В. А. Бочкарев. Трагедия А. С. Хомякова "Ермак" и ее место в развитии русской исторической драматургии

Интерес А. С. Хомякова к исторической тематике с особенной силой проявился в его трагедиях, к написанию которых поэт обратился уже в юношеские годы. Незадолго до сдачи экзамена на степень кандидата математических наук при Московском университете Хомяков начал писать трагедию "Идоменей", "которую довел только до второго действия".¹ Его другой, уже полностью завершенной работой в этом жанре явилась трагедия "Ермак". Время написания этой трагедии с точностью установить затруднительно, так как имеющиеся на этот счет сведения отличаются разноречивостью. Некоторые авторы датируют написание "Ермака" 1824-1825 гг., другие же считают временем создания трагедии 1826 г. Хомяков, видимо, окончил ее к осени 1826 г.

¹ ("Русский архив", 1896, кн. 11, стр. 346.)

Трагедия читалась автором у Веневитиновых на следующий день после чтения там пушкинского "Бориса Годунова". В статье о "Ермаке" К. А. Полевой заявил, что "Ермак" - "отрасль того же древа, которое родило трагедию Пушкина".¹ К. Полевой ошибся. "Древо", на котором выросла трагедия Хомякова,- совсем иное. У Хомякова - исторического драматурга были свои предшественники и последователи, творчество которых имело очень мало общего с поэзией Пушкина. Его трагедия во многих отношениях является художественным антиподом "Бориса Годунова". Существенно отличается она по своей структуре и от произведений декабристской драматургии, особенно от трагедий, в которых поэты-декабристы ближе всего подошли к Пушкину (пролог к "Хмельницкому" К. Ф. Рылеева, 2-я редакция "Аргивян" В. К. Кюхельбекера, "Пир Иоанна Безземельного" П. А. Катенина). Это тем более характерно, что в поэзии Хомякова временами звучали социальные и героические мотивы, сближавшие его с декабристами.² Известно также, что талантливый поэт поддерживал личные связи с декабристами, хотя и расходился с ними во взглядах.³ Еще более характерно то, что трагедия "Ермак" не получила одобрения со стороны любомудров, с которыми Хомяков был связан (биографически и творчески) гораздо теснее, чем с декабристами. В числе людей, холодно отнесшихся к трагедии Хомякова, не случайно оказался Д. В. Веневитинов, глубоко понявший и проникновенно оценивший пушкинского "Бориса Годунова". "Веневитинова и Пушкина клевреты не понимают тебя",- писал А. С. Хомякову его брат, имея в виду трагедию "Ермак".⁴ "Не понял" Хомякова - автора "Ермака" - и другой "клеврет" Пушкина, М. П. Погодин, написавший позднее под несомненным пушкинским влиянием трагедию "Марфа, посадница Новгородская". (В известном рассказе Погодина о чтении Пушкиным "Бориса Годунова" у Веневитиновых по существу содержится противопоставление пушкинской трагедии "Ермаку").

¹ ("Московский телеграф", 1832, ч. XLIV, № 6, стр. 227.)

² (См., например, его стихотворение "Бессмертие вождя", которое было опубликовано в "Полярной звезде" (А. С. Хомяков, Полное собрание сочинений, т. 4, М, 1909, стр. 92-93).)

³ (См. об этом в биографии А. С. Хомякова, написанной В. Лясковским. "Русский архив", 1896, кн. 11, стр. 348.)

⁴ ("Русский архив", 1884, кн. 3, № 5, стр. 225. Письмо от 3-го декабря 1826 г.)

С другой стороны, показательна та суровая критическая оценка, которую дали "Ермаку" деятели "Московского телеграфа". Мы имеем в виду упомянутую выше статью К. А. Полевого и ту довольно злую пародию на "Ермака", с которой выступил (под именем Демишиллерова) Н. А. Полевой.¹ Важно отметить, что оба поборника романтизма относили трагедию Хомякова к числу романтических произведений, по существу осуждая в ее лице какое-то неприемлемое для них течение в романтизме. "Шекспир и Шиллер писали не так, хотя и были романтики",- говорит Н. А. Полевой в предисловии к своей пародии на "Ермака".² На Шекспира, а также на "Шлегелей, Шиллеров, Экштейнов" ссылается в своей статье о "Ермаке" и К. А. Полевой.³

¹ (См.: "Новый живописец общества и литературы", составленный Николаем Полевым. Ч. 2. М., 1832, стр. 210 и сл. Нужно отметить, что в своих позднее написанных драмах, среди которых есть и пьеса о Ермаке, Н. А. Полевой уже не был художественным антагонистом А. С. Хомякова.)

