А. И. Хватов. "Тихий Дон" и эпопея XX века

В "Тихом Доне" затрагиваются события и решаются проблемы, являвшиеся предметом мучительных раздумий и напряженных нравственных исканий многих больших художников XX в. Уловить направление общественного развития, разобраться в противоречиях эпохи и найти их решение в интересах разума, гуманизма и культуры стремились и Голсуорси, и Ромен Роллан, и Томас Манн, и Горький. Каждый пытался обнять современную эпоху в ее необозримом пространстве и текучей многоликости. Складывался жанр эпопеи, в которой духовный мир человека, семейные отношения, социальная биография выступают в связях, взаимодействии с процессами большой истории, которая или присутствует как фон, или выступает в роли непосредственных обстоятельств деятельности людей, формирования характеров.

События мировой истории XX в., социальные потрясения и катастрофы - будь то мировая война или забастовка лондонских докеров, героическая борьба вольнолюбивых буров или баррикады Парижа, революционный переворот в России или умирающие безработные на улицах Нью-Йорка, пламя восстаний в колониях и крушение гуманистических иллюзий в сознании определенных кругов интеллигенции, вызванное кричащими противоречиями буржуазного мира,- властно напоминали о себе, не давали покоя, будили мысль, терзали совесть, понуждая к действию, заставляя выражать к себе отношение всех и каждого: и респектабельных Форсайтов ("Сага о Форсайтах" Голсуорси), и мятежного Жана Кристофа, и Оливье с его обостренной реакцией на социальную несправедливость и жестокость ("Жан Кристоф" Ромен Роллана), и трагически одинокого Леверкюна, пытавшегося избыть и преодолеть несовершенство мира в сверхчеловеческом акте творчества ("Доктор Фаустус" Томаса Манна), и мужественного Роберта Джордана, который нашел дело, достойное человека настоящего, в борьбе за свободу Испании ("По ком звонит колокол" Хемингуэя), и Клима Самгина с его скептицизмом и мещанским эгоцентризмом ("Жизнь Клима Самгина" М. Горького).

Примечательно то, что в европейском романе-эпопее сюжето-образующим стержнем выступает или история буржуазной семьи в нескольких поколениях, или сложный путь интеллигента - музыканта, писателя, журналиста и т. д.

Как справедливо замечает А. Чичерин, "истинной темой "Саги о Форсайтах"... является история буржуазной Англии в период все более обостряющегося кризиса, главной проблемой - будущее английского народа".¹ Семья же Форсайтов и те, кто с ними непосредственно связан, выступают тем кристаллом, который преломляет широкий поток исторической жизни.

¹ (А. В. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи. Изд. "Советский писатель", М., 1958, стр. 322.)

Проблемы исторического бытия, социальной жизни и духовных исканий эпохи ставятся и художественно решаются как проблемы социальных судеб, духовной жизни и нравственной эволюции буржуазной семьи, баронетов в третьем поколении, респектабельных дельцов, интеллигентов, изощривших ум и чувства чтением книг и созерцанием произведений живописи, деклассированных аристократов.

У истоков замысла "Жана Кристофа" стояли и "первый несравненный образец новой эпопеи" (так оценивал Ромен Роллан "Войну и мир" Л. Толстого), и автор повести "Мать".

Героем своего произведения писатель избирает человека сильного, талантливого и решительного. Выходец из низов, он ценой лишений и титанического труда достиг вершин культуры. Его путь - это путь познания и страданий, взлетов и падений, обретенной веры и горьких разочарований. Но на этом трудном пути он не сдается, не капитулирует перед грубой силой самодовольного, пошлого буржуазного общества.

Роллан рисует широкую картину буржуазной Европы, смело ставит коренные проблемы времени, вторгается в область политики и быта, социологии и искусства, экономики и морали - и все это воплощает как содержание духовной жизни героя, как факты его идейных исканий, как пафос его творческих порывов. Однако есть одна сфера, где наиболее полно проявляется натура Жана Кристофа,- это музыка. Имено в творчестве его бунт против пошлости буржуазного мира, его мятежные порывы к свободе, его страдания и вера гуманиста получают наиболее мощное выражение. Все, что кипит в его сердце, выливается в музыке как отклик на впечатления жизни, как предельное самовыражение и самоутверждение героя.

