М. П. Алексеев. Поэма В. К. Кюхельбекера "Семь спящих отроков" и ее источники

Поэма "Семь спящих отроков" написана В. К. Кюхельбекером в начале 30-х годов, в заточении, в Свеаборгской крепости. Поэт трудился над нею с перерывами в течение нескольких лет, втайне надеясь, что она в конце концов будет напечатана: ссылки на нее неоднократно встречаются в его дневнике и письмах между 1831 и 1835 гг. Исследователи творчества Кюхельбекера мало интересовались этой его поэмой, долгое время зная ее лишь по заглавию и предполагая, что текст ее до нас не дошел (он опубликован только в 1939 г.); этим объясняется также, что возникновение поэмы произвольно относили к самым различным годам. Между тем, если расположить в хронологической последовательности все известные в настоящее время авторские свидетельства о "Семи спящих отроках", мы сможем составить себе довольно отчетливое представление о том, как шла работа Кюхельбекера над созданием этого произведения.

"Моя маленькая поэма "Семь спящих отроков составляет третью главу "Декамерона" и была начата и закончена уже здесь; ее взяли у меня 18 декабря 1831 г.",- писал Кюхельбекер своей старшей сестре и неустанной заботливой попечительнице, Юстине Карловне, из Свеаборга 21 марта 1833 г.¹ Исходя из того, что в Свеаборгскую крепость Кюхельбекер был переведен из Ревельской цитадели в октябре 1831 г., можно заключить, что в своем первом варианте поэма написана между октябрем и декабрем 1831 г. Однако исправлениями и улучшениями первоначального текста Кюхельбекер занят был еще несколько лет в том же Свеаборге, от времени до времени возвращаясь к своей рукописи, начиная с середины 1833 г. "Завтра примусь ... за выправку "Семи спящих отроков"",- гласит запись в дневнике Кюхельбекера от 4 мая 1833 г.² Новая запись о том же сделана через месяц, 7 июня 1833 г. "Принялся было за переправку "Семи спящих отроков", но не повезло: увижу, что будет в субботу".³ Из последующих записей видно, что дело в конце концов наладилось, работа пошла быстрее, и поэт был доволен ее результатами: "Сегодня я несколько занимался переправкой "Семи спящих отроков"" (запись от 16 июня 1833 г.); "Сегодня кончил я переправку первой части своей легенды. Напрасно я писал к сестре, что это произведение едва ли будет лучше; оно теперь в первой части не только выиграло на счет слога и стихов, но и ход его стал яснее" (запись от 24 июня 1833 г.); "Переправка "Семи спящих отроков" чуть ли не более потребует времени, чем нужно было, чтоб сочинить их. От удачной перемены места, на котором я остановился, зависит все достоинство этой легенды" (запись от 28 июня 1833 г.).⁴ Год спустя в письме к сестре от 27 августа 1834 г. Кюхельбекер мог уже сообщить ей о своей поэме: "Она у меня ныне выправлена".⁵

¹ (Литературное наследство, т. 59, 1954, стр. 415. Под общим заглавием "Русский Декамерон" Кюхельбекер задумал объединить несколько своих произведений, связав их в одно целое общим прозаическим обрамлением. Если поэма "Семь спящих отроков" должна была составлять третью главу нового "Декамерона", создававшегося в подражание Боккаччо, то для главы второй, как видно из того же письма Кюхельбекера, предназначалась его комедия "Нашла коса на камень", переделка "Укрощения строптивой" Шекспира, законченная еще в 1831 г. в Ревеле; восемь лет спустя (1839) Кюхельбекеру удалось выпустить ее в Москве отдельным изданием (см.: 6л. Орлов. Неизвестные книги Кюхельбекера. "Slavia", 1933-1934, rocn. XII, ses. 3-4, стр. 483-485). Что касается главы первой, то ее составила поэма "Зоровавель", сюжет которой был заимствован из библейской книги Эздры; рукопись ее доставлена Пушкину и с его ведома или согласия была издана отдельной книгой без имени автора ("Русский Декамерон", 1831 г., изд. И. Ивановым, СПб., 1836). Описание ее см.: Ник. Смирнов-Сокольский. Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина. М., 1962, стр. 427-430 (глава ""Русский Декамерон" Кюхельбекера"). Хотя И. Ф. Масанов в своем "Словаре псевдонимов русских писателей..." (т. II. М., 1956, стр. 427) безоговорочно считает, что И. Иванов (издатель "Русского Декамерона") -псевдоним Пушкина, но это лишь предположение, требующее особой, специальной аргументации.)

² (В. К. Кюхельбекер. Дневник. Под ред. В. Н. Орлова и С. И. Хмельницкого. Изд. "Прибой", Л., 1929, стр. 105.)

³ (В. К. Кюхельбекер. Дневник. Под ред. В. Н. Орлова и С. И. Хмельницкого. Изд. "Прибой", Л., 1929, стр. 10.)

⁴ (В. К. Кюхельбекер. Дневник. Под ред. В. Н. Орлова и С. И. Хмельницкого. Изд. "Прибой", Л., 1929, стр. 110 и 112.)

