С. А. Фомичев. К творческой предыстории "Горя от ума" (комедия "Студент")

Ни одна из ранних пьес Грибоедова не может вызывать большего интереса, чем комедия "Студент", так как в ней справедливо находят элементы бытовой сатиры и отдельные образы, предвосхищающие бессмертные типы "Горя от ума". Но между тем дошедшая до нас в единственном (катенинском) списке с пометой "сочинение А. Грибоедова и П. Катенина (1817)",¹ не оставившая следов ни в бумагах соавторов, ни в свидетельствах современников, напечатанная полностью спустя семьдесят лет после ее создания, комедия эта до сих пор остается произведением во многом загадочным. Вполне очевидной кажется лишь полемическая направленность пьесы: в "пиитических" тирадах ее героя, Беневольского, пародировались творения поэтов-арзамасцев. Наряду с этим утверждение, высказанное еще И. А. Шляпкиным: "Имя Беневольский у А. С. Грибоедова взято от псевдонима Ювенал Беневольский, которым в "Северном наблюдателе" подписывался Загоскин",²- утверждение, которое не вызывало обычно сомнений, представляется нам не только ошибочным, но и затемняющим историю создания комедии "Студент".

¹ (В рукописи последняя цифра исправлена из 8 (см. фотокопию между стр. 64 и 65 первого тома академического полного собрания сочинений А. С. Грибоедова под ред. Н. К. Пиксанова - тт. I-III, СПб.- Пг., 1911-1917). В дальнейшем произведения Грибоедова будут цитироваться по этому изданию с указанием тома и страницы в тексте, статьи.)

² (А. С. Грибоедов, Полное собрание сочинений под ред. И А. Шляпкина, т. II, СПб., 1889, стр. 516.)

Появление пьесы Грибоедова и Катенина связано с одним мелким эпизодом журнальной борьбы, очень характерным для литературного быта той эпохи, когда границы отчаянно враждовавших между собой творческих группировок были по сути дела зыбки и неустойчивы; бурное на поверхности литературное брожение скрывало до поры до времени глубинные течения, определившие в конечном счете направление всего литературного процесса в России XIX в.

В январе 1817 г. в Петербурге начал выходить журнал "Русский пустынник, или Наблюдатель отечественных нравов", просуществовавший ровно год (с июля 1817 года он выходил под названием "Северный наблюдатель"). Редактором этого еженедельного издания стал П. А. Корсаков, некогда член-сотрудник "Беседы любителей русского слова", а в то время помощник члена репертуарной части петербургского театра. Несмотря на то что по должности Корсаков подчинялся А. А. Шаховскому, страницы нового журнала были использованы для нападок на последнего, что отражало трения в дирекции театра, приведшие вскоре к отставке Шаховского. "Внутренняя война" велась редактором исподтишка (с использованием различных псевдонимов, под видом "писем в редакцию"¹ и т. п.) и сочеталась с внешней: бывший сотрудник "Беседы" сближался с "арзамасскими литераторами", как о том свидетельствовали и появившиеся в журнале письма за подписью "Азии Непоседов. Арзамас",² и дружеские отношения, завязавшиеся между Корсаковым и К. Н. Батюшковым,³ и изменение оценки журнала со стороны "Арзамаса".⁴

¹ (См., например, "Письмо родственника из Филадельфии": "Горе тому, кто осмелится без советов его написать хотя строчку; он будет осмеян, обруган его приверженцами; одно то может быть хорошо, что напишет их властелин - или они под его руководством" ("Русский пустынник", № 19, стр. 102). Понятно, что подобные выпады задевали не только Шаховского, но и близких к нему Грибоедова и Катенина.)

² ("Русский пустынник", №№ 5 и 15, а также см. "Северный наблюдатель", где в № 10 помещено письмо за подписью "3.300. Арзамас" (Вигель?).)

³ (В письме к Е. Ф. Муравьевой Батюшков писал (в мае 1818 г.): "Тургеневу поклон, и прошу напомнить всем знакомым, особенно Корсакову, с которым знакомство так приятно и разлука столь тягостна" (К. Н. Батюшков, Сочинения, т. III, СПб., 1886, стр. 499). См. также объявление в № 2 "Северного наблюдателя" о подписке на "Опыты в стихах и прозе" Батюшкова.)