"Жан Кристоф" - это роман-эпопея, в котором европейская история XX в. дается как духовная биография людей, живущих в сфере культуры, искусства. Писатель широко освещает проблемы искусства, философии творчества как высшей формы человеческого бытия.

И Кристоф, и Оливье - натуры сложные. Их нравственная биография богата и противоречива, озарена светом высокой, чистой любви и омрачена моральными падениями. Роллан детально исследует диалектику их чувств, вечные нравственные ценности получают воплощение и проверку в их душевном опыте. Следовательно, у Роллана и злободневные вопросы современности, и вечные проблемы добра и зла, прекрасного и безобразного ставятся и решаются как проблемы социальной судьбы и внутренней жизни людей "горы", в известной мере отчужденных от народных истоков. Таково своеобразие эпопеи "Жан Кристоф" - и это во многом роднит ее с романами Томаса Манна - "Волшебной горой", "Доктором Фаустусом". Повседневную жизнь, наполненную трудом, борьбой и лишениями, ум и душу простого человека-труженика, обитателя низменности социальной, а не "волшебной горы",- писатели как бы робеют избрать в качестве материала, художественный анализ которого дал бы ответы на важнейшие вопросы века, помог бы уловить ход истории, осмыслить ее победы и заблуждения, постичь духовную жизнь времени.

Томас Манн - признанный мастер так называемого "интеллектуального романа". Реальный мир с его нуждами и борьбой, с его осязаемой вещественностью и духовной надстройкой преломляется в зеркале умственных занятий, творческой деятельности людей, личность которых осуществляется в сфере научного, художественного творчества. Это - Ганс Касторп, Адриан Леверкюн, Цейтблом. Нередко реальная действительность в ее социально-исторической и бытовой конкретности как бы исчезает, ибо мир воссоздается в научных и эстетических категориях, в отвлеченных понятиях. Диалектика жизненного процесса отражается в движении идей, захвативших героя, в эволюции его духовных исканий, в порывах деятельного духа, в работе анализирующей мысли.

Томас Манн убежден, что духовная культура, как зеркало, отражает все процессы и закономерности общественной жизни, человеческой деятельности. Поэтому замысел эпопеи, воссоздающий целостную картину эпохи, он связывает с образом человека, живущего в мире научного или художественного творчества. Нельзя не согласиться с критическим соображением В. Днепрова, заметившего: "Роман, поставивший вопросы, громадно важные для всех людей, в какой-то мере ориентируется на узкий слой культурной элиты. Это противоречие мешало полному выявлению творческой силы и свободы писателя".¹

¹ (В. Днепров. Доктор Фауст XX века. "Вопросы литературы", 1962, № 3, стр. 106.)

Ориентируясь в "какой-то мере" на "узкий слой элиты", Томас Манн эту культурную элиту делает основной темой своего творчества. О закономерностях эпохи с ее трагическими проблемами писатель судит по их отражению в зеркале ее интеллектуальной, духовной, эмоциональной жизни.

Еще во время работы над "Жизнью Клима Самгина" М. Горький и в письмах, и в "Заметке" для зарубежной печати высказывался о жанре своего произведения: "Роман должен иметь характер хроники, которая отметит все наиболее крупные события этих лет" (от 80-х годов до 1918-го). "Кажется, это будет нечто подобное хронике, а не роман"; "пишу нечто "прощальное , некий роман-хронику сорока лет русской жизни"; "в "Самгине я хотел бы рассказать - по возможности - обо всем, что пережито в нашей стране за 40 лет".¹

¹ (Горьковские чтения. 1949-1950. Изд. АН СССР, М., 1951, стр. 27, 29, 30, 31.)

