество революционной энергии в массах. Их материальная нужда и бесправие, безудержная эксплуатация и систематическое голодание пробуждали и формировали страсть и толкали на борьбу. Поэтому В. И. Ленин, раскрывая понятие "русская революция", особенно обращал внимание на огромную роль в нарастающем протесте и начавшейся борьбе непосредственных чувств и непосредственных настроений трудовых масс. Именно они "питали" и направляли сознательные формы, идейные, социальные, философские и этические искания. Широким потоком проникли они и в литературу. Толстой явился самым зорким и самым чутким, самым гениальным и самым могучим "органом народной страсти", проницательно улавливающим непосредственные чувства и настроения масс, их озлобление, их стихийный протест. И это (помимо всего прочего) следует учитывать, когда мы наполняем конкретным содержанием ленинскую формулу "Лев Толстой, как зеркало русской революции".

¹ (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 19, стр. 171.)

Социальные настроения и чувства, мечтания и стремления, эмоции и страсть народа внесли в свои творения и другие деятели русской литературы, особенно Белинский и Некрасов, Гл. Успенский и Решетников, писатели-народники, Короленко. Раскрывая понятие "русская революция", следует учитывать, что формы пробуждения, формирования и выражения непосредственных чувств и настроений трудовых масс пореформенной России очень многообразны. В них отразился не только разум, но и всевозможные предрассудки, заблуждения, несбыточные упования, иллюзорные представления, мечтания о "безгрешной жизни". В народно-трудовой среде возникло движение, в основе которого лежало стремление к счастью. Известны попытки трудящихся организовать свободные товарищества. Все это входит в понятие "русская революция", так как является симптомом и спутником исканий народом новых форм жизни, свободных от эксплуатации, социальной несправедливости, бесправия и нищеты.

В. И. Ленин великолепно знал психологию трудового народа старой России. Он тщательно проследил извилистый и тернистый путь трудящихся от стихийного протеста и примитивных бунтов, от несбыточных мечтаний и утопий к социал-демократической сознательности и организованности, к социализму и революции. Замечательно, что В. И. Ленин и в примитивных бунтах видел зачаточную форму пробуждения сознательности. Но, говорит В. И. Ленин, все это было "гораздо более проявлением отчаяния и мести, чем борьбой".¹ Поэтому В. И. Ленин считал необходимым разграничивать "русский бунт, бессмысленный и беспощадный", и организованную, сознательную борьбу. Конечно, настоящий революционер не может игнорировать революционные настроения масс. Но было бы абсурдно успех дела политической революции ставить только в зависимость от непосредственных чувств и действий измученного народа, подчинять этим чувствам и настроениям программу и организацию подлинно революционной партии.

¹ (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 6, стр. 30.)

Из этого следует, что, когда раскрывается понятие "русская революция", когда речь идет о движении России к революции, то следует иметь в виду, с одной стороны, многообразные формы выражения чувств, настроений и стремлений исстрадавшегося, бунтующего народа, а с другой - все богатство идейно-философских, социальных и этических исканий, весь тот идеологический и научно теоретический фундамент, без которого немыслима политическая революция, невозможна ее успешная подготовка. Разумеется, в понятие "русская революция" входит как ее важнейший составной элемент и русская классическая литература, явившаяся предвестницей великого будущего России. Наконец, понятие "русская революция" включает и собственно организованную революционно-освободительную борьбу интеллигенции и сознательной части трудящихся. В ходе этой борьбы выковывался замечательный характер русского революционера-профессионала, складывался его общественный и идейно-нравственный облик, ставший для своего времени, как говорил М. Горький, воплощением человеческой личности во всей святости ее значения. В письме к С. А. Венгерову (1908 г.) Горький писал, что "русский революционер - со всеми его недостатками - феномен, равного которому по красоте духовной, по силе любви к миру - я не знаю".¹ Естественно поэтому, что русские писатели "тянулись" к революционеру - к декабристу, особенно к революционному демократу, к народнику-социалисту, к народовольцу, а позже - и к пролетарскому революционеру, к социал-демократу.

¹ (М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 29, Гослитиздат, М.. 1955, стр. 74.)

Начиная с 40-х годов прошлого века русская передовая литература, общественно-философская мысль и литературная критика не только отражали и обобщали движение России к революции и социалистическому преобразованию общества, но и служили своими специфическими средствами этому великому процессу, принимали участие в выработке научно-революционного взгляда на действительность, объективно подготовляли русское общество к восприятию всепобеждающих идей марксизма.