⁵ (Литературное наследство, т. 59, стр. 441.)

Опубликовать "Семь спящих отроков" Кюхельбекеру, однако, так и не удалось ни тогда, ни позже, хотя именно в последнее десятилетие своей жизни он предпринимал отчаянные усилия добиться печатания своих произведений вопреки существовавшему на это запрещению¹ и действительно печатал кое-что в обеих столицах, конечно, без своего имени или под псевдонимами.² Но поэма о спящих отроках в их число не попала: ее никуда не удавалось пристроить.

¹ (К известным ранее ходатайствам Кюхельбекера по этому поводу, например к просьбе его, направленной А. Х. Бенкендорфу ("Русская старина", 1902, кн. 4, стр. 96), прибавилось недавно опубликованное С. С. Конкиным прошение Кюхельбекера к генерал-губернатору Восточной Сибири С. Б. Броневскому от 9 октября 1836 г.: "...чтоб мне позволено было снискивать хлеб насущный литературными трудами" (В. Кюхельбекер. Неизданные письма. "Научные доклады высшей школы. Филологические науки", 1965, № 4, стр. 187). Еще в январе 1846 г. на просьбу Кюхельбекера печатать анонимно его произведения последовал грубый отказ шефа жандармов и начальника III Отделения А. Ф. Орлова)

² (Издание "Русского Декамерона" остановилось на публикации поэмы "Зоровавель"; тем не менее комедия "Нашла коса на камень" все же вышла в Москве три года спустя (1839). "Ижорский" опубликован в Петербурге (1835); несколько мелких стихотворений В. Кюхельбекера увидели свет в "Библиотеке для чтения" под псевдонимом В. Гарпенко. О том, как осуществлялись все эти публикации, обходившие правительственный запрет, мы знаем, к сожалению, слишком мало; специальные разыскания об этом были бы чрезвычайно желательны.)

В 1836 г. в письме к Н. И. Гречу из Баргузина Кюхельбекер тщетно предлагал ему для издания эту "легенду в двух частях" в числе других своих готовых для печати поэтических "порождений".¹ В отправленном в 1845 г. к В. А. Жуковскому из Сибири списке произведений Кюхельбекера, предназначенных им для собрания его сочинений, в рубрике "Рассказы в стихах" значится: ""Семь спящих отроков", поэма в двух частях".² Год спустя в написанном рукою И. И. Пущина (3 марта 1846 г. и перебеленном 1 марта 1847 г.) литературном завещании Кюхельбекера "Семь спящих отроков" названы снова; при этом в данном документе сделано заслуживающее внимания указание: "Пересмотреть и добыть настоящий экземпляр, оставленный у купца Боткина в Кяхте",³ отсюда, по-видимому, явствует, что эту поэму Кюхельбекер исправлял или во всяком случае переписывал еще в Сибири в конце своей жизни.

¹ (Литературное наследство, т. 59, стр. 460.)

² (Н. Дубровин. В. А. Жуковский и его отношения к декабристам. "Русская старина", 1902, № 4, стр. 109.)

³ (В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, т. I. Вступ. ст., ред. и прим. Ю. Тынянова. Л., 1939, стр. LXXVIII.)

Впервые поэма о спящих отроках увидела свет лишь столетие спустя после своего создания, напечатанная Ю. Н. Тыняновым по автографу в первом томе стихотворений Кюхельбекера в "Большой серии" "Библиотеки поэта".¹ С тех пор поэма больше не переиздавалась. Сам Ю. Н. Тынянов в предисловии к своему изданию дал следующую краткую характеристику "Семи спящих отроков": "В основу сюжета взята легенда из истории гонений на христианство времен Диоклетиана. Так же как выбор сюжета о возвращении иудеев из плена в "Зоровавеле" диктовался судьбою декабристов, так она отразилась и на выборе сюжета этой легенды - освобождение из заключения преследуемых христиан. Фантастический характер поэмы, основой которой является легенда, не всецело, однако, уничтожил историзм, присущий Кюхельбекеру: так, в строфах, рисующих распространение христианства, место уделено и древней Руси, и ее борьбе с варварами Востока".² Позднее В. Базанов еще сильнее, чем Ю. Н. Тынянов, подчеркнул тесную связь замысла поэмы с воспоминаниями и настроениями узника-декабриста: "Растянутая и слишком архаическая по стилю поэма о гонениях на христиан (начиная с Рима),- отзывается о ней Базанов,- в первой своей части исключительно близка тюремной лирике Кюхельбекера. Не случайно эта поэма не увидела света". В. Базанов пытается даже усмотреть в "Семи спящих отроках" явственно различимый подтекст: "Действие происходит во времена древнего Рима в городах Вифании (Никомедия и Никея), но никакие исторические покрывала не могут скрыть города на Неве и Петропавловскую крепость:

Здесь отроки когда-то взращены; 
Здесь были светом истины священной 
Их души чистые озарены".