Однако А. В. Луначарский, всегда тонко чувствовавший и остро улавливавший художественное, жанрово-структурное своеобразие любого произведения, писал, что "Жизнь Клима Самгина" написана "... в форме событий, группирующихся вокруг определенного индивидуального центра, вокруг героя. Этот характер своего произведения Горький выдерживает очень последовательно: в нем совсем нет ничего, чему не был бы Самгин прямым или косвенным свидетелем".¹

¹ (А. В. Луначарский. Статьи о литературе. Гослитиздат, М., 1957, стр. 334.)

В рассуждении Луначарского важно выделить два положения. Первое - "Жизнь Клима Самгина" - это роман, где все события группируются вокруг "определенного, индивидуального центра, вокруг героя"; второе - Клим Самгин выступает в роли прямого или косвенного свидетеля всего, что происходит в романе, именно - свидетеля, ибо "пустая душа", как его характеризовал сам Горький, едва ли могла быть тем зеркалом, которое способно относительно правдиво отражать ход истории.

Хотя формально Климу Самгину в композиции романа принадлежит та же роль, что и Жану Кристофу в романе Роллана, Горький не мог бы сказать о своем персонаже так, как сказал о своем французский писатель: чтобы произнести слова сурового осуждения развращенной верхушки буржуазного общества, "мне для этого нужен был герой с чистым сердцем и чистым взглядом, безупречный, чтобы он имел право заговорить голосом достаточно громким и чтобы его было слышно. Я терпеливо создавал этого героя".¹

¹ (Цит. по кн.: А. В. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи, стр. 304.)

Горький иначе относился к герою своей эпопеи, иные творческие намерения связывал с ним. В письме к М. Ф. Андреевой он заметил: "Ты мне писала и говорила, что "Самгин' написан холодно. Это - все говорят. Но я думаю, что "прохладное" отношение к герою объясняется тем, что он автору не симпатичен".¹

¹ (Летопись жизни и творчества А. М. Горького, т. 3. Изд. АН СССР, М., 1959, стр. 704.)

Почему же человек, к которому так отрицательно относится автор, свидетельские показания которого не могут быть приняты, все же становится центром, к которому стягиваются основные линии повествования? Чтобы уяснить суть этого вопроса, надо не забывать, что главная тема романа-эпопеи - социальная деградация, духовное обнищание, нравственная растленность и культурное бесплодие буржуазии и ее "идеологов и мыслителей" (К. Маркс) - буржуазной интеллигенции в эпоху империализма. Сын своей среды, вкусивший от плодов просвещения и цивилизации, Клим Самгин в качестве своего человека вращается во всех сферах буржуазной общественности, присутствует при всех событиях жизни эпохи, что создает великолепные возможности разоблачения изнутри.

Но узкоплечая фигура Самгина не заслоняет течения жизни, в осколках его раздробленной души, в тенетах его вялой, бескрылой мысли не гаснут звуки и не блекнут краски объективного мира. Поток большой истории, жизнь в ее борениях и порывах устремлены вперед, и каждое ее явление, на котором останавливался скептический взгляд Клима Самгина и которого касалась его ленивая мысль, отражается не только как образ его восприятия, но и в своей объективной сущности - осязаемо и полнокровно. Поэтому так многопланно повествование, эпически масштабен диапазон изображения исторической жизни страны. "Он жил среди людей, как между зеркал, каждый человек отражал в себе его, Самгина, и в то же время хорошо показывал ему свои недостатки".¹ Но то были лица, близкие ему по своей социальной и духовной природе, люди его круга. Такие же, как Кутузов и Спивак, или участники баррикадных боев на Пресне, богатырь-кузнец, поднимающий колокол, или рабочий, бичующий своих товарищей, поддавшихся зубатовской пропаганде, иначе связаны с главным героем, сюжетно независимы от него. В этом и состоит коренное отличие эпопеи Горького от романов Голсуорси, Роллана и Томаса Манна. Его критика буржуазного мира, всех его институтов и ценностей оказалась более глубокой, последовательной и непримиримой, потому что исходила из социалистического идеала, осуществлялась с позиций марксистского понимания социально-исторического процесса.