⁴ (Если в 1815 г. во вступительной речи С. П. Жихарев беспрепятственно бранит своего бывшего товарища по "Беседе", то спустя два года насмешки М. Ф. Орлова над журналом "Русский пустынник" аннулируются замечаниями самого автора: "Из всех журналов последний лучше иных. Я от критики отказываюсь" (Арзамас и арзамасские протоколы. Изд. "писателей в Ленинграде, 1933, стр. 208).)

Комедия "Студент" предназначалась, видимо, в качестве ответного выпада. В том, что образом главного героя авторы метили именно в Корсакова, убеждает сопоставление текста пьесы с материалами, опубликованными в журнале "Русский пустынник", а также с комедией Корсакова "Тетушка Маремьяна".¹ Одним из псевдонимов редактора журнала было имя "Коломенского старожила", история которого излагалась в соответствующем "письме":

"Студент (нынешний старожил) сделался жителем петербургской Коломны. 30 рублей деньгами и два рекомендательных письма составляли все его имущество... Подобно древнему Цезарю мечтал и он прийти, увидеть, победить"² и пр. Этот типаж был издевательски совмещен в комедии "Студент" с героем "Тетушки Маремьяны" ("По сказкам знакомых его, Нарцис Романович есть Еруслан своего околодка... Он на низу родился, вскормлен и воспитан. Может быть, в нем есть и странности, но Москва его исправит. Сверх того, отец его мне старинный приятель, и я имею важные причины ускорить с этим браком" - действие 1, явление 1) - так был образован остов комедии "Студент", причем если идиотская декламация Нарциса Романовича пародировала авторов трагедий, то Евлампий Аристархович, естественно, был превращен в любителя легкой поэзии.

¹ ("Тетушка Маремьяна, или Превращения", комедия в двух действиях, переделанная с французского Корсаковым (Государственная театральная библиотека им. А. В. Луначарского, шифр I.XIX.4.17). Впервые представлена пьеса была 29 апреля 1814 г. (П. Арапов. Летопись русского театра, СПб., 1861, стр. 226). В ней мы находим ряд сцен, пародийно использованных в "Студенте",- например, явление 8 действия 1, где Нарцис принимает служанку за свою невесту (ср. явление 9 действия 1 в "Студенте").)

² ("Русский пустынник", № 11, стр. 228. Разговор студента с хозяйкой напоминает беседу Беневольского с Полюбиным (I, 77-78). Возможно, в комедии использованы и другие статьи журнала ("Опыт светского словаря. Артист" - № 10; "Письма провинциального студента" - № 25).)

В качестве фамилии студента в комедии был использован псевдоним Корсакова: скорее всего, именно он был автором "Письма в редакцию" "Первое представление "Г. Богатонова, или Провинциала в столице"", а не Загоскин, как принято считать.¹ Первый номер "Северного наблюдателя" вышел в начале июля; проще всего предположить, что работа над комедией "Студент" началась не раньше.² Но тогда участие Катенина в исполнении замысла нужно признать ограниченным, так как уже 5 августа сводный гвардейский полк, в составе которого он находился, выступил в Москву и оставался там до середины следующего года.

¹ (На это указывал (предположительно) еще в 1898 г. П. В. Быков (М. Н. Загоскин, Полное собрание сочинений, т. I, СПб.- М, 1898, стр. XXVII), но замечание его прошло незамеченным в науке о Грибоедове.)

² (Здесь появился псевдоним "Беневольский"; в той же рецензии содержится рассуждение о неправдоподобности типов разбитных служанок в русских комедиях, обыгранное в "Студенте" (I, 88); наконец, в этом же номере журнала помещено стихотворение А. Пушкина "Певец", затронутое в комедии (I, 138).)

Комедия "Студент" была известна Корсакову (может быть, представлялась в репертуарную часть театра, но в связи с отставкой Шаховского на сцене не появилась?). Как бы то ни было, явные реминисценции из нее мы находим в повести Корсакова "Тень и свет", напечатанной в журнале "Маяк" (1841, ч. XIV).