² (См.: "Новый живописец общества и литературы", составленный Николаем Полевым. Ч. 2. М., 1832, стр. 211. Нужно отметить, что в своих позднее написанных драмах, среди которых есть и пьеса о Ермаке, Н. А. Полевой уже не был художественным антагонистом А. С. Хомякова.)

³ ("Московский телеграф", 1832, ч. XLIV, № 6, стр. 226.)

Между тем известные поэтические достоинства "Ермака" признавались всеми современниками. Даже подвергший эту трагедию строгой критике К. А. Полевой отмечал, что как лирический поэт ее автор почти не имеет "себе соперников во всех поэтах русских".¹ Пушкин писал, что трагедия "Ермак" заслуживает "особенной критической статьи".²

¹ ("Московский телеграф", 1832, ч. XLIV, № 6, стр. 242.)

² (А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений, т. 11, Изд. АН СССР, Л., 1949, стр. 105.)

Все это побуждает заняться историко-литературным, или, как ныне принято выражаться, типологическим изучением художественной структуры трагедии.

В трагедии "Ермак" с большой отчетливостью проявился тот отвлеченно-нравственный, идеалистический подход к изображению исторических событий и лиц, который был так характерен для драматургов, стоявших на позициях реакционного романтизма. Если П. А. Плавильщиков при всей склонности к консерватизму не уделил почти никакого внимания раскаянию Ермака в его разбойничестве, а само обращение будущего покорителя Сибири к разбойничеству объяснил... его патриотизмом, то Хомяков сделал раскаяние Ермака и его стремление искупить вину основным пафосом своей трагедии. Чтобы сильнее подчеркнуть раскаяние своего Ермака, Хомяков вводит в трагедию образ его отца Тимофея, проклявшего своего преступного сына. Не довольствуясь этим, Хомяков ввел в трагедию образ невесты Ермака Ольги, заставив последнюю мучиться сознанием того, что она полюбила разбойника. Сцены, посвященные изображению мучительных переживаний этих трех действующих лиц, занимают весьма большое место в трагедии и придают ей до некоторой степени мелодраматический характер.

Религиозно-нравственный подход Хомякова к изображению исторического героя полностью согласуется с идейной направленностью использованной им "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина. Умные Строгановы,- рассказывает Карамзин,- обратились к Ермаку и его товарищам с грамотой, в которой призывали отважных разбойников "отвергнуть ремесло, недостойное христианских витязей, быть не разбойниками, а воинами царя белого, искать опасностей не бесславных, примириться с богом и с Россиею". Далее историк говорит, что, получив эту грамоту, "Ермак с товарищами прослезился от умиления... Мысль свергнуть с себя опалу делами честными, заслугою государственною и променять имя смелых грабителей на имя добрых воинов отечества тронула сердца грубые, но еще не лишенные угрызений совести".¹

¹ (Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. IX, СПб., 1821, стр. 380, 381.)

Трагедия Хомякова "Ермак" является одной из первых русских трагедий, содержащих отрицательную характеристику царя Ив ана IV. Хомяков характеризует Ивана IV как "свирепого и дикого безумца, гонителя угодников христовых, венчанного врага земли родной".¹ Эта характеристика полностью отвечает карамзинской оценке деятельности Ивана IV в тот период его жизни, когда, отстранив своих прежних советников Сильвестра и Адашева, царь окружил себя опричниками и достиг, по словам историка, "высшей степени безумного своего тиранства", ознаменовав свое правление "беспримерными ужасами".² Известно, что декабристы приветствовали появление девятого тома "Истории государства российского", видя в обличаемом историком Иване Грозном типичного представителя самодержавной тирании. В трагедии же Хомякова этот антитиранический мотив звучит очень приглушенно, причем поэт не обнаруживает склонности толковать тиранию Грозного в расширительном смысле.³ Не подлежит сомнению, что в своей оценке личности и правления Ивана Грозного Хомяков стоял ближе к Карамзину, чем к декабристам.

¹ (А. Хомяков. Ермак. Трагедия в пяти действиях, в стихах М., 1832, стр. 82. Далее страницы этого издания указаны в тексте.)