¹ (А. М. Горький, Собрание сочинений в 30 томах, т. 20, Гослитиздат. М., 1952, стр. 108.)

Когда появилась в печати первая книга "Жизни Клима Самгина", Шолохов тоже уже завершал работу над первой книгой романа, вносил уточнения в свой замысел, ибо переход от "Донщины" к "Тихому Дону" сопровождался не механическим расширением пространственно временных рамок повествования, а коренным пересмотром идейно-художественной концепции. Работа над "Жизнью Клима Самгина" и "Тихим Доном" шла параллельно. Смерть помешала Горькому завершить его эпопею, действие которой обрывалось в канун Октября... Шолохов как бы подхватывает эстафету и вписывает в художественную летопись России страницы о судьбах народа на великом историческом рубеже.

В эпохи переломные ускоряется темп национальной жизни, до предела обнажаются подспудно действовавшие закономерности, небывалую интенсивность приобретают процессы выработки ценностей, которые оформляются в определенном строе общественного бытия, воплощаются в типе национального характера.

Недаром писатели и художники, композиторы и социологи замыслы произведений о важных проблемах национальной истории, народной судьбы связывали чаще всего с эпохами, когда сила народная проявляется мощно и широко то в борьбе за свободу и независимость отчизны, то в революционном движении, то в созидательной работе, освященной высокой общественной целью, идеей исторической необходимости. Интерес к событиям, являющимся вехами национальной истории, стал своеобразной традицией в русской литературе. Пушкин и Лермонтов, Некрасов и Л. Толстой, Горький и А. Толстой вынашивали замыслы, создавали произведения, воспроизводящие движущуюся панораму национальной и социальной истории народа в наиболее ярких, мощных ее проявлениях. Полтавская битва и реформы Петра I, Пугачевское восстание и Отечественная война 1812 г., подвиг декабристов и революционное движение шестидесятников, баррикады 1905 г. и Октябрьская революционная эпопея - все это составило реальную историческую основу лучших памятников русской литературы.

"Чтобы понять тайну русского народа, его величие,- писал А. Н. Толстой,- нужно хорошо и глубоко узнать его прошлое: нашу историю, коренные узлы ее, трагические и творческие эпохи, в которых завязывался русский характер".¹

¹ (А Н Толстой, Полное собрание сочинений, т. 1, Гослитиздат, М., 1951, стр. 88.)

Шолохова как художника тоже привлекают судьбы народа в переломные моменты его истории. "Я интересуюсь людьми, захваченными этими социальными и национальными катаклизмами,- говорил Шолохов в беседе с французскими писателями в апреле 1959 г.- Мне кажется, что в эти моменты их характеры кристаллизуются".¹

¹ ("Вопросы литературы", 1960, № 4, стр. 76-77.)