¹ (В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, т. I. Вступ. ст., ред. и прим. Ю. Тынянова. Л., 1939, стр. LXXVIII., стр. 416-446. В изданный в том же году однотомник стихотворений Кюхельбекера малой серии "Библиотеки поэта" (№ 15, Л., 1939) "Семь спящих отроков" не вошли.)

² (В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, т. I, стр. LVIII.)

И эти "отечества сыны" заключены в темницу. Над ними творит суд царь, "опираясь на посох самовластья". И хотя, по мнению того же исследователя, "не следует поэму "Семь спящих отроков" понимать как сплошное иносказание", но первая часть поэмы написана не на основе религиозно-христианских легенд: "Основа более близкая: материалы следственной комиссии 1826 г.". Далее В. Базанов приводит ряд отрывков из первой части поэмы, в частности "сцены допроса", чтобы сблизить кюхельбекеровского Деокла с Николаем I и проиллюстрировать свою мысль, что в этих сценах вся обстановка напоминает Петропавловскую крепость и следствие над декабристами.¹

¹ (В. Базанов. Очерки декабристской литературы. Поэзия. М.- Л., 1961, стр. 291-293.)

Нельзя, конечно, отрицать известного параллелизма между сюжетом поэмы (или, вернее, ее завязкой) и настроениями автора; не только сцены в темнице, но и вся поэма написана им, как мы видели, в тюрьме и, следовательно, внушена обстановкой каземата (метафора сна как призрачной реальной жизни легла в основу стихотворения Кюхельбекера 1832 г. "Море сна"); по поводу всех его поздних поэм отмечали, что их "монументальный жанр и заимствованные сюжеты" "не мешали Кюхельбекеру оставаться современником своей эпохи и служили ему удобным средством для аллегорического изображения своей судьбы, судьбы своих современников".¹

¹ (А. Федоров. Стихотворения Кюхельбекера. "Литературное обозрение", 1939, № 21, стр. 45.)

Сходства между отдельными сценами в его поэмах и эпизодами его личной жизни все же не следует преувеличивать; к тому же в данном случае Кюхельбекер в известной мере связан был устойчивыми традиционными очертаниями знаменитой древней легенды о семи отроках. С другой стороны, столь же, думается, неправомерно в поэмах Кюхельбекера 30-40-х годов вовсе отрицать "автобиографическое, субъективное начало (за исключением посвящений и эпилогов)", которого они будто бы лишены, как об этом пишет Н. В. Королева, определяя "Зоровавель" и "Семь спящих отроков" как "исторические повествования..., основанные на библейских легендах".¹

¹ (В. К. Кюхельбекер, Избранные произведения в двух томах. Под ред. Н. В. Королевой. Изд. "Советский писатель", М.- Л., 1967, т. I, Библиотека поэта, Большая серия, стр. 49. Хотя, по справедливому замечанию исследовательницы (в редакционной аннотации), "это двухтомное собрание избранных произведений Кюхельбекера является наиболее полным из существующих", но "Семь спящих отроков" в нем все же не воспроизведены.)

Как видно из приведенных справок, вопрос об источниках сюжета "Семи спящих отроков" Кюхельбекера имеет немаловажное значение; он весьма существен для понимания авторских намерений и основной идейной направленности поэмы.

Укажем прежде всего на те пояснения, какие счел нужным сделать к поэме сам Кюхельбекер, сообщая Н. Г. Глинке 27 августа 1834 г. отрывки из начала "Семи спящих отроков". "В первой строфе,- пишет он,- говорится о междуусобиях, которые раздирали империю римскую, начиная со смерти Комода до Деоклетиана (sic!). Преторийская когорта, а потом и легионы буйствовали самым ужасным образом; так, например, по убиении Пертинакса первые продали с молотка багряницу Августов. Наконец, незадолго до Септима Северия (sic!) пятьдесят полководцев в разных областях в одно и то же время вздумали домогаться престола; они известны в римской истории под названием пятидесяти тиранов. С ними, собственно, не должно бы было смешивать честолюбцев, предшествовавших воесстановлению единодержавия Деоклетианом, но как Деоклетиан совершил то же, что в свое время Северий, и застал римский мир в тех же обстоятельствах, я полагал позволительным назвать хищников, от коих очистил Деоклетиан империю, так, как назывались подобные им хищники во время Северия".¹ Этот авторский комментарий весьма интересен, ориентируя нас на то, что, с точки зрения Кюхельбекера, он в отношении исторической верности и точности поэмы не считал себя обязанным проявлять излишний педантизм. Да и память несомненно изменяла ему: он пишет Комод (с одним "м"). Септим Северий вместо Септимий Север, Деоклетиан вместо Диоклетиан. Последняя ошибка имела и реальное основание. "Деокл - то же, что Деоклитиан, так назывался он, будучи еще простолюдином",- пишет Кюхельбекер в том же письме от 27 августа 1834 г. и продолжает: "Впрочем, справься об этом в Crevier, Histoire de ] Empire Romain, и напиши мне, не ошибся ли я? Когда пишешь только на память, легко ошибиться, особенно в именах собственных; знаю, что у него было еще третье имя, но его, кажется, носил он, начиная уже возвышаться, будучи уже предводителем войск. Справься об этом и уведомь меня. Если нет у вас Crevier, так есть же Goldsmith".²

¹ (Литературное наследство, 1954, т. 59, стр. 441.)