² (Н. М Карамзин. История государства Российского, т. IX, стр. 162, 207.)

³ (Возможность подобного толкования пьесы театральной публикой, по-видимому, учитывалась цензурой. Почти все вымарки, сделанные ею при печатании трагедии, коснулись резкой характеристики Ивана Грозного. См.: "Русский архив", 1897, кн. I, вып. 2, стр. 308.)

С отвлеченно-моральным ("карамзинским") подходом Хомякова к изображению исторических событий и лиц тесно связан наличествующий в трагедии мистицизм. Через всю трагедию проходит мотив мистического предопределения. Задолго до наступления развязки Ермак и другие лица узнают о том, что покоритель Сибири погибнет. Уже в самом начале трагедии казаки Ермака говорят о знамениях, предвещающих трагический исход (2). В развертывании действия трагедии большое место занимают пророческие сны. Ермак видит пророческий сон, из которого узнает, что он будет прощен своим отцом, но погибнет (21-22, 25, 27). С еще большей конкретностью предсказывается гибель Ермака "в вещем сне", приснившемся Шаману. Шаман заявляет, что Ермак погибнет в волнах седого Иртыша (166-167). От этого сбывающегося пророчества отдает столь грубым мистицизмом, что даже рецензент реакционной "Северной пчелы" счел нужным иронически упомянуть о Шамане, который, в сущности, "поставил на своем".¹ Еще решительнее восстал против мистического образа Шамана К. А. Полевой, писавший, что Хомяков "раскрасил" историческое событие совершенно произвольными вымыслами и "заслонил" его вымышленными фигурами: невестою Ермака, "провещателем Шаманом" и др.² Образ Шамана, выведенный в трагедии Хомякова, глубоко характерен для всей консервативной исторической драматургии. Во многих исторических пьесах, написанных после "Ермака", можно встретить подобные же образы волхвов, юродивых и т. п., выступающих в роли "провещателей".

¹ ("Северная пчела", 1832, № 114.)

² ("Московский телеграф", 1832, ч. XLIV, № 6, стр. 255.)

Мистический подход к изображению судьбы Ермака Хомяков распространяет и на свое понимание истории. По концепции Хомякова, каждое историческое приобретение или завоевание обязательно должно сопровождаться кровавыми жертвами, приносимыми небесным силам, охраняющим то царство, за счет которого сделано приобретение. Платой России за завоевание Сибири должна была явиться смерть Ермака. Если декабристы, размышляя над историей, пытались вскрыть закономерности, складывающиеся в самом обществе и управляющие его развитием, то Хомяков, сделав робкую попытку объяснить обращение Ермака и его товарищей к разбойничеству господствовавшим в тогдашнем обществе произволом и насилием,¹ в остальном резко порвал с социальным детерминизмом, подменив вскрытие общественных закономерностей ссылками на мистическое предопределение.

¹ (На присутствие в трагедии этой социальной мотивации указывает в своей статье Д. И. Бернштейн. См.: Пушкин - родоначальник новой русской литературы. Сб. научно-исследовательских работ, Изд. АН СССР, М.- Л., 1941, стр. 237.)

В трагедии "Ермак" мистически трактуется не только гибель завоевателя Сибири, но и самый его подвиг. Ермак признается в трагедии, что его "влекла" на подвиг "невидимая сила". "Пройду я путь,- говорит он,- указанный мне небохМ". На "небесное" происхождение власти Ермака над казаками указывает и Мещеряк (9).

С мистической трактовкой подвига Ермака в трагедии связано преувеличение роли этого исторического героя в развертывании событий. Выступая как "посланный небес", "как некий сын возвышенного мира" (13), Ермак обладает поистине титанической силой и является могущественным вершителем судеб. Ему одному приписывается в трагедии честь завоевания Сибирского царства. Что же касается казаков, то они лишь "слепо" повиновались Ермаку (4), беспрекословно выполняя его распоряжения. Когда же недруги Ермака попытались взбунтовать против него казаков, Ермаку стоило лишь появиться среди бунтовщиков и обратиться к ним с речью, как бунт немедленно прекратился (36-39).

Преувеличив роль Ермака, приписав ему одному заслугу завоевания Сибири, Хомяков еще больше отдалился от вскрытия подлинных закономерностей исторического развития.