Не было в жизни страны такого значительного события, которое не нашло бы отклика в "Тихом Доне". Писатель стремился "состояние мира" отразить с возможно предельной полнотой. Постепенно, убыстряясь по мере нарастания темпов исторического движения, развертывается панорама эпохи. Первые предвестники надвигающейся войны и глухие отзвуки революционной бури, прошумевшей в 1905 г., нет-нет да и напомнят о себе. Империалистическая война, с ее кровью и жестокостью, окопной тоской и начавшимся пробуждением миллионов, дается широко и детально. Солдатский окоп и ставка Верховного Главнокомандующего, офицерская землянка и движущийся к фронту эшелон - ничто не выпадает из поля зрения писателя. Падение самодержавия, корниловский мятеж, расстрел рабочей демонстрации 3-го июля в Петрограде, ликование буржуазной толпы при встрече Корнилова в Москве и революционная самодеятельность масс, устанавливающих Советскую власть на местах, события верхнедонского контрреволюционного мятежа и разгром белогвардейцев и интервентов - все это непосредственно вошло в сюжет романа, очертило картину времени, нарисованную в нем. Историческая основа "Тихого Дона" широка. Многие проблемы, характеризующие состояние мира, потрясенного революцией, затрагиваются косвенно, отражаются то в разговорах и размышлениях действующих лиц, то в авторских лирических отступлениях. Глубокие раздумья о быстротечности жизни и мудром законе непрерывности бытия, проникновенные мысли об очаровании человечности и о людской жестокости, о суровом счастье, обретенном в борьбе за правду, и о трагедии заблуждения создают ощущение интеллектуальной насыщенности, эмоциональной полнокровности эпопеи. Вырисовывается целостный и масштабный образ времени с его косностью и революционной романтикой, жестокостью и надеждой, радостями и горем - образ эпохи величайших социальных перемен, революционного обновления. И все это в романе, герои которого не принадлежат к так называемой интеллектуальной элите, как, например, у Томаса Манна или Ромена Роллана, а живут той жизнью, которая является уделом миллионов и миллионов людей. Кто же они? Казаки, труженики, земледельцы и воины. Обитают они в хуторе Татарском, расположенном на высоком берегу Дона. Немалое расстояние отделяет этот хутор от ближайшего города, не сразу долетают вести большой жизни до куреней. Но именно хутор с его укладом и традициями, нравами и обычаями, впитавшими опыт и предрассудки веков, именно мятущаяся душа, "простой и бесхитростный ум" Григория Мелехова, пламенное сердце Аксиньи, нетерпеливая и несколько угловатая натура Мишки Кошевого, добрая душа казака Христони явились для художника тем зеркалом, в котором отразились события большой истории, проблемы века и молекулярные процессы в быту, сознании и психологии людей, порожденные этими событиями.

"Простой класс народа", в частности донское казачество в "Тихом Доне", является не "в уединении от общих интересов", а связан с решающими событиями эпохи, выступает как деятельная сила истории, путь, противоречия и заблуждения которой отражают реальный путь, противоречия и трудности социалистической революции в России.

Судьбы героев эпопеи развертываются на широком социально-бытовом и историческом фоне. Повседневная жизнь, наполненная хозяйственными заботами, и события исторические выступают как конкретные обстоятельства, в которых живут герои "Тихого Дона".

"Ветер истории" не сразу врывается в "Тихий Дон". Шолохов не торопит события, развитие сюжета романа подчинено тем же темпам, что и движение жизни, композиционный строй не нарушает естественной логики исторического процесса...

Хутор Татарский жил замкнутой жизнью. Но эта изолированность была относительной. В укладе, в социальной структуре хутора, в душевном складе людей таились те же силы, действовали те же закономерности, которые были характерны для русской жизни. Появление в Татарском большевика Штокмана не прошло бесследно. Дом косой Лукешки, где он поселился, стал местом, куда потянулись рабочий Валет, казаки Котляров, Кошевой и др. Оказалось, что и в хуторе Татарском есть почва, куда можно бросать семена революционной правды: они не заглохнут, дадут всходы.

Уже в начале "Тихого Дона" Шолохов дает почувствовать, что в недрах народной жизни, в глубине души человека-труженика назревала потребность обновления, таились силы противодействия жестоким обычаям, косным установлениям. Недаром не пожелал Гришка Мелехов мириться с деспотической волей отца, а его возлюбленная Аксинья "гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову",¹ открыто и смело бросая вызов освященным стариной нормам патриархальной морали.

¹ (М. А. Шолохов, Собрание сочинений, т. 2, Гослитиздат, М., 1965, стр. 53.)

Выясняя особенности жанра романа-эпопеи, А. В. Чичерин пишет: "Автор романа-эпопеи - не просто романист. Он в то же время - историк, философ, "доктор социальных наук". И все-таки он прежде всего и больше всего романист, то есть человековед и словотворец".¹

¹ (А. В. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи, стр. 361.)