² (Литературное наследство, 1954, т. 59, стр. 441. Речь идет о книге Ж. Кревье (Jean-Baptiste-Louis Crevier, 1693-1765) "Histoire des empereurs romains, depuis Auguste jusqu'a Constantin" (Paris, 12 vols., 1749-1755). Книга Гольдсмита "Roman History" была компактнее и служила учебным пособием, имевшимся в многочисленных изданиях, английских и французских. Что касается текста первых пятнадцати строф "Семи спящих отроков", которые Кюхельбекер сообщил в данном письме, то он отличается от той окончательной обработки, которая опубликована Ю. Н. Тыняновым. Строфы 20-31 первой части поэмы Кюхельбекер сообщил в другом письме к Ю. К. Глинке от 13 ноября 1834 г. (см. сб.: Декабристы и их время, М.- Л., 1951, стр. 50-52). Сообщая об этом письме в статье "Материалы для истории русской литературы в фондах ГПБ" ("Труды Гос. библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина", т. XII (15), Л., 1964, стр. 173), Р. Б. Заборова ошибочно сочла их полным списком поэмы.)

Хотя даже заглавие этой многотомной "Истории римских императоров" Ж. Кревье Кюхельбекер назвал с ошибкой, но в свое время он безусловно основательно штудировал этот труд, не блестящий, но изобильный фактами и весьма удобный для справок. Диоклетиану (начавшему царствовать в 284 г.) Кревье посвятил почти полтораста страниц одиннадцатого тома своей "Истории".¹ Здесь он действительно сообщает, что "первое имя Диоклетиана (Diocl etien) было Diodes. Это имя он получил от городка Диоклия (Dioclea) в Далмации, где он родился. Имя его матери было то же, что и название города; она прозывалась Диоклея (Dioclea). Когда он возвысился до главы империи, он пожелал придать своему имени римскую форму; он его удлинил и заставил произносить Диоклетиан (Diocletianus) вместо Диоклеса".² Немало страниц Кревье посвятил также преследованиям Диоклетианом христиан, хотя и считал, что эти гонения, начатые им лишь в конце царствования, были следствием зловещего искусственного наговора его приближенных, прежде всего Галерия.³ О семи спящих отроках, однако, Кревье не упоминает вовсе, не только в связи с историей Диоклетиана, но и другого императора, Деция, или Декия (249-251), с царствованием которого традиционно связывалась легендарная история семи эфесских отроков. Таким образом, Кюхельбекер позволил себе вольность в хронологии и локализации этой легенды, когда заменил Деция Диоклетианом.⁴

¹ (Crevier. Histoire des empereurs romains Nouv. ed. Paris, MDCCLXXI, t. XI, pp. 239-445.)

² ()

³ (Crevier, t. XI, p. 276.)

⁴ (Crevier, t. XI, p. 277 и сл. Ср. у Кюхельбекера строфы 15-16.)

⁵ ("Зверского Деция" в поэме Кюхельбекера упоминает Диоклетиан (строфы 33 и 49).)

Подобные вольности были в творческой практике Кюхельбекера: "...поэт не хронолог",- оправдывался он, например, в 1835 г. в примечании к своей балладе "Кудеяр" (напечатанной в "Библиотеке для чтения"), признаваясь в допущенном им сознательном нарушении исторической правды и хронологически несовместимых перемещениях действия.¹ Конечно, в данном случае могла иметь место непреднамеренная ошибка из-за случайного созвучия имен: вместо Декия (Decius), в различных средневековых редакциях легенды об отроках именовавшегося Dakianus (Daqjanus в арабских версиях), он сначала получил у Кюхельбекера имя Diokletianus, а затем переправлен на Деокла. К этим соображениям следует добавить также, что легенду о семи спящих отроках Кюхельбекер, по всей вероятности, знал не из какой-либо истории римских императоров, а из источников другого рода.

¹ (В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, т. I. Л., 1939. стр. 463.)