Относительно преимущественного авторства пьесы мы, вероятно, должны довериться Катенину, который в рукописи поставил на первое место фамилию Грибоедова. Непременным условием при решении этого вопроса должно явиться сравнение комедии "Студент" с другими произведениями ее авторов. "Не пошедшая в дело" пьеса при всех очевидных достоинствах в разработке характеров некоторых действующих лиц могла быть использована в других произведениях. Однако в творчестве Катенина она, по-видимому, никакого следа не оставила: все его комедии - переводы и переделки с французского, и единственное совпадение со "Студентом" можно усмотреть лишь в пьесе "Нечаянный заклад" (1819), где взаимоотношения супругов психологически строятся отчасти так, как в исследуемой комедии. Это совпадение нельзя считать принципиально важным, так как "Нечаянный заклад" - довольно точный перевод из Седена.¹ Не то-у Грибоедова. В "Студенте" предвосхищены отдельные образы "Горя от ума", что уже отмечено многими исследователями.² Известно, как ревниво относился к своим творениям Катенин; если бы авторство основных характеров принадлежало ему, то он, ознакомившись с "Горем от ума", узнал бы свое и непременно бы это отметил. Между тем нет и намека на такое опознание в письмах Катенина к Н. И. Бахтину, где содержатся отзывы о комедии Грибоедова.³ Таким образом, если сюжет и главный герой "Студента" не были вполне оригинальными и представляли собою пародию на произведения Корсакова, то характеры Звездова, Полюбина, Саблина можно считать фактами грибоедовского творчества, а это в свою очередь делает правомерным сравнение образов "Студента" и "Горя от ума" в плане выработки Грибоедовым нового, реалистического метода изображения действительности.

¹ (Ср. "Нечаянный заклад" Катенина (ГТБ им. Луначарского, I.XX.4.34) и "La gageure imprevue" ("Ouevres choises de Sedaine", t. 1, Paris, 1813).)

² (Сходство Звездова с Фамусовым впервые отметил Алексей Н. Веселовский (Этюды и характеристики, М., 1894, стр. 508-509), в речах Беневольского он же усматривал "первообраз молчалинских фраз"; на похожесть не которых сцен "Студента" и "Горя от ума" указывал С. Браиловский ("Русский филологический вестник", 1895, т. 33, № 1-2, стр. 63-64); о Саблине как офицере "в духе Скалозуба" замечали О. Крамарова (A. S. Griboiedov, Sa vie - ses ouevres, Paris, 1907, p. 164) и Б. В. Варнеке (История русского театра, ч. 2, Казань, 1910, стр. 109-110), последний также усматривал "в Звездове некоторое сходство с Репетиловым"; об образе Беневольского как "типе Репетилова в эмбриональном виде" писал в наше время Ф. Бирюков ("Вопросы литературы", 1959, № 2, стр. 103); анализ языка Звездова как стилистически близкого к фамусовскому дается в работе О. Е. Шелепиной "Роль и значение Грибоедова в истории русского литературного языка" (Львов, 1963, стр. 9-11); современный французский исследователь творчества Грибоедова также проводит параллель между "Студентом" и "Горем от Ума" (см.: Jean Bonamour. A. S. Gribocdov et la vie litteraire de son temps, Paris, 1965, pp. 151-153).)

³ (Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. СПб., 1911, стр. 74, 76-78, 82.)

Расстояние от "Студента" до "Горя от ума" лишь отчасти может быть оценено ростом чисто профессионального мастерства драматурга: в конце 10-х годов в творчестве Грибоедова наступает пауза. Но и вдали от шумной столицы с ее бурными литературными распрями творческая мысль поэта не затухала, билась над выработкой нового эстетического идеала - в этом, очевидно, разгадка известного замечания автора о "Горе от ума": "Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения" (III, 100). Пьеса "Студент" была вполне заурядной для своего времени сатирической бытовой комедией, она обладала и некоторыми завоеваниями этого жанра, и характерными для него недостатками, однако при этом существовало мало уловимое, но значительное отличие ее от комедийной практики тех лет: ни один из героев комедии "Студент" не был защищен от авторской иронии. Это свидетельствовало об определенной не только художественной, но и общественной позиции драматурга и явилось отправной точкой его поисков нетрадиционного построения комедийных образов и сюжета. Представляется возможным восстановить если не сам этот процесс, то его основное направление.