В классической работе революционно-творческого марксизма "Детская болезнь "левизны" в коммунизме" В. И. Ленин, спрашивая, почему большевизм победил в 1917-1920 гг., указал на то обстоятельство, что в период 1903-1917 гг. большевизм проделал такую гигантскую "практическую историю, которая по богатству опыта не имеет себе равной в свете". Это и принесло успех российской партии коммунистов. В. И. Ленин характеризует и другой фактор, способствовавший всемирно-исторической победе героического пролетариата России. Большевизм, говорит В. И. Ленин, "возник в 1903 году на самой прочной базе теории марксизма. А правильность этой - и только этой - революционной теории доказал не только всемирный опыт всего XIX века, но и в особенности опыт блужданий и шатаний, ошибок и разочарований революционной мысли в России. В течение около полувека, примерно с 40-х и до 90-х годов прошлого века, передовая мысль в России, под гнетом невиданно дикого и реакционного царизма, жадно искала правильной революционной теории, следя с удивительным усердием и тщательностью за всяким и каждым "последним словом" Европы и Америки в этой области. Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы".¹

¹ (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 41, стр. 7-8.)

Русские передовые писатели и мыслители оказались во главе революционно-прогрессивных сил русского общества. Это и позволило им открыть такой общественно-нравственный и эстетический идеал, найти такие оценки действительности, которые имеют неоценимое значение и для жизни современного социалистического общества. Русские писатели XIX в. поставили коренные экономические, общественно-нравственные и эстетические вопросы социализма и демократии, хотя они и не были ни марксистами, ни представителями пролетарской демократии.

Всемирно-историческим итогом русской истории XIX в. является социалистическая революция 1917 г., торжество идей ленинизма. Идейные противники коммунизма тщатся доказать, что социалистическая революция будто бы "висит в воздухе", что она не имеет прочных корней в социально-экономической и духовной жизни предшествующих десятилетий, не освящена национальными традициями. Ее совершили не трудовые массы России, а "активные революционеры" - большевики во главе с Лениным. В соответствии с такой концепцией и советская литература оказывается неспособной (за исключением, быть может, только Шолохова) сохранять и обогащать традиции русской классики...

Но всему миру известен общенародный характер пролетарской революции 1917 г. В ее могучем натиске слились воедино разные революционные потоки: и социалистическое движение пролетариата, и революционно-демократическая борьба крестьянских масс, и национально-освободительное движение, и общенародное движение за мир. Так борьба за социализм органически слилась с борьбой за демократию. Это - коренная особенность Октябрьской революции. И этот ее подлинно народный характер хорошо чувствовали и хорошо понимали проницательные умы Запада, свидетели и участники тех незабываемых дней,- и Джон Рид, автор книги "Десять дней, которые потрясли мир", завоевавшей миллионы сердец, и Альберт Вильяме, опубликовавший мудрую книгу "Народные массы в русской революции", и Артур Рансом с его проницательным дневником "Шесть недель в России". Здесь названы некоторые из первых зарубежных книг об Октябрьской социалистической революции. И для них характерно признание ее общенародного характера, понимание ее национальных корней.

Выдающиеся творцы русской литературы второй половины XIX в. выступали от лица пореформенного крестьянства, полупролетарских масс города и деревни, они были их голосом, их страстью выражали их протест, ратовали за полную ликвидацию крепостнических пережитков. Антикрепостническая направленность их творчества слилась с могучей критикой русского, а также, западноевропейского и американского капитализма. У истоков такого слияния стояли Пушкин и Гоголь, которые ненавидели крепостнический строй и в то же время обличали "кипящую меркантильность", клеймили виновников порабощения и искажения природы человека в буржуазную эпоху.

Трудящиеся массы России объективным ходом вещей ставились в необходимость вести борьбу и против крепостнических пережитков, и против буржуазии. На этом исключительно трудном пути, в этом стремлении "одним махом" избавиться от феодального и вольнонаемного рабства народно-крестьянские массы (а равно и их идеологи) впадали в заблуждения. Самое распространенное из них - утопическая надежда на возможность особого пути развития России.