В контекст событий поздней римской истории эта легенда попала поздно, лишь в конце XVIII в., заимствованная из церковных анналов: в оборот европейских историков Рима ее одним из первых ввел Эдвард Гиббон¹ в своем классическом труде "История упадка и гибели Римской империи" (1776-1788). В конце XXXIII главы своего труда Гиббон среди особо достопримечательных легенд церковной истории отметил "вымысел о семи спящих отроках, воображаемое существование которых совпадает с царствованием императора Феодосия (младшего) и завоеванием Африки вандалами". Гиббон кратко пересказал эту легенду, придерживаясь той ее редакции, которая в конце VI в. переведена была с сирийского языка на латинский по заказу Григория Турского ("De gloria Martyrum", lib. I, cap. 95 в "Bibliotheca Patrum"", t. XI), занесена была в "Летописи" патриарха Евтихия и в "Золотую легенду" (Legenda Aurea) Якоба де Ворагине. Во время жестоких гонений на христиан императора Декия, повествует Гиббон, семь знатных эфесских отроков укрылись в обширной пещере под соседней горой. Желая, чтобы они там погибли, тиран приказал завалить вход в пещеру громадными камнями. Отроки тотчас же впали в глубокий сон, чудодейственным образом не прерывавшийся без всякого вреда для их жизненных сил в течение ста восьмидесяти семи лет. К исходу этого времени рабы некоего Адолия, которому эта гора досталась по наследству, увезли камни, понадобившиеся для постройки; тогда солнечный свет проник в пещеру и семь отроков проснулись. После сна, продолжавшегося, как им казалось, лишь несколько часов, отроки почувствовали голод и решили, что один из них, по имени Ямвлих, тайком проберется в город, чтобы купить хлеба для товарищей. Придя в Эфес, Ямвлих не узнал города, столь хорошо некогда ему известного; удивление его еще больше усилилось, когда он увидел большой крест, водруженный над главными воротами Эфеса. Странная одежда Ямвлиха и устарелый язык, на котором он пытался объясниться, очень смутили пекаря; когда же Ямвлих подал в качестве платы за хлеб древнюю монету времен Декия, пекарь заподозрил его в разграблении спрятанного сокровища и отвел к судье. На допросе и открылось, что прошло около двух столетий с тех пор, как семеро отроков спаслось в пещере от ярости тирана-язычника. "И епископ Эфесский, и духовенство, и должностные лица, и народ, и, как утверждают, сам Феодосии - все поспешили посетить пещеру семи отроков, которые всем дали свое благословение, рассказали свою историю и вслед за этим тихо скончались",- заключает свой пересказ Э. Гиббон. Далее он характеризует чрезвычайную распространенность легенды, в том числе за пределами христианского мира: она попала в Коран, была усвоена и расцвечена народами, исповедующими магометанство от Бенгалии до Африки; различные варианты легенды встречаются в календарях римском, абиссинском и русском; предание было известно лангобардам и англосаксам; следы его обнаружены были даже на самых отдаленных окраинах Скандинавии.²

¹ (J. Koch. Die Siebenschlaferleger de ihr Ursprung und ihre Verbreitung. Leipzig, 1883, S. 192.)

² (Edward Gibbon. History of the Decline and Fall of the Roman Empire. Ed. Leipzig, 1821, vol. VI, pp. 27-31; см. также русский перевод, сделанный с английского издания 1877 г. с дополнениями Гизо, Венке, Шрейтера и др.: "История упадка и разрушения римской империи". Пер. В. Н. Неведомского. Ч. III. M., 1884, стр. 556-558.)

Впоследствии возникновение и распространение легенды были хорошо изучены в многочисленных специальных работах, с несомненностью установивших сирийское происхождение легенды¹ и разнообразные перекрестные пути ее странствований по всему миру.²

¹ (М. О. Аттая. Легенда о семи спящих отроках и ее арабские версии. "Древности восточные. Труды восточной комиссии имп. Московского археологического общества", юбилейный выпуск, посвященный акад. Ф. Е. Коршу, т. IV, М., 1913, стр. 1-71. См. также: V. Ryssel. Syrische Quellen abenlandischer Erzahlungstoffe, II. Die Siebenschlaferlegende. "Archiv fur das Studium d. Neueren Sprachen und Literaturen", 1894, Bd. XCIII, S. 241; 1895, Bd. XCIV, S. 369.)

² (J. Koch. Die Siebenschlaferlegende. Leipzig, 1883; P. Michael Huber. Die Wanderlegende von den Siebenschlafern. Leipzig, 1910: S. Baring-Gould. Cu rious Myths of the Middle Ages. London, 1881, pp. 93-112; Семь спящих отроков Эфесских. А. Крымский. Общий историко-литературный очерк сказания; М. Аттая и А. Крымский. Переводы арабских версий VII-XIII вв. "Труды по востоковедению, издаваемые Лазаревским Институтом восточных языков", вып. 41, М., 1914; Г. К. Вагнер. 1) Легенда о семи спящих эфесских отроках и ее отражение во Владимиро-Суздальском искусстве. "Византийский временник", т. XXIII, М., 1963, стр. 85-88; 2) Скульптура Владимиро-Суздальской Руси. М , 1964, стр. 66-70 и др.)

Откуда легенду о спящих отроках мог знать Кюхельбекер? У нас нет никаких данных о том, читал ли он труд Э. Гиббона, хотя, как известно, этот труд был хорошо известен Пушкину и его русским современникам и декабристам.¹ Не сохранилось также никаких данных, мог ли Кюхельбекер знать многочисленные другие очень разнообразные источники конца XVIII - начала XIX в., из которых можно было извлечь общие очертания этой легенды, вроде, например, "Церковной истории" Иоганнеса Шрёка (J.-M. Schrokh) и "Новых восточных сказок" графа Келюса или немецкого перевода персидских сказок "Тути-Намэ".² Легенда о спящих отроках была очень популярна в немецкой литературе XVIII в.; намек на нее содержится, в частности, в словах Саладина у Лессинга в "Натане Мудром" (действие IV, сцена 4), в стихах Рюккерта,³ она изложена в "Легендах" Козегартена (1816) и т. д. Едва ли мы, однако, ошибемся, если предположим, что Кюхельбекер знал эту легенду из небольшой поэмы Гете "Sieben Schlafer" (1814-1815), составляющей предпоследнее стихотворение из двенадцатой книги его "Западно-восточного Дивана", озаглавленной "Хульд-Намэ, или Книга рая".