Не вызывает, например, сомнения то, что образы Звездова и Фамусова восходят к одному и тому же прототипу, А. Ф. Грибоедову, дяде драматурга. Конечно, в обоих случаях мы имеем дело с художественным обобщением, хотя заметка Грибоедова "Характер моего дяди" убеждает в том, что многие черты этого характера отразились и в образе петербургского вельможи, и в типе московского барина. В первом из них многое идет от шаржа - "смесь пороков и любезности" (III, 118) показана в нем как внешняя, комическая черта. Упоминание о купленных за 12 тысяч картинах у шарлатана-итальянца и требование 25 рублей оброка с Фомки-плотника, соединенные в первом же монологе, вызывают лишь комическое впечатление явной нелепости поступков Звездова. Та же нелепость, вскрытая прямо, обнаженно, непосредственно, будет показана в каждой сцене с его участием, в самих его репликах ("Да как же тебя узнать? вырос, постарел, помолодел" - I, 92; "Я немного посплю, а ты мне расскажешь кое-что о Казани" - I, 94). Он стремителен и легковесен, похож на большое балованное дитя, а между тем в нем уже присутствуют основные черты, которые определят Фамусова: черты убежденного крепостника, бездушного карьериста, завзятого сплетника. Но увиден впоследствии этот характер крупнее, непримиримее, и главное - в бесчисленных его общественных связях. Внешне Звездов более значим в сюжете пьесы, чем Фамусов: капризы вздорчого вельможи определяют все повороты действия; в "Горе от ума" действие не подчинено Фамусову, зато в другом отношении этот образ станет центральным в комедии - вся мозаика сатирических характеров, сценических и внесценических, здесь будет усиленным, развитым портретом того же Фамусова, в котором органически соединятся и спесь Скалозуба, и низкопоклонство Молчалина, и страсть к подлости Загорецкого, и т. д. Это подчеркивает ту высокую степень обобщения, которой достигает драматург, и, с другой стороны, пружиной сценических событий делает не интригу, хитро сплетенную одним лицом, и не иронический антипод интриги (капризы Звездова), а действие общественных сил.

В тех же линиях - от иронического отношения к сатирической непримиримости - шло углубление и образа Полюбина. Полюбин занимает в пьесе место "первого любовника" - обычно самого бледного характера в сатирической комедии, некоей необходимой сюжетной условности; пылкий вздыхатель, рекомендуемый другими героями как благородный молодой человек, он не принимал никакого участия в драматическом действии, которое тем не менее всегда устраивалось в его пользу или ловкой служанкой, или добрым дядюшкой, или напористым другом. Полюбин также вынесен в пьесе за скобки сценической интриги, но все же в "Студенте" Грибоедов явно отходит от рутинной традиции. Авторское сочувствие Полюбину не безусловно, оно борется с ироническим отношением к нему: на протяжении всей комедии в молодом человеке настойчиво подчеркивается умение подслужиться, что даже вызывает раздражение его друга, Саблина: "Ступай и подличай" (I, 97). Ничтожный Беневольский тоже (не без оснований!) замечает: "...он мне после угождал взорами, речами" (I, 82). Выражения "я только придерживался вашего мнения" (I, 105), "ваши слова могут служить наставлением" (I, 110) типичны для Полюбина; от этого уже недалеко до молчалинского "В мои лета не должно сметь Свое суждение иметь" (II, 56). Есть в ранней комедии и свидетельства о служебных успехах героя ("не надобно столько прав, ни столько политики; я, как видите, ничего этого не проходил, а статский советник" - I, 78). Право же, он пошел дальше Молчалина, который всего лишь коллежский асессор, но если причина служебных успехов последнего для нас несомненна, то в Полюбипе она достаточно не прояснена; общественного зла в нем еще не угадывается, он искренне влюблен и готов "идти и подличать" всего лишь из-за любви. И все же неожиданная трактовка несколько оживляет "первого любовника"; по-видимому, автор идет здесь от живых впечатлений, поэтому впоследствии эта черта характера будет подчеркнута резче, и тогда потребуется показать героя на службе, ибо станет ясно, что подлая угодливость взлелеяна там, где служат лицам, а не делу. Следуя логике характера, автор поймет, что искреннего чувства такой человек недостоин (по крайней мере, оно как-то оправдывало бы его) - услужливый влюбленный превратится в любовника "по должности".

Переосмысление характеров Звездова-Фамусова, Полюбина- Молчалина показательно в плане выявления сущности сатирической типизации. Сами по себе те или иные черты характера, формирующие образ, не несут в себе качества типического, если художник не понимает или не умеет показать отчетливо, какие - прежде всего социальные - условия его породили (так вежливость, предупредительность, практическая сметка могут быть - и обычно бывают - достоинствами человека, но в мире извращенных социальных отношений необходимо приобретают отрицательное свойство). И то, что в Звездове и Полюбине лишь угадано, в Фамусове и Молчалине художественно определено.