Вообще уровень историзма хомяковской трагедии невысок. Хомяков, правда, не допускает в сюжете пьесы серьезных отступлений от летописного предания. Встречающиеся в его трагедии имена исторических лиц - Кучума, его племянника Маметкула, Андрея Курбского, атамана Никиты Пана и др.- действительно связаны с теми событиями, о которых повествуется в трагедии. Соответствуют историческим данным и содержащиеся в "Ермаке" географические наименования. Отдельные бытовые подробности, на которые, впрочем, автор "Ермака" необычайно скуп, не расходятся с данными истории. Но гораздо характернее для этой трагедий допускаемые ее автором многочисленные и многообразные нарушения исторической истины. Вопреки историческим сведениям Хомяков заставляет Матвея Мещеряка изменить Ермаку. Это отступление от истории бросилось в глаза современникам. "В Московском телеграфе" говорилось о том, что автор "Ермака" "раскрасил историческое событие" "небывалой изменой товарищей Ермаковых".¹ Расходится с историей и содержащийся в трагедии Хомякова эпизод убийства якобы изменившего Мещеряка. В трагедии Ермак смертельно ранит. Мещеряка, бросая в него копье, а остяки добивают мятежного атамана, желая избавить его от мучений (165-166). Между тем у Карамзина говорится о возвращении в Россию уже после гибели Ермака оставшихся в живых "казаков и воинов московских вместе с остатками иноземной Строгановской дружины под главным начальством атамана Матвея Мещеряка".²

¹ ("Московский телеграф", 1832, часть XL1V, № 6, стр. 233.)

² (Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. IX, стр. 409-410 (курсив наш,- В. Б.).)

В трагедии Хомякова полностью отсутствует историческая и русская национальная специфичность характеров. В этом отношении "Ермак" ничем не отличается от трагедий Озерова. Уже К. А. Полевой заметил, что Ермак и все "добрые лица" хомяковской трагедии "нисколько не похожи на дерзких, мужественных казаков: это немецкие студенты, прекрасно разговаривающие по-русски". "Если бы на завоевание Сибири,- пишет К. А. По-лецой,- отправился какой-нибудь бурш Геттингенского университета, с толпою товарищей и филистеров, то в трагедии г-на Хомякова была бы истина. Но теперь ее нет и следа".¹

¹ ("Московский телеграф", 1832, ч. XLIV, № 6, стр. 240.)

Действительно, Хомяков превращает своих героев - казаков XV1 века - в каких-то романтически настроенных мечтателей, чуждых житейского практицизма, тонко воспринимающих красоты природы, наделенных необыкновенной моральной чуткостью. Отсутствие у персонажей Хомякова малейшего сходства с их реальными историческими прототипами подчеркивается языком трагедии, находящимся в разительном противоречии с тем языком, которым могли говорить простые русские люди в эпоху Ивана Грозного. Даже благосклонно отнесшийся к трагедии родной брат Хомякова принужден был признать, что "какое-то музыкальное чувство" заставило автора "Ермака" "подвесть под один тон все речи". Ф. С. Хомяков рекомендовал брату, перерабатывая трагедию, дать "лицам тон, характер и язык времени и народа".¹ Мы уже говорили о том, что Хомяков заставил Ермака постоянно испытывать муки совести, неустанно бичевать себя за свое обращение к разбойничеству. Этим самым драматург существенно исказил характер Ермака. Хотя Хомяков и уверяет, что его герой - мужественный, волевой и сильный человек, на деле Ермак выглядит у него слабовольным, экзальтированным мечтателем, легко переходящим от восторга к отчаянию и пессимизму.

¹ ("Русский архив", 1884, кн. 3, стр. 225.)

Типичной романтической героиней является и невеста Ермака Ольга. Она любит Ермака неземной любовью. Трогательно заботится она об отце своего возлюбленного. В этом бледном, идеализированном образе нет ни одной черты, напоминающей реальный облик русской женщины XVI века.

С далекими от всякой реальности условными образами Ермака и его невесты гармонирует образ Молодого казака, наделенного нежной, поэтической душой. Подобно Ермаку, Молодой казак предчувствует свою гибель и действительно погибает от руки предателя. Автор влагает в его уста выспренние речи, выражающие грусть и смутные томления его молодой души. "Ну, признаюсь, престранный ты мечтатель",- отвечает на речи Молодого казака его товарищ (114).