¹ (Пушкин имел в своей библиотеке труд Гиббона во французском переводе 1828 г. (первое франц. изд. - 1812); он упоминает Гиббона в "Евгении Онегине" (гл. 8, строфа XXXV), в прозаических статьях и др. См.: Б. Томашевский. Заметки о Пушкине. В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 4-5. М.- Л., 1939, стр. 484. Во время пребывания декабристов в Сибири, по сообщению А. П. Беляева, несколько человек (И. Киреев, П. Борисов и др.) предприняли перевод труда Э. Гиббона (см.: Литературное наследство, 1954, т. 59, стр. 738 и 744); ср. также: С. С. Волк. Исторические взгляды декабристов. М.- Л., 1958, стр. 204-205.)

² (Joh. M. Schrokh. Kirchengeschichte, Bd. IV, SS. 191-210; J. Koch. Die Siebenschlaferlegende, S. 186; Comte Caylus. Les Nouveaux Contes orientaux. Amsterdam, 1786, pp. 12-63; Histoire de Kakianos et des Sept Dormans. Перепечатано в кн.: F. W. V. Schmidt. Sammlung franzosischer Schriftsteller aus dem XIX Jahrh. in das XIII Jh. Zuruck. Berlin-Stettin, 1818, SS. 75-105; G. L. Th. Kosegarten, Legenden, 1816, II, S. 145-156 (источник: "Legenda aurea"; cp. J. Koch, S. 195); С J. LudwigIken, Touti Nameh, eine Sammlung persischer Marchen. Stuttgart, 1822, S. 288-311.)

³ (Damentaschenbuch von 1822, S. 139 (J. Koch. Die Siebenschlaferlegende, SS. 142-195).)

Известно, что с юных лет Кюхельбекер был очень увлечен творчеством Гете, провозглашая немецкого писателя своим "идеалом" и образцом. Впоследствии, когда он охладел к нему ("Царствование Гете кончилось над моею душою",- гласит запись его дневника от 27 марта 1840 г.), Кюхельбекер даже считал, что именно он сам явился причиной известности Гете в русской литературе как его деятельный популяризатор.¹ Хотя это было явное самообольщение, но Кюхельбекер все же действительно много писал о Гете в своих критических статьях, заметках к своим и чужим переводам его произведений и т. д. В 1820 г., находясь за границей, Кюхельбекер ездил в Веймар, виделся и сблизился с Гете, беседовал с ним о немецкой и русской литературах, получил от него в подарок книгу и обратился к нему с письмом, в котором именовал Гете "учителем, коему столь многим обязан в воспитании своей души"; тогда же Кюхельбекер посвятил Гете восторженное стихотворение "К Промефею"² и послал ему еще из Франкфурта его русский текст, сопровожденный подстрочным немецким переводом. Стихотворение кончалось так:

Песнолюбивое племя славян услышит с любовью 
   Арфу, которую ты в светло-святые часы 
Подал юноше мне - я буду тобою бессмертен. 
  О, прийми ж, Промефей, все мое лучшее в дар - 
Не удивленье одно, но любовь и звуки простые 
   Робких еще, но тобой смело настроенных струн!

¹ (В. К. Кюхельбекер. Дневник, стр. 252.)

¹ (О Кюхельбекере и Гете см. шестую главу в исследовании С. Н. Дурылина "Русские писатели у Гете в Веймаре" (Литературное наследство, 1932. кн. 4-6, стр. 374-393).)

"Во всей литературе русского гетеанства,- справедливо замечает С. Н. Дурылин,- нет более страстного и пламенного изъявления любви и приверженности к великому немецкому поэту, чем этот эллинизированный дифирамб Кюхельбекера в честь Прометея-Гете".¹

¹ (О Кюхельбекере и Гете см. шестую главу в исследовании С. Н. Дурылина "Русские писатели у Гете в Веймаре" (Литературное наследство, 1932. кн. 4-6, стр. 384.)