Нельзя не поддержать пафоса данного теоретического рассуждения и тех акцентов, которые в нем расставлены. Действительно, истинная эпопея требует, чтобы знания и возможности историка, философа, "доктора социальных наук" были лишь предпосылкой и условием решения задач, вытекающих из сущности искусства как человековедения, не должны приобретать самодовлеющего характера. Однако теоретическая мысль в работе А. В. Чичерина "Возникновение романа-эпопеи" не всегда согласуется с конкретным анализом материала и пафосом некоторых оценок. Иначе "Тихому Дону" было бы отведено значительно больше места, как произведению, в котором требования, предъявленные исследователем к истинной эпопее, нашли наиболее полное воплощение. Эта нечеткость и даже некоторая двойственность позиции исследователя помешали ему для сопоставления с "Коммунистами" Луи Арагона избрать не "Войну и мир", а "Тихий Дон". Преимущество Толстого перед Арагоном исследователь видит прежде всего в том, что великий русский писатель изображал эпоху 1812 г. с известной исторической дистанции, тогда как "положение Арагона в этом отношении было более сложным. Ведь он говорит о недавних событиях и о людях, которые в большинстве случаев еще живы".¹

¹ (А. В. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи, стр. 367.)

Но ведь Шолохов тоже в "Тихом Доне" говорит о "недавних событиях и о людях, которые в большинстве случаев еще живы", но никто не смог бы о нем сказать то, что сказал А. В. Чичерин о "Коммунистах": Луи Арагон "сплошь да рядом прибегает к оголенной фактичности"; "в романе местами недостает глубоких органических связей, обязательных для романа-эпопеи"; "у Арагона события в жизни его героев не достигают зрелости и полноты, воспринимаются как переходные и быстротекущие"; в "Коммунистах" "в некоторых отношениях не тот язык, который соответствовал бы грандиозности масштабов повествования"; "Эти короткие, обрубленные фразы скрывают глубокие события душевной жизни" и т. д. Таковы наблюдения исследователя, который, однако, опираясь на них, делает неожиданный вывод: "Во многих отношениях Луи Арагон пошел дальше авторов "Войны и мира" и "Жан Кристофа"".¹

¹ (А. В. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи, стр. 367, 368, 369, 370.)

Между тем сопоставление "Коммунистов" с "Войной и миром" в полной мере подтвердило исходный тезис исследователя о том, что "автор романа-эпопеи" должен быть прежде всего и больше всего романистом, т. е. человековедом и словотворцем. По-видимому, Луи Арагон справился со своей задачей как историк, философ, "доктор социальных наук", но не вполне - как "человековед и словотворец".

Шолохов, обдумывая эпическое повествование о судьбах народа в эпоху величайших военных и революционных потрясений, социальных сдвигов, классовых битв, когда миллионы людей были втянуты в могучий водоворот истории, помнил, что "масштабы романа-эпопеи - это, по справедливому замечанию того же исследователя,- прежде всего, не внешние, а внутренние масштабы, масштабы понимания человека и создания типического, индивидуального образа".¹

¹ (А. В. Чичерин. Возникновение романа-эпопеи, стр. 370.)

Уже в первых главах Шолохов приступает к решению проблемы, обусловленной его "человековедческими замыслами": он заставляет каждого из лиц, кому предстоит пройти через эпопею, приоткрыть свою душу, обнажить свою человеческую сущность. Шолохов как бы дает первоначальное представление о том "человеческом материале", с которым будет иметь дело история. Он показывает не только то, что разъединяет людей в Татарском, но и то, что сближает их - представителей казацкого сословия, выросших в окружении степной природы, влюбленных в родной Дон, изливающих свои чувства в одних и тех же песнях, отправляющих одинаковые обряды... То обстоятельство, что Мирон Коршунов и Пантелей Мелехов - люди разных социальных положений, резко проявится позднее, когда Дон станет ареной гражданской войны. Теперь же писатель прежде всего очерчивает своеобразие их характеров, различие натур.