Трагедия "Ермак" отличается чрезвычайно слабым развитием драматического действия.

Сюжет пьесы основывается на развертывании отношений героя с его отцом и невестой и на измене Мещеряка, вступившего в тайные сношения с Шаманом. Чтобы связать две интриги пьесы и поддержать готовое остановиться действие, автор прибегает к явным натяжкам. Он заставляет Ивана Кольцо, возвращающегося к Ермаку из Москвы, случайно встретиться на берегах Оки с Тимофеем и Ольгой, которые, узнав о подвиге Ермака и прощении его царем, вместе с Иваном Кольцо направляются к Ермаку.

Вялое и однообразное, основывающееся на случайностях действие трагедии "Ермак" чрезвычайно бедно социально-историческим содержанием. Характерно, что в этом произведении, посвященном одному из выдающихся событий русской истории, очень мало внимания уделяется этому событию. В трагедии сначала говорится о том, что предстоит решающая битва, которая должна ознаменоваться взятием столицы Сибирского царства. В последующем узнается, что это событие совершилось и Сибирь завоевана казаками. Автор не сообщает, однако, никаких подробностей, относящихся к завоеванию Ермаком Сибири.

Невнимание Хомякова к событийной стороне избранного им для драматизации исторического материала связано с почти полным отсутствием в трагедии массовых сцен. За исключением сцены, где Ермак мгновенно усмиряет поднявшийся против него мятеж, автор нигде не показывает казацкую массу, ограничиваясь изображением отдельных, бледно очерченных фигур.

Лишенная разнообразия лиц, бытовых деталей, яркой и захватывающей борьбы, трагедия Хомякова отличается выдержанной на всем ее протяжении элегической тональностью. В сущности это не трагедия, а лирическое произведение, облеченное в диалогическую форму. Именно так и воспринимали "Ермака" Пушкин и Белинский ""Ермак" А. С. Хомякова,- писал Пушкин,- есть более произведение лирическое, чем драматическое".¹ Белинский же утверждал, что в трагедии "Ермак" зрители "вместо характеров увидели олицетворение известных лирических ощущений и чувствований и вообще нечто вроде пародии на драматический лиризм Шиллера".²

¹ (А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений, т. 11, стр. 141.)

² (В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. VIII, М., 1955, стр. 65-66.)

Преобладание в "Ермаке" лирической стихии сказалось и на композиции этого произведения, в которой большую роль играет песенное начало. В "Ермаке" имеется несколько песен, подчеркивающих элегическую тональность трагедии и лирическую основу ее композиционного построения. Такова песня Софьи, подруги Ольги, открывающая собой второе действие трагедии. В том же действии трагедии содержится песня первого казака.

По своему художественному направлению трагедия "Ермак" является глубоко эклектическим произведением. Черты романтизма соединяются и переплетаются в ней с чертами классицизма, присутствие которых очень заметно в этом произведении. Эклектичность "Ермака" была подмечена современной критикой. Так, "Северная пчела" писала, что благодаря сочетанию в стиле "Ермака" противоречивых элементов из этой трагедии "вышло ни то, ни се! Ни романтизм, ни классицизм, ни шиллеризм, ни расинизм!".¹ К. А. Полевой тоже заявил, что в "уме автора "Ермака" остались глубокие следы классической трагедии. Он только наружно сложил с себя эластические оковы, в коих расхаживали французские трагики".²

¹ ("Северная пчела", 1832, № 115.)

² ("Московский телеграф", 1832, XLIV, № 6, стр. 240.)

Влияние на структуру "Ермака" старой поэтики классицизма сказалось прежде всего в том, что автор не обошелся без традиционных подпорок любовной интриги, этих, по выражению К. А. Полевого, "ветхих нитей любви", "вечных принадлежностей классической трагедии".¹ Не обошелся Хомяков и без наперсников. Наперсником Ермака в трагедии является Иван Кольцо, Софья выступает в качестве наперсницы Ольги, а Заруцкий выполняет роль наперсника Мещеряка. Имеется в "Ермаке" и традиционная борьба между "долгом" и "чувством". В восьмом явлении третьего действия трагедии по всем правилам классицизма показана борьба между честолюбивыми побуждениями Ермака, которому предложили быть царем Сибири, и его приверженностью к родине. В этой борьбе долг берет верх над честолюбием. На связь трагедии "Ермак" с традицией классицизма указывает и наличие в этом произведении резкого противопоставления добродетельных персонажей злодеям. Типичным злодеем, напоминающим злодеев старых трагедий, является в "Ермаке" Мещеряк.