К середине 20-х годов относится пристальный интерес Кюхельбекера к "Западно-восточному Дивану" Гете, появившемуся в 1819 г. В глубокой заинтересованности этим произведением Кюхельбекер не был одинок, имея немало единомышленников среди современных ему русских литераторов. В середине 20-х годов эта литературная новинка привлекла у нас большое внимание. Успех "Дивана" у русских переводчиков, отметил В. М. Жирмунский, становится понятным на фоне увлечения романтическим ориентализмом, основу которого заложили у нас произведения Байрона, Т. Мура и переводы "с арабского" (из Корана), с персидского и др., появлявшиеся в журналах и альманахах этих годов.¹ В 1825 г. Кюхельбекер составил конспект к "Западно-восточному Дивану", занеся в свою рабочую тетрадь имена, хронологические даты и заметки, извлеченные из прозаического комментария Гете к стихотворениям "Дивана" ("Noten und Abhandlungen zu besserem Verstandnis des West-Ostlichen Divans").² Хотя в годы тюрьмы и ссылки творчество Гете постепенно утрачивало для Кюхельбекера былое значение, но этот процесс происходил очень медленно; с другой стороны, возбужденный в нем "Диваном" интерес к восточной поэзии получал постоянные подкрепления и достигал самостоятельного значения. "Россия,- писал Кюхельбекер,- по самому своему географическому положению могла бы присвоить себе все сокровища ума Европы и Азии. Фирдоуси, Гафиз, Саади, Джами ждут русских читателей".³ Любопытно, что о "Западно-восточном Диване" Кюхельбекер вспоминал еще в декабре 1833 г., читая стихотворения Г. Р. Державина: в некоторых из них ему почудилось "что-то восточное, что-то напоминающее "Ostwestlicher Divan" Гете"⁴ (следовало сказать: "West-Ostlicher"). Как видно из дневника Кюхельбекера, в Свеаборге у него находились какие-то сочинения Гете, пополнившиеся еще несколькими томами в мае 1834 г.⁵ "Кто не знает наизусть волшебных сказок и баллад Гете?",- спрашивал Кюхельбекер в статье "Поэзия и проза", посланной Пушкину для "Современника" при письме от 3 августа 1836 г.⁶

¹ (См.: В. Жирмунский. Гете в русской литературе. Гослитиздат, Л., 1937, стр. 125-128.)

² (Кюхельбекер составил краткий конспект лишь первой части гетевских "Noten", касающихся истории арабской и персидской поэзии (с начала до главы "Джами" включительно); конспект этот (с воспроизведением факсимиле рукописи) напечатан в указанном томе "Литературного наследства" (1932, кн. 4-6, стр. 663-666). В недавнем русском переводе извлечения из "Примечаний и заметок для лучшего понимания "Западно-восточного Дивана"" Гете появились в журнале "Проблемы востоковедения" (1960, № 3, стр. 185-197). См. о них новую работу: W. Lenz. Goethes "Noten und Abhandlungen zum Westostlichen Divan". Hamburg, 1958.)

³ (В. К. Кюхельбекер. Дневник, стр. 329; запись от 29 декабря 1831 г. свидетельствует о знакомстве поэта-декабриста с "Шах-Намэ" Фирдоуси (стр. 29). Стоит отметить, что в посланном Б. Г. Глинке 21 декабря 1833 г. "небольшом списке тех книг, которые бы мне хотелось прочесть", Кюхельбекер называет и "Шах-Намэ" (в переводе с персидского) и, сверх того, "перевод "Корана" на каком-нибудь известном мне языке" (Литературное наследство, 1954, т. 59, стр. 418-419).)

⁴ (В. К. Кюхельбекер. Дневник, стр. 224.)

⁵ (В. К. Кюхельбекер. Дневник, стр. 188 (запись от 27 мая 1834 г.).)

⁶ (Литературное наследство, т. 59, стр. 394.)

Таким образом, не может быть никакого сомнения в том, что Кюхельбекер знал стихотворение Гете "Sieben Schlafer", вошедшее в "Книгу Рая" ("Западно-восточного Дивана"). Это стихотворение написано Гете между декабрем 1814 и маем 1815 г. и опубликовано в "Диване" в 1819 г. Гете воспроизводит ту редакцию легенды о семи спящих отроках, которая занесена в "Коран" (18-я сура), но ему была известна также арабская версия, воспроизведенная в венских "Fundgruben".¹ Одна из особенностей этой версии и обработки Гете та, что количество уснувших в пещере эфесских отроков не семь, а шесть:

Sechs Begunstigte des Hofes 
Fliehen von des Kaisers Grimme,-

говорится в начальных стихах гетевского стихотворения; седьмым же, уснувшим вместе с ними, является пастух:

... die zarten 
Leicht beschuht-bepuzten Knaben 
Nimmt ein Schafer auf, verbirgt sie 
Und sich selbst in Felsenhohle.

(v. 19-22).

¹ (Fundgruben des Orients, bearbeitet durch eine Gesellschaft von Liebhabern, Bd. III. Wien, 1813, SS. 347-381. Об этой версии, представлявшей собою контаминацию нескольких других редакций, и знакомстве с ними Гете см.: J. Koch. Die Siebenschlaierlegende, SS. 143-151, 194. Гонителем отроков здесь является Dekianus, а действие происходит в Эфесе.)