Нет необходимости в наши дни особенно сурово судить тех, кто лелеял беспочвенную, в условиях того времени, но очень привлекательную, воодушевляющую и революционизирующую мечту об общинно-социалистическом развитии своей родины. В русской литературе были, однако, не только социально-утопические иллюзии, особенно характерные для Толстого, Г. Успенского, Достоевского и народников. Началось в ней (продолженное затем на новых основаниях российской социал демократией во главе с Лениным) и преодоление всякого рода заблуждений и бессильных мечтаний, свойственных крестьянским и полупролетарским массам дореволюционной России.

В этом плане особенно велика заслуга Н. Щедрина и Г. Успенского. Они обнажили несостоятельность, показали крах народнического общинного социализма, способствовали освобождению читателей от народнических предрассудков, уяснению ими новых исторических задач. Они показали, почему крестьянство той эпохи не пошло за интеллигентами-социалистами, не поддержало их героическую борьбу с царизмом. Частная крестьянская собственность, привычка к индивидуальному хозяйству-острову, сословная замкнутость, индивидуалистическая психология - вот непреодолимые для социалистов того времени препятствия на пути осуществления их программ.

Используя наблюдения русских писателей, публицистов и революционеров о росте частнособственнического начала в крестьянских массах, об их царистских настроениях, отрицательном отношении к социалистической пропаганде и революционной борьбе интеллигенции ("господское дело"), буржуазные идеологи всячески расписывали и расписывают консерватизм русской крестьянской демократии XIX в., говорят даже о прогрессивно-просветительском значении деятельности русского самодержавия в условиях крестьянской России, они даже говорят о возможностях новой Вандеи в Советской России. Банкротство общинного социализма и разнообразных попыток передовых людей России (Петрашевского или Огарева) устроить крестьянскую жизнь на новых основаниях расценивается, например П. Шайбертом, автором клеветнической книжки "От Бакунина к Ленину" (1956), как подтверждение того, что и большевики "захлебнутся" в крестьянском море, что и они не сумеют переделать частнособственническую природу русского крестьянина, не смогут добиться упрочения социализма в деревне.

Идеологам современной реакции, некоторым представителям реформистских рабочих партий хотелось бы убедить своих читателей и слушателей в том, что коммунисты не опираются на реальную жизнь, являются фантастами - явлением "верхушечным" и "интеллигентским",- столь же далекими от реального исторического народа, как и русские интеллигенты-социалисты прошлого века. В действительности же революционеров-социалистов, писателей и мыслителей XIX в. нельзя считать беспочвенными фантастами, оторванными от народа, его насущных нужд, от реального положения деревни и города в капитализирующейся России.

Известно, например, что коренной социально-экономический вопрос русской революции - вопрос о земле крестьянский вопрос в целом - был в центре внимания русской литературы, общественной мысли, революционно-освободительного движения. Русские классики второй половины XIX в. открыли в аграрных отношениях России такие антагонистические противоречия и почувствовали такие формирующиеся возможности, которые вели с неизбежностью к созданию предпосылок для революционного взрыва.

Многие из писателей прошлого были убежденными противниками помещичьего землевладения, вообще крупной частной собственности на землю. Толстой провозгласил: земля должна принадлежать тем, кто на ней сам работает, т. е. крестьянству. Гневно обличал Толстой все виды финансово-экономического ограбления народа, ратовал за отмену податей, прямых и косвенных налогов, всякого рода поборов и повинностей. Великий художник требовал возвращения крестьянам уплаченных ими выкупных платежей и считал преступлением взыскивать с них недоимки ("Голод или не голод"). Деньги в руках эксплуататоров служат, утверждал писатель, задачам угнетения и грабежа народа. Вместе с тем Толстой был и заступником крестьянина как личности, он гневно выступал против сословных ограничений крестьянства, которые ставили его вне жизни общества ("Сон молодого царя", "Стыдно").

Современные зарубежные "друзья" Толстого, ополчившиеся, как они говорят, на "ленинские директивы" в области изучения его наследия, стремятся представить писателя только непротивленцем, проповедником "всеобщей любви", "великой совестью", они пытаются оторвать его наследие от актуальных вопросов, по-ставленных прошлым и современностью, и противопоставить коммунизму.

