А. И. Груздев. Событийная основа поэмы Н. А. Некрасова "Дедушка"

Известный исследователь жизни и творчества Н. А. Некрасова В. Е. Евгеньев-Максимов говорил о "Дедушке" и "Русских женщинах" как о "больших эпических поэмах".¹ Но рядом с этим жанровым определением он дает другое, тематическое, и рассматривает названные произведения как "историко-революционные поэмы". Такой подход стал традицией, и все последующие исследователи шли этим путем, развивая и углубляя идейно-тематический принцип анализа. Проблемы жанра не привлекали их внимания. Между тем без решения этой проблемы многое в поэмах Некрасова остается не разъясненным.

¹ (В. Е. Евгеньев-Максимов. Творческий путь Некрасова. Изд. АН СССР, М.- Л., 1953, стр. 199.)

Известно, что на протяжении 1860-1870-х годов (до самой своей кончины) Некрасов работал над большой эпической поэмой "Кому на Руси жить хорошо". И, казалось бы, его стремление к эпическому творчеству могло быть вполне удовлетворено, тем более что поэма была еще очень далека от своего завершения. Однако поэт оставляет на время "Кому на Руси жить хорошо" и пишет одну за другой поэмы "Дедушка", "Русские женщины" и несколько позднее - сатирическую поэму "Современники".

Жанровое определение "большая эпическая поэма" может быть отчасти отнесено к "Русским женщинам", полностью - к "Кому на Руси жить хорошо" и менее всего к "Дедушке". Объем этой поэмы сравнительно невелик (461 стих) и немного превышает уровень большого лирического стихотворения ("Поэт и гражданин", например, 294 стиха). Для сравнения укажем, что поэма "Русские женщины" насчитывает 3258 стихов, а "Кому на Руси жить хорошо" не идет ни в какое сравнение с поэмой "Дедушка", превышая ее по объему почти в 20 раз (свыше 8.5 тысяч стихов).

Но дело, разумеется, не столько в объеме произведения, сколько в его внутренней сущности. Определение "большая эпическая поэма" недостаточно разграничивает в жанровом отношении эпические произведения Некрасова, не способствует выяснению специфики каждого из них. Ясно даже на первый взгляд, что ни "Дедушку", ни "Русских женщин" невозможно отнести к произведениям эпопейского характера. Это в жанровом отношении нечто очень особенное даже среди поэм самого Некрасова.

Оценивая поэму лишь со стороны внешней формы, можно прийти к выводу, что "Дедушка" - это даже и не поэма, а скорее лирико-драматические сцены. В произведении почти нет событий, нет последовательной цепи "фактов", которые могли бы составить фабульную нить, нет типичной для эпической поэмы уравновешенности субъективного и объективного начал. На первом плане здесь субъект, герой поэмы, что усиливает лирический и драматический момент произведения. Само эпическое предстает здесь не столько в своем предметном выражении, сколько, как в лирике, "через внутренний элемент субъекта".¹

¹ (Г. В. Ф. Гегель, Сочинения, т. XIV, Соцэкгиз, М., 1958, стр. 328.)

Но несмотря на все это, "Дедушка" - это безусловно поэма, поэма героическая, гражданская. Композиционно она отличается от всего того, что ей предшествовало, как в истории русской поэмы, так и среди поэм Некрасова. В ней заметно сознательное отрицание сложившейся традиции и в то же время присутствие ее. Происходит сложный процесс преодоления и в то же время творческого освоения традиции. Перекличка нового со "старым", новаторского с традиционным обогащает это новое, расширяет его внешние и внутренние границы.

Имея в виду необходимость объективной событийной основы в эпической поэме, В. Г. Белинский писал: "В эпопее господствует событие, в драме - человек. Герой эпоса - происшествие, герой драмы - личность человеческая"¹. Впоследствии, обобщая опыт современной поэзии, Белинский по-иному оценил роль события в эпической поэме. По мнению критика, бесконечное усложнение современной жизни, разделение ее на множество различных сторон привело к невозможности объединить разнообразные явления современной действительности вокруг одного исторического события. Поэма нового времени получает смешанный характер. В ней при сохранении общей эпической основы сливаются лирическое, драматическое и эпическое начала. В поэме смешанного типа "...событие не заслоняет собою человека, хотя и само по себе может иметь интерес".²

¹ (В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, Изд. АН СССР, т. V, 1954, стр. 16.)