Хотя в изложении событий легенды о спящих отроках Гете близко придерживался ее арабских версий, но в своей интерпретации и поэтической обработке легенды он проявил также и самостоятельность. В особенности своеобразие проникающей ее тенденции чувствуется в контексте всей "Книги рая", где "Семь спящих" помещены в конце и как бы подчеркивают ее основную тему. Комментаторы Гете подчеркивают, что тема "рая" - одна из важнейших в "Западно-восточном Диване". Задумавшись над тем, кто достоин рая, Гете как бы отвечает: только боец; им должен быть и поэт, если он ищет бессмертия. Дальнейшее развитие темы рая мы находим в поэтической переработке легенды о спящих отроках "Символика легенды в "Диване" очевидна",- замечает новейший исследователь; избранный "отрок" - сам поэт. Он подобен Эпимениду, полстолетия проспавшему в зачарованной пещере и вышедшему из нее с окрепшим даром прорицателя. Обновленный, "омоложенный" и "вновь рожденный", он приносит народу открытую им истинную "мудрость Востока".¹

¹ (Л. М. Кессель. Западно-восточный синтез в гетевском "Диване". "Народы Азии и Африки", 1963, № 2, стр. 125.)

Действительно, на стихотворение Гете "Семь спящих" оказала несомненное влияние античная легенда об Эпимениде, в которой с давних пор усматривают одно из ранних звеньев в общей цепи сказаний о чудесном долголетнем сне, восходящих к мифологической и культовой поэзии. Легенда о прорицателе Эпимениде из Крита пользовалась известностью в Европе; уже в XVII веке ученые-классики сопоставили ее (по изложению у Плиния, Аполлония и Диогена Лаэртского) с более поздним преданием об Эфесских отроках.¹ Античную легенду обработал и Гете в "праздничном представлении" "Пробуждение Эпименида" (1814), полном намеков на современные ему политические события: взятие Парижа союзными войсками, деятельность "Тугендбунда" и т. д. Первое представление этой пьесы состоялось 30 марта 1815 г. в Берлине, но сюжет ее Гете изложил годом раньше, в программе 1814 г., незадолго до того, как он начал работу над стихотворением "Семь спящих" - "Пробуждение Эпименида" ("Des Epimenides Erwachen"), которое безусловно оказало воздействие на "Семь спящих". В указанной программе своей пьесы Гете так излагал ее сюжет: "Эпименид, сын одной нимфы, родившийся на острове Крит, пас отцовские стада. Однажды в поисках пропавшей овцы он заблудился и попал в какую-то пещеру, где он был объят внезапно сном. И этот сон продолжался сорок лет. Когда он снова проснулся, то нашел все изменившимся; однако он был снова узнан своими. Весть об этом чудесном сне распространилась по всей Греции, его стали считать любимцем богов и просить у него совета и помощи". В своей пьесе Гете изобразил, что Эпименид был погружен в сон вторично, чтобы не переживать несчастного времени, а также для того, чтобы получить дар прорицателя.²

¹ (См.: I. Koch. Die Siebenschliiferlegende. S. 186 и др., со ссылкой на книгу: C. F. Heinrich. Epimenides aus Kreta. Leipzig, 1801.)

² (И. В. Гете, Собрание сочинений в 13 томах, т. IV, Гослитиздат, М.- Л., 1933, стр. 500.)

Стоит отметить, что в одном из писем племяннице из Свеаборга (от 27 апреля 1834 г.) Кюхельбекер уподобил себя Эпимениду, о котором знал несомненно из указанного выше произведения Гете.¹ Откликаясь на призыв произнести свое суждение о посылаемых изгнаннику литературных новинках, Кюхельбекер писал: "Я человек давно прошедшего времени; впрочем, разбор я все-таки пришлю и даже позволяю тебе показать его братцам. Пусть они позабавятся над Эпеминидом (sic!), который спросонья будет им обслуживать явление такого времени, коего рождение он, правда, подозревал, но при развитии которого он уже спал мертвым сном".² Приведенные слова свидетельствуют о том, что Кюхельбекеру мог быть понятен и символизм гетевского стихотворения "Семь спящих". Невозможно, вероятно, отрицать также подразумеваемый смысл его собственной поэмы "Семь спящих отроков", однако его следует воспринимать без всякой связи с Гете, стихотворение которого "Sieben Schlafer" было для Кюхельбекера лишь поводом для самостоятельной обработки сюжета. В обоих произведениях - Кюхельбекера и Гете - нет и более частных совпадений, кроме общих Очертаний древней легенды. В пору создания своей поэмы у Кюхельбекера не было под рукой ни исторических источников о гонениях на христиан при поздних римских императорах, ни, вероятно, текста стихотворения Гете; сюжет легенды, некогда вычитанный им из "Западно-восточного Дивана", Кюхельбекер расцветил заново подробностями, которые подсказывала ему память о его прошлых чтениях.

¹ (О "Пробуждении Эпименида" как о типичной пьесе "на случай" Кюхельбекер довольно сурово отозвался в письме к матери 28 июня 1834 г., признаваясь, впрочем, что "к огромному таланту Гете" он всегда будет испытывать "величайшее уважение" (Литературное наследство, 1954, т. 59, стр. 426-429).)

² (Декабристы. Под ред. Н. П. Чулкова. М., 1938, стр. 171. В написании имени Эпименида Кюхельбекер допустил ошибку.)