¹ ("Московский телеграф", 1832, XLIV, № 6, стр. 234.)

Но при всей яркости сохранившихся в трагедии "Ермак" черт классицизма она обладает другими важными чертами, делающими ее произведением романтической драматургии. К числу этих черт относится романтическая мечтательность персонажей трагедии, свойственное им пренебрежение ко всему земному и стремление к небесному блаженству. Очень важным показателем принадлежности "Ермака" к романтическим произведениям является также стих трагедии.

Трагедия написана в основном белым пятистопным ямбическим стихом. Кое-где белый стих переходит в рифмованный (73, 103, 108, 137, 138, 153). Иногда пятистопный ямб заменяется четырехстопным рифмованным ямбическим стихом (154). На принципиальное значение избранного Хомяковым стиха указывала современная критика. Например, "Северная пчела" писала: "Стихи в трагедии так хороши, как только могут быть хороши пятистопные ямбы. Автор, придерживаясь формы романтической, избрал этот неблагодарный размер".¹ Критик "Московского телеграфа" решительно высказался в пользу избранного Хомяковым стиха, заявив, что трагедия "служит самым громким опровержением всех восклицаний защитников шестистопного ямба с рифмами".²

¹ ("Северная пчела", 1832, № 115.)

² ("Московский телеграф", 1832, ч. XLIV, № 6, стр. 244.)

Хомяков нарушил в своей трагедии единство времени и места. Действие пьесы начинается до покорения Сибири и отправления Ивана Кольцо в Москву, а заканчивается после его возвращения к Ермаку. Оно переносится с берегов Иртыша на берега Оки. а затем перебрасывается на берега Иртыша. Наконец, Хомяков отступает от обычая, принятого у авторов старых трагедий, пользоваться архаизированным "высоким" языком. В "Ермаке" редко можно встретить церковнославянизмы; автор этой трагедии пользуется в основном современным литературным языком.

Подведем итоги. Трагедия "Ермак" представляется весьма важным произведением при изучении истории русской драматургии. При всей ущербности ее драматизма она явилась своего рода вехой, стоящей на пути развития историко-драматического жанра. Эта трагедия развила в приемлемом для последекабрьской драматургии духе традиции допушкинской драматургии, почти полностью освободив их от оппозиционных аллюзий, которыми изобиловали пьесы Озерова. Если трагедии Озерова выражали переход от классицизма к сентиментализму, то в "Ермаке" запечатлена переработка чувствительной драматургии Озерова в мечтательный романтизм Жуковского. Сохранив не только озеровскую чувствительность, получившую в нем философски мечтательную и морализующую окраску, но и ряд черт старой трагедии классицизма, хомяковский "Ермак" самим своим эклектизмом отвечал требованиям "нормального", чисто эволюционного развития, дерзко нарушенного Пушкиным. Недаром в ряде исторических пьес 30-х годов мы находим причудливое сочетание элементов классицизма с элементами романтизма. Но "Ермак" вместе с тем явился и в меру "новаторским" произведением, поскольку в нем преломился ряд важных художественных достижений романтической драмы, без которых уже нельзя было обходиться при создании пьесы, претендующей на современное звучание.

Белинский не раз отмечал отсутствие связи между произведениями исторической драматургии 30-х годов и пушкинским "Борисом Годуновым". Связь драматургов 30-х годов с исторической трагедией допушкинского времени легко может быть замечена при рассмотрении художественной структуры "Ермака". Таким образом, трагедия "Ермак" как бы специально была создана для того, чтобы дать возможность исторической драматургии николаевского времени не соприкоснуться ... с создателем "Бориса Годунова", у которого эта драматургия заимствовала лишь отдельные частности и внешние приемы письма. Более глубокую связь с пушкинским "Борисом Годуновым" имели отрывки из трагедии поэта и переводчика А. А. Шишкова "Лжедимитрий", трагедия М. П. Погодина "Марфа, посадница Новгородская" и некоторые другие произведения.¹

¹ (См. об этом в кн.: Стихотворная трагедия конца XVIII - начала XIX в. Вступ. статья, подготовка текста и примечания В. А. Бочкарева. М.- Л., 1964 (Библиотека поэта, Большая серия), стр. 58-60.)