² (В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, Изд. АН СССР, т. V, 1954, стр. 43.)

В научной литературе до сих пор не отмечалось, что Некрасов был не безразличен к событийной стороне эпической поэзии: "...не всякое происшествие,- писал он,- хорошо для рассказа, а, напротив, есть множество таких, которые по своей исключительности, обыденности или безличности решительно для рассказа не годны".¹ Искусственность, надуманность события, лежащего в основе произведения, неизбежно ведет к искусственности, надуманности художественного целого. Но событие само по себе еще не решает проблемы. Событие может быть значительно, а художественное воплощение его плохо. Более того, несоответствие события и способа его воплощения неизбежно обрекает поэта на неудачу. Пример такого несоответствия Некрасов видел в стихотворении В. Г. Бенедиктова "Малое слово о великом". Некрасов отметил, что важному историческому событию (создание Петром I могущественного военно-морского флота) решительно не соответствуют тон, ритм и стиль стиха:

¹ (Н. А. Некрасов, Полное собрание сочинений и писем, т. IX, Гослитиздат, М., 1950, стр. 294.)

Взял топор - и первый ботик 
Он устроил, сколотил, 
И родил тот ботик флотик, 
Этот флотик - флот родил.

"Важные исторические факты,- заключает Некрасов,- имевшие столь сильное влияние на судьбу целого народа, не являются ли в несколько чуждом свете, переданные таким тоном, с такой точки зрения?".¹

¹ (Н. А. Некрасов, Полное собрание сочинений и писем, т. IX, Гослитиздат, М., 1950, стр. 310.)

Реалистическая направленность поэтического творчества обусловила естественность развития событий в его поэмах. Их верность действительности настолько безусловна, что создает иллюзию почти полного совпадения с реальными фактами. Это приводит некоторых исследователей к поискам фактических соответствий или же прямых и непосредственных заимствований из фольклорных источников.¹ Однако роль тех и других не следует преувеличивать.

¹ (См., например: А. В. Попов. Костромская основа в сюжете "Коробейников". Ярославский альманах, Ярославль, 1941; Е. В. Базилевская. Из творческой истории "Кому на Руси жить хорошо". "Звенья", кн. V, М.- Л., 1935.)

События большинства эпических произведений Некрасова не сложны, иногда они могут показаться слишком общими (смерть крестьянина в "Морозе, Красном Носе"), но они таят в себе возможности широкого развития действия, изображения характеров в их существенных проявлениях. В ранних его поэмах ("Саша", "Несчастные", "Тишина") принципы конструирования события более традиционны, чем в "Морозе, Красном Носе", в "Дедушке", в "Кому на Руси жить хорошо", где они становятся подлинно художественными открытиями.

В научной литературе получила широкое распространение мысль, что поэма "Дедушка" возникла под влиянием впечатлений, вызванных возвращением амнистированных декабристов на родину и что возвращение одного из них (С. Г. Волконского) и составляет событийную основу произведения. Действительно, возвращение героя на родину - один из важных моментов в поэме, но не это событие организует разнородный материал в единое художественнное целое, не оно составляет эпическую основу произведения. Само это событие восходит к другому, более значительному, к той "великой были", которая когда-то вырвала героя из привычных условий и так решительно преобразила его личную и общественную судьбу. Этой "былью" является восстание декабристов, оно составляет эпическую основу произведения, выполняя в известной мере ту роль, которая в поэме-эпопее отводилась эпическому событию. От него исходят все другие события и действия и к нему они возвращаются.

Структурная особенность поэмы "Дедушка" состоит в том, что само событие не является объектом изображения, не включается непосредственно в повествование, но постоянно присутствует в нем, определяя действия и поступки героя, его характер, образ мысли, чувства и настроения. Оно приобретает в поэме характер того "объективного действия", которое развивается необходимо и неизбежно, в силу исторических закономерностей.

Величие события и развитая в связи с ним тема народных судеб, возвышенность характера и героя и "стиль, отвечающий теме", ставят "Дедушку" в ряд высоких героических поэм.

А. И. Ревякин.А. Н. Островский - соавтор Либретто лирической оперы "Руфь" М. М. Ипполитова-Иванова

Издавая в 1890 г. впервые либретто оперы "Руфь", П. Юргенсон не указал его авторов. На титульном листе этой единственной публикации либретто данной оперы значится: ""Руфь". Лирическая опера в 3 действиях с прологом. Музыка М. М. Ипполитова".