Сложнее обстояло дело с эволюцией образа Саблина, так как выработка нового эстетического идеала не могла быть не связана с коренным переосмыслением положительного героя. Саблин согласно авторской трактовке - образ положительный. Повеса-гусар, чуждающийся света, любитель выпить и пошуметь, грубоватый, но искренний, в послевоенные годы вообще стал модным героем, особенно привлекавшим Грибоедова. В 1814 г. писатель (конечно, несколько позируя) замечал: "Признаюсь, моя логика велит лучше пить вино, чем описывать, как пьют, и кажется, что она хоть гусарская, но справедливая" (III, 7), а несколько позже восхищался Кавериным: "Он все такой же, любит с друзьями и наедине подвыпить, или, как он заявляет, тринкину задать" (III, 123). В этом ключе выдержан и Саблин, характер по тем временам довольно распространенный.¹ Но чем дальше отодвигались события военных лет, тем больше переосмыслялся этот тип. В 1817 г. будущее Саблиных представлялось Грибоедову так:

Ты никогда гусарить не забудешь; 
Все станешь вспоминать с восторгом старину, 
И молодечество, и службу, и войну. 
Я вижу уж тебя: ты в дядюшкины годы, 
Как он в седых усах, про славные походы, 
Про Лейпциг, Кульм, Париж без памяти кричишь, 
Без милосердия все новое бранишь, 
Свой полк, своих друзей, свои проказы славишь, 
Повесам будущим себя примером ставишь, 
И сердишься, что рано устарел.

(I, 157)

¹ (Вспомним, что некогда и Онегин был "повесой пылким" и "задавал тринкину" с Кавериным; в Саблине же слегка намечена "онегинская" разочарованность в свете.)

Однако аракчеевские времена оказались более жестокими к подобным повесам, чем это можно было предполагать; недаром Платон Михайлович Горич выглядит намного скучнее, чем нарисованный выше портрет. Время ковало и не такие превращения.

Конечно, Скалозуб - не просто постаревший Саблин, но образ, переосмысленный в своей основе, хотя кое-что в повесе-гусаре уже предвосхищало "созвездие маневров и мазурки". Когда, выталкивая слугу, Саблин кричит: "Вон! сейчас! не то пятьсот палок. Пришли его ко мне в эскадрон, братец, я его научу послушанью" (I, 137), мы вправе вспомнить Скалозуба. Слегка намечены в Саблине и карьеристские устремления - пока еще, правда, с оттенком шутки ("мне бы, напротив, во сто раз было веселее, кабы вы попали прямо в полковники: вы так сухощавы, по всему судить, проживете недолго, скорей бы вакансия очистилась" - I, 87).¹

¹ (Ср. в "Горе от ума":

Довольно счастлив я в товарищах моих, 
Вакансии как раз открыты; 
То старших выключат иных, 
Другие, смотришь, перебиты.

)

С другой стороны,- и это объяснялось определенной преемственностью в трактовке положительного героя - в Чацком тоже сохранилось некое воспоминание о Саблине. Интересно отметить, что автобиографический штрих (упоминание о дядюшке - I, 98), мелькнувший в образе гусара, будет повторен и в "Горе от ума", в центральном монологе пьесы "А судьи кто?". В связи с этим особенно примечательно окончание монолога ("Мундир! один мундир!" и пр.), где отражен прежний идеал не только Чацкого, но и Грибоедова. Однако поэт преодолел его и потому не жалеет саркастических слов. Несомненно, от Саблина до Чацкого "дистанция огромного размера", но если мы сопоставим идеалы молодого Грибоедова (например, "...хвала чиновнику, точному исполнителю должностей, радеющему о благе общем, заслуживающему признательность соотечественников и милость государя!" - III, 14) и идеалы, воплощенные в монологах Чацкого, станет очевидным, что полная безыдейность Саблина могла и должна была быть определенным положительным идеалом, как разрыв с официальной ортодоксией. Если же говорить о Чацком не как о литературном герое, знакомом нам по одному "безумному дню", а как о живом человеке в его реальном становлении, то надо признать, что некогда и он вел образ жизни, подобный саблинскому. Это заметно (особенно в раннем варианте комедии - см. "Музейный автограф") в 5-й и 6-й сценах третьего акта, где Чацкий, встречаясь с супругами Горичами, на миг становится тем, кем был в годы первого знакомства с ними,- повесой, гусаром.