Шолохов исследует прежде всего "человеческую природу" каждого, социальная детерминированность их характеров еще едва-едва проступает. Ведь они вместе рыбачили на Дону, до горького пота трудились на степном сенокосе... Пройдут годы, и Михаил Кошевой, не в силах побороть закипевшей ненависти к Григорию, поделившемуся сомнениями в справедливости Советской власти, горестно и растерянно произнесет: "... ить мы с ним - корешки, в школе вместе учились, по девкам бегали, он мне - как брат..., а вот начал городить, и до того я озлел".¹

¹ (М. А. Шолохов. т. 4, стр. 160)

Шолохов широко развертывает панораму времени, показывает могучий исторический поток, чтобы обрести возможность познания самых затаенных движений человеческого сердца, уяснить истинный смысл "малых событий", происходивших в мелеховском курене, открыть те стимулы, которые в конечном счете будут определять судьбы действующих лип романа, направлять движение сюжета как "истории роста и организации того или иного характера, типа".¹

¹ (М. Горький. О литературе. Изд. "Советский писатель", М., 1955, стр. 674.)

Рамки сложившегося в 20-е годы жанра романа оказывались тесными. Замысел Шолохова требовал иных форм. Нужна была емкая и свободная композиция, которая предоставляла бы возможность широту взгляда историка, проницательность философа, знания "доктора социальных наук" реализовать художественно, т. е. создать произведение, в котором эпическая полнота картин общественной жизни, глубина социологического анализа противоречий эпохи служила бы познанию и лепке характеров в их социальной, бытовой обусловленности, психологической сложности, жизненной достоверности, а типические характеры выступали бы как надежное средство познания закономерностей общественного развития, смысла и логики исторического процесса. Следовательно, интересы бытописателя и психолога не ущемлялись, а получали возможность полнокровного осуществления, по мере того как расширялся масштаб эпического повествования, и наоборот, сопряженность исторического и психологического определяла художественную целесообразность композиционных рамок произведения. Иначе эпичность неизбежно обернулась бы хроникальностью. Следовательно, детальное изображение быта, воспроизведение неповторимо своеобразных обычаев казаков, погруженность в стихию повседневности и неотступное внимание к индивидуальным особенностям лиц не противоречили требованиям эпического жанра, не отвлекали от решения проблем, предусмотренных замыслом романа-эпопеи о пути народа и судьбе человека в эпоху революционного преобразования мира.

Шолохов, опираясь на художественные завоевания советской литературы 20-х годов, воспринимал опыт одних, полемизировал с другими.

Литература социалистического реализма смело ставила перед собой задачи, художественное осуществление которых было возможно в жанре романа-эпопеи. Об этом свидетельствуют творческие замыслы тех лет Фадеева, А. Веселого, Малышкина и др.

К сожалению, никому из названных писателей было не суждено свои намерения выполнить полностью, довести работу до конца. А. Малышкин успел написать лишь первую книгу задуманной эпопеи - "Люди из захолустья"; Артем Веселый оставил по существу лишь фрагменты неоконченной эпопеи "Россия, кровью умытая"; у Фадеева работа над "Последним из удэге" растянулась на десятилетия, так и не получив завершения.

М. А. Шолохов осуществил свой замысел полностью, создал произведение, в котором творческий опыт молодой революционной литературы и художественные традиции русской и мировой классики, и прежде всего Л. Толстого, объединились, слились и выступили как предпосылка и условие творческих открытий, масштаб и глубина которых дают основание говорить о "Тихом Доне" как о новом и весомом слове в мировой литературе XX в., как о произведении, обозначившем веху в художественном развитии человечества. Вполне естественно поэтому, что не только советская, но и зарубежная критика не могла не увидеть в "Тихом Доне" выдающееся явление художественной жизни XX в. Датский критик и романист Кристиансен писал о "Тихом Доне": "Роман о пламенной любви! Политический роман! Роман, изображающий родной край с перспективой в далекое будущее, он разрешает труднейшие литературные проблемы современности, спокойно, с присущим русскому человеку чувством веры в хорошее будущее и со сверкающей юношеской и все побеждающей гениальностью".¹

¹ (Цит. по кн.: Михаил Шолохов. Сб. статей. Изд. ЛГУ, 1956, стр. 244.)