Лишь в "Словаре опер" Г. Бернандта, вышедшем в 1962 г., авторами либретто названы А. К. Толстой и А. Н. Островский.¹ Но при этом доля участия в либретто того и другого писателя оставалась нераскрытой.

¹ (Г. Бернандт. Словарь опер, впервые поставленных или изданных в дореволюционной России и в СССР (1736-1959). Изд. "Советский композитор", М., 1962, стр. 253.)

Обнаруженная нами рукопись М. М. Ипполитова-Иванова с текстом части либретто, выполненной А. Н. Островским, дает возможность ответить на вопрос о размере вклада автора "Грозы" в создание либретто "Руфи" с полной определенностью.

"Руфь" - первая опера М. М. Ипполитова-Иванова. Ее сюжетной основой явилась книга "Руфь", входящая в состав библии.

Композитор вспоминает, что еще летом 1875 г., до поступления в консерваторию, по его просьбе поэт А. К. Толстой набросал "часть пролога и некоторые сцены второго и последнего акта"¹ либретто этой оперы. Поэт Д. Н. Цертелев, продолжая работу А. К. Толстого, в 1881 г. "закончил вчерне все либретто".²

¹ (М. М. Ипполитов-Иванов. 50 лет русской музыки в моих воспоминаниях. Музгиз, М., 1934, стр. 25.)

² (М. М. Ипполитов-Иванов. 50 лет русской музыки в моих воспоминаниях. Музгиз, М., 1934, стр. 25.)

По окончании петербургской консерватории в 1882 г. М. М. Ипполитов-Иванов был назначен директором Тифлисского отделения Русского музыкального общества, где и продолжал работу над своей оперой. В октябре 1883 г. в Тифлис приехал А. Н. Островский.

Молодому тогда композитору "очень хотелось знать мнение Александра Николаевича относительно общего плана либретто" оперы "Руфь", и он собощил ему, "что было сделано в этом направлении".

"Александр Николаевич,- расказывает Ипполитов-Иванов,- очень заинтересовался: во-первых, в какую поэтическую форму вылилась чудная библейская идиллия в руках двух поэтов, а во-вторых, насколько эта работа удовлетворяет общим сценическим требованиям.

С большим волнением я принес ему либретто и все, что было мною написано, а сделано было почти два акта. Александр Николаевич очень милостиво отнесся к поэтической стороне работы и жестоко раскритиковал сценическую. Пока дело шло о завязке событий в прологе и первом акте в чисто идиллическом настроении, все ему нравилось, и план и стихи, но дальнейшее развитие подверглось беспощадной критике.

Он начал с указания, что все идиллические картины прекрасны в маленьком масштабе, но как они выходят из небольших рамок, то отсутствие резких контрастов и однообразие настроений утомляет слушателя и произведение становится скучным, а зритель или слушатель, как известно, прощает все, кроме скуки; поэтому он посоветовал оживить сценарий, внеся в либретто бытовые штрихи, введя сцену народного суда, в котором один из старейшин творит суд и расправу. В данном случае введение новой картины совсем преобразило оперу, и из однообразной идиллии создалась интересная бытовая библейская картина, полная жизни и движения.

Я, конечно, был в восторге от этой идеи, но в то же время и смущен до крайности: кто же мне напишет текст, и вообще отделает в литературном отношении эту сцену, причем хотелось получить ее как можно скорей. Я высказал свои соображения Александру Николаевичу, не допуская даже мысли о возможности его участия. Но Александр Николаевич никогда и ничего не делал наполовину, поэтому, не откладывая, сейчас же приступил к совместному со мной обсуждению деталей новой картины. Через два часа я ушел от него ликующий, с совершенно законченной сценой в кармане".¹

¹ (М. М. Ипполитов-Иванов. 50 лет русской музыки в моих воспоминаниях. Музгиз, М., 1934, стр. 63-64.)

Чтобы яснее представить поэтический колорит библейского сюжета оперы "Руфь", так глубоко заинтересовавшего А. Н. Островского, и долю его конкретного участия в создании либретто, необходимо хотя бы в самых общих чертах напомнить содержание оперы.