Саблин, конечно, никогда не исчерпывал положительного идеала поэта (многое здесь шло попросту от моды), и потому взгляд юмориста, умевшего найти смешное в общепринятом, с течением времени углубится, наполнится гражданским гневом - и в сатирическом "увеличительном стекле" лицо не рассуждающего ни о чем военного глянет страшным оскалом аракчеевского служаки, преуспевающий на службе молодой человек окажется на все готовым подлецом, и появится сомнение: так ли уж плох человек, живущий поэтическими мечтами. И, взглянув на этих людей глазами их антагониста, автор словно всерьез задумается над шутовскими словами Беневольского: "Ха! ха! ха! какой сюжет для комедии богатый. Как они смешны. Тот статский советник, а не читал ни "Сына отечества", ни "Музеума"... А этот гусар ... еще и храбрится своей глупостью" (I, 82),- и былое шутовство внезапно обернется высокой поэзией:

Беневольский:

Вы, сударь, спрашивали, какие мои виды вдаль? 
Вот они: жизнь свободная, усмешка Музы - вот 
все мои желания... Ни чины, ни богатство для 
меня не приманчивы: что они в сравнении с поэзиею?

(I, 77)

Чацкий:

... Теперь пускай из нас один, 
Из молодых людей, найдется: враг 
                         исканий, 
Не требуя ни мест, ни повышенья 
                           в чин, 
В науки он вперит ум, алчущий
                        познаний,
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким 
                   и прекрасным...

(II, 37)

Впрочем, внезапно ли?

Вызванная к жизни мелкой враждой литературных группировок, комедия "Студент" не отражала подлинной эстетической позиции Грибоедова в те годы. В 1815-1818 годах он был известен как автор легких комедий, даже родоначальник их на русской сцене. Салонная же комедия была по сути дела одним из жанров легкой поэзии, самым значительным мастером которой в России был Батюшков, и признавал это драматург или нет, он необходимо прошел через школу Батюшкова - пусть в меньшей степени, чем другой гениальный его современник, Пушкин, но также с заметной пользой для своего таланта.

В литературе уже отмечалось совпадение некоторых мыслей и сатирических образов Батюшкова и Грибоедова,¹ обусловленное, вероятно, общностью отдельных художественных принципов. Действительно, сатира в творчестве Батюшкова, не занимая ведущего места, была далеко не случайной: собственно, уход в мир интимных отношений, провозглашенный как эстетический идеал, был в его поэзии своеобразным выражением несогласия с нормами и обычаями "железного века". И потому - с другой стороны - Грибоедов перекликается не только с сатирой Батюшкова, но и с его лирикой. Ср.:

        Украсить жребий твой 
Любви и дружества прочнейшими цветами, 
Всем жертвовать тебе, гордиться лишь тобой, 
Блаженством дней твоих и милыми очами; 
Признательность твою и счастье находить 
В речах, в улыбке, в каждом взоре; 
Мир, славу, суеты протекшие и горе - 
Все, все у ног твоих, как тяжкий сон, забыть! 
Что в жизни без тебя? Что в ней без упованья, 
Без дружбы, без любви - без идолов моих?.. 
И муза, сетуя, без них 
Светильник гасит дарованья!2

¹ (Н. В. Фридман. Проза Батюшкова. Изд. "Наука", М., 1965, стр. 60-64.)

² (К. Н. Батюшков, Полное собрание стихотворений, Библиотека поэта. Большая серия. Изд. "Советский писатель", М.- Л., 1964, стр. 200.)

Этих строк (они не были тогда опубликованы) Грибоедов также не знал, и тем не менее его Чацкий говорил о том же:

Но есть ли в нем та страсть? то чувство? 
                            пылкость та? 
Чтоб, кроме вас, ему мир целый 
Казался прах и суета. 
Чтоб сердца каждое биенье 
Любовью ускорялось к вам? 
Чтоб мыслям были всем и всем его делам 
Душою - вы? вам угожденье? 
Сам это чувствую, сказать я не могу...