И другие деятели литературы и общественной мысли России сумели проникнуть в сущность многих социально-экономических проблем, выдвинутых жизнью России после 1861 г. Общепризнанна в этом отношении заслуга Щедрина. Как и Толстого, его возмущало, что крестьянство несет основное и непосильное бремя разнообразных платежей. Великий сатирик-социолог вскрывал грабительский характер бюджетной политики Российской империи ("Пестрые письма", "Письма о провинции"). Как и Толстой, Щедрин открыто выступал за ликвидацию помещичьей собственности на землю, он энергично и убедительно доказывал право и способность крестьянских масс владеть землей.

Характернейшая особенность антибуржуазной позиции Толстого, Достоевского, Успенского, Чехова, даже Щедрина состояла в том, что они обличали капитализм главным образом с морально-эстетической и психологической точки зрения. Это порождало в их произведениях эмоционально-взволнованную лирику и публицистику, отражавших отвращение и негодование, ужас, растерянность и бессилие масс перед победным шествием "нового насилователя" русского человека. Нетрудно установить, что морально-эстетическая и эмоционально-психологическая критика и характеристика капитализма связана не только с представлениями наивной демократии дореволюционной России, но и с утопическим социализмом, с просветительством, с учением русских революционных демократов о "человеческой природе".

Однако и некоторые представители критического реализма, выдающиеся публицисты прошлого не ограничивались только морально-эстетическими, нравоучительными сентенциями, чувствительными фразами и добрыми пожеланиями, когда они рисовали трагическую картину победного шествия "господина Купона". Реакционно-буржуазные социологи и литературоведы утверждают, что у русских классиков единственным оружием борьбы была мораль, что в системе их воззрений вопросы нравственные стояли над вопросами экономическими и социологическими, что они были скорее моралистами, чем мыслителями-исследователями. Подобные утверждения не соответствуют действительности. Наиболее прозорливые из русских писателей и мыслителей уже догадывались, что моральный суд над капитализмом не может изменить установленного им порядка жизни. Герцен широко пользовался средствами морального суда над действительностью. Капитализм он оценивал как "людоедство", а в пользу социализма выдвигал морально-психологические аргументы. Однако он сознавал, что одним морализированием нельзя ограничиться в критике существующего и в защите нового, что "социализм находится в тесной связи с национальной экономией".¹ Чернышевский, преодолевая предрассудки утопического социализма, также считал, что апелляция к совести эксплуататоров не может дать каких-нибудь реально ощутимых результатов в борьбе за преобразование жизни.

¹ (А. И. Герцен, Собрание сочинений в 30 томах, т. V, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 428.)

Классики литературы, особенно Щедрин и Успенский, не только гневно осуждали капитализм, но и стремились проникнуть средствами художественно-публицистического исследования в социальную и экономическую "механику" купонного царства.

Изображение русскими реалистами социально-экономических отношений второй половины XIX в. имеет выдающееся теоретическое и революционизирующее значение. Но деятели демократической и социалистической духовной культуры прошлого поставили массу глубочайших вопросов и в области общественно-нравственной. Разрыв с нормами эксплуататорского общества обнаруживается у русских классиков не только в постановке социально-экономических проблем, но и в области общественно-этических идеалов. Зарубежных исследователей очень интересует индивидуалистическая концепция человека в русской литературе. Но они почему-то не замечают в ней совсем иных идейно-художественных концепций человеческой личности - именно таких, которые заставляли лучших людей России отрицать крепостническую и буржуазную действительность, искать новые основания для расцвета человеческой личности. Пробуждение "чувства личности" - осознание ею своих общественных прав, своего человеческого достоинства - в условиях пореформенной капитализирующейся России явилось существенным элементом прогрессивной "исторической работы" капитализма и того великого процесса, который у В. И. Ленина обозначается понятием "русская революция". Буржуазные авторы облыжно утверждают, что Россия так и не пережила эпоху пробуждения личности и осталась на "стадном", или "роевом", периоде своего развития, что отсутствие в ней буржуазно-демократических порядков и господство самодержавно-бюрократического строя исключили вся-кую возможность развития личности. Да и самый социализм в Советской России означает не более как осуществление на практике того идеала "хоровой" жизни, который будто бы характерен для русских писателей и мыслителей прошлого. На этой основе пытаются создать легенду о существовании "западного" и "восточного" социализма, об их противоположности.

На самом же деле в пореформенный период в силу социально-экономических причин совершалось бурное развитие самосознания личности, которое имело, с точки зрения будущих революционных и социалистических судеб России, принципиально важное содержание. В него-то и проникли реалисты XIX в.