(II, 48)

Однако следует правильно понять смысл данного совпадения. Грибоедов в "Горе от ума" продолжает спор с легкой поэзией, начатый им в ранней комедии. Здесь уже нет "личностей", и не только потому^ что спор переведен в высокую, принципиальную сферу, но и потому, что это вовсе не литературная полемика, а преодоление собственных эстетических противоречий. Лирическая сила этих строк лучше всяких доказательств подтверждает, что идеал, воспеваемый, в частности, поэзией Батюшкова, не был чужд и Грибоедову. Но весь ход комедии "Горе от ума" показывает, что мир интимных чувств, сама любовь (к ней, как к последней пристани, стремится Чацкий) не является надоблачной страной, которой не касалось бы тлетворное дыхание "железного века". Честно показав в "Горе от ума" не просто очередное, но и самое сокрушительное разочарование своего героя, драматург отнюдь не отрицает поэзии вообще; напротив, только поэзия признается теперь единственно достойной человека деятельностью - поэзия гражданского негодованья. В последнем монологе Чацкий восклицает:

Мечтанья с глаз долой и спала пелена; 
Теперь не худо б было сряду 
На дочь и на отца, 
И на любовника-глупца, 
И на весь мир излить всю желчь и всю досаду,

(II, 99)

а Грибоедов своей комедией как бы исполняет обещание героя.

Указанное сходство - и различие - некоторых образов "Студента" и "Горя от ума" помогает лучше понять известное свидетельство С. Н. Бегичева: "Известно мне, что план этой комедии (т. е. "Горя от ума",- С. Ф.) был у него сделан еще в Петербурге 1816 года, и даже написаны были несколько сцен; но не знаю, в Персии или в Грузии, Грибоедов во многом изменил его и уничтожил некоторые действующие лица, а между прочим, жену Фамусова, сентиментальную модницу и аристократку московскую (тогда еще поддельная чувствительность была в ходу у московских дам), и вместе с этим выкинуты и написанные сцены".¹

¹ (А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. Под ред. Н. К. Пиксанова. Изд. "Федерация", М., 1929, стр. 9.)

Сорок лет тому назад Н. К. Пиксановым было высказано предположение, что это свидетельство относится не к "Горю от ума", а к другим опытам драматурга, не дошедшим до нас.¹ Ему возразила М. В. Нечкина, относящая начало работы над "Горем от ума", вслед за Бегичевым, к петербургским годам жизни писателя.² Спору нет, Бегичев был хорошо осведомлен о жизни и творчестве своего друга. К тому же комедия "Студент" неопровержимо свидетельствует, как рано писатель начал обдумывать центральные образы своего шедевра. Но все-таки сатирические типы "Горя от ума" - вовсе не варианты юмористически очерченных персонажей ранней пьесы и были открыты на ином, значительно более высоком уровне творчества Грибоедова, и потому автор "Творческой истории "Горя от ума"" по существу прав. Образы Звездова, Полюбина, Саблина, являясь фактами грибоедовскогс творчества, тем не менее могут быть отнесены лишь к предыстории создания реалистической комедии Грибоедова.³

¹ (Н. К. Пиксанов. Творческая история "Горя от ума". Госиздат, М.- Л., 1928, стр. 77.)

² (М. В. Нечкина. Грибоедов и декабристы. Изд. 2. Изд. АН СССР, М., 1951, стр. 176.)

³ (Приведенное выше свидетельство Бегичева о "жене Фамусова, сентиментальной моднице и аристократке московской", позволяет высказать гипотезу о том, что первоначально в "Студенте" на месте Звездовой действительно существовал такой типаж. В комедии Корсакова, сюжет которой до некоторой степени воспроизведен в "Студенте", тетушка Маремьяна именно такова. Такой же типаж мы находим и в комедии Загоскина "Роман на большой дороге" (1819), в которой И. А. Шляпкин находил сходство с комедией "Студент" (А. С. Грибоедов, Полное собрание сочинений, т. 2, СПб., 1898, стр. 516). С другой стороны, некоторые реплики Звездовой в значительной мере совпадают со словами переводной комедии Катенина "Нечаянный заклад" (1819), например: "Нет, господа, не спорьте; женщины найдут всегда средство управлять вами. Мы берем власть так неприметно, мы ищем ее так постоянно и просто, ждем случая так спокойно, что она у нас в руках, а вы и не догадываетесь" (явление 16). Ср. с этим 4-е явление 3-го действия комедии "Студент". Изменения в тексте "Студента" могли быть, очевидно, сделаны в 1818 г. (или позже). Не ограничивалось ли этим все участие Катенина в работе над комедией "Студент"?)

В глубоком переосмыслении образов и их реальных, обусловленных русской действительностью взаимоотношений и состоял шаг Грибоедова от "Студента" до "Горя от ума", шаг огромнейшего историко-литературного значения.