Выдающиеся русские писатели и мыслители развивали антииндивидуалистическую концепцию личности, они были озабочены тем, как соединить разрозненные и враждующие индивидуальности, частные интересы, как преодолеть трагическое одиночество человека, его заброшенность, растущую жестокость во взаимных отношениях, разобщенность стремлений людей, бесприютность всей их жизни. Поиски связующей основы, которая объединила бы людей в бескорыстный и добровольный товарищеский союз, сделала бы их братьями, членами одной семьи, основанной на доверчиво-откровенных отношениях ее членов, составляет пафос русской передовой литературы.

В разных направлениях шли поиски солидарности и коллективизма людей, но из них наиболее характерны два. В одном случае спасение от разъединения людей, от растущего эгоизма искали в нравственном самосовершенствовании личности, в "гуманизированной религии". Уже в дореформенную эпоху эта тенденция своеобразно воплотилась у Гоголя и определила целую линию идейно-нравственных исканий в русской литературе второй половины XIX века. В некоторых случаях эта религиозно нравственная линия смыкалась с некоторыми сторонами учений классиков утопического социализма. Еще Фурье утверждал, что "бог и единство - слова однозначные, а единство или гармония - цель бога".¹ К. Леонтьев не случайно назвал Толстого и Достоевского "нашими новыми христианами", намекая на Сен-Симона, на его последнее сочинение "Новое христианство", в котором наиболее сильно проявилось религиозное оформление социалистических идей. С другой стороны, спасение от разъединения индивидуальностей искали в социализме и революции, в общине и артели, в теории разумного эгоизма, в пробуждении солидарности и общественного самосознания трудящихся, в их начавшейся борьбе.

¹ (И. Зильберфарб. Социальная утопия Ш. Фурье. М., 1964., стр. 80.)

В области литературной и философско-эстетической в пореформенную эпоху также шел процесс подготовки почвы будущего, социалистического реализма. Именно в это время со всей остротой возникла проблема художник и революция. В пореформенную эпоху возникла величайшая задача соединения строго реалистического искусства с революционно-социалистической идейностью, с героическим, с романтикой революционной борьбы. В романе Чернышевского "Что делать?" наиболее ярко и глубоко проявилось новаторское стремление дать реалистическое изображение людей революции и социалистического идеала. Принципиальное значение имеет и другая сторона романа "Что делать?". Воспроизведение социалистического идеала сливается в нем с изображением процесса становления революционера.

До сих пор появляются моралисты и художники, политики и государственные деятели, которые считают, что только великие страдания могут породить все великое и прекрасное в человеческой жизни. Идея эта очень старая, затасканная и очень популярная в определенные исторические эпохи и в среде определенных классов... Но вот явился Чернышевский, идеолог крестьянской революции, величайший представитель утопического революционного социализма в России, а затем - Ленин, вождь пролетарской социалистической революции, и они убедительно показали, что счастье жизни на земле возможно и без искупительной жертвы.

Реакционная буржуазная наука и пропаганда открыто нападают на мировое литературное наследие, особенно на наследие русских писателей, говорят об устарелости его, о его несовместимости с образом жизни и типом мышления современного человека, с задачами и содержанием, с методами и жанрами современного искусства. В этих условиях и могла появиться нигилистическая фраза французского писателя Клода Мориака о том, что "Толстой сегодня - это музей".

Отношение к идейно-художественному наследию, трактовка его исторического значения и понимание его роли в современной жизни всегда были и остаются крайне острыми вопросами научной полемики, политической и идеологической борьбы. И это вполне понятно, так как творения выдающихся художников прошлого совершали - воспользуемся здесь словами Щедрина - "подготовление почвы будущего".¹ Социалистическая революция 1917 г. заново открыла классиков и сделала их наследие достоянием масс. И не удивительно, а вполне закономерно, что по мере движения общества к коммунизму с возрастающей силой раскрывается глубинное содержание произведений прошлого, возрастает их идейно-воспитательное и художественное значение. Коммунистическое общество создает условия и предпосылки для проникновения в сокровенный смысл классического наследия, в заключенную в нем неисчерпаемую сокровищницу духа и мудрости жизни.

¹ (Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, Гослитиздат, Л., 1935, т. VII, стр. 454.)