Ее действующие лица: Ноэминь, вдова, мать погибших двух сыновей; Руфь, моавитянка, жена умершего сына Ноэмини; Орфа, моавитянка, жена второго умершего сына Ноэмини; Вооз, родственник Руфи; Рувим, родственник Руфи; Семмей; Жнец; Старейшины города Вифлеема, жнецы и народ. Действие оперы происхо" дит во времена судей в Моавии и Вифлееме. Все события совершаются под открытым небом: пролог - на улице в одном из городов Моавии; 1-е действие - в поле, невдалеке от Вифлеема, во время жатвы; 2-е действие - на городской площади в Вифлееме; 3-е действие-в роскошном саду у Вооза.

В прологе изображается закат летнего дня, когда труженики возвращаются с полей и готовятся ко сну. Они славят красоту природы Моавитских стран, творца земли и неба, возносят к нему вечерние молитвы. Концовка пролога - горестное прощание Ноэмини со своими невестками. Потеряв в Моавии мужа и сыновей, она решает возвратиться на родину, в Вифлеем. Руфь, не имеющая в Моавии родственников, просит взять ее с собой.

Содержание первого действия, происходящего уже в Вифлееме, составляют песни жнецов, завершивших работу, встреча Ноэмини и Руфи с Воозом, их знатным родственником, и обещание Вооза взять себе в жены Руфь, если от этого откажется Рувим, более ей близкий.

Во втором действии Вооз предлагает Рувиму купить, по их обычаю, землю Ноэмини и Руфи, а последнюю взять женою. Рувим, не зная, что Руфь та, которую он неожиданно встретил у городских ворот и горячо полюбил, отказывается. Вооз, обращаясь к старейшинам, провозглашает обязательство исполнить все, что ему велит закон. В это время толпа народа вводит Семмея, требуя у старейшин суда над ним и смерти: он совершил преступление - готовил жертву Ваалу. Мудрый Вооз успокаивает толпу, выслушивает объяснение Семмея и спасает его от смерти, вызывая восхищение Руфи. А Рувим в изумлении узнает в Руфи ту, которую он полюбил. Он пытается взять свое слово назад, но Вооз не соглашается отдать ему Руфь.

Содержанием третьего действия служит свадебный пир у Вооза, на котором Рувим признается в своей любви к Руфи и закалывается. Все выражают ему сочувствие. Опера заканчивается словами хора:

Творец, пошли покой ему 
(опускаются на колени) 
И прими его на лоно Авраама.

В только что кратко рассказанном либретто оперы "Руфь" А. Н.. Островскому принадлежит последняя, самая драматическая сцена 2 акта, а именно "Сцена суда".

Эта сцена, созданная поэтическим воображением Островского и отсутствующая в книге "Руфь", такова.

Вооз, старейшины, Рувим,

народ, Семмей,

потом Руфь.

Хор народа(за сценой вдали).

Смерть ему, смерть изменнику! 
(Быстро выбегают). 
На суд его представим!

Старейшины(к народу).

В чем вина его?

Вооз.

В чем преступление?

Старейшины и Вооз (вместе).

Скажите нам.

Ваалу он жертву готовил; 
Его мы схватили и к вам привели. 
Судите его. Смерть ему! 
Смерть изменнику веры наших отцов.

Опомнитесь, безумцы! 
Ему сам бог защитой. 
Настанет скоро наш праздник сзятой 
Заветы мы пророка исполнить должны 
И, свято храня, соблюдая завет, 
От казни теперь избавим его 
И бог за то нас наградит.

Смерть, смерть ему! 
Изменника веры пророк повелел 
Предать его казни и камнем побить! 
И камнем убьем мы его! 
(Бросаются на Семмея, 
Вооз его защищает).

Остановитесь, вы! 
Не вам казнить его, 
Первый, кто руку поднимет, 
Смертью Дафана погибнет! 
(Народ в ужасе отступает) 
Во имя пророка исполним завет, 
На праздник великий отпустим его. 
И пусть он живет и славит творца неба и земли.

Руфь (восторженно бросается к Воозу).

Великий Вооз! Пред тобой я преклоняюсь, 
                                  милый, 
Бог в тебе посылает мир и счастье.

Вооз.

Руфь, моя невеста, 
Встань, дорогая, в дом ко мне войдешь 
                             госпожей.

Рувим (в изумлении).

Что вижу? Она... Руфь... жена его... 
            (С отчаянием) 
О, как несчастен я!

Хор народа (между собой).

Простить его... Пусть славит 
Бог творца земли и неба.

Семмей (к Воозу).

Выслушай к меня, Вооз. 
Под старость лет душа немощна, 
И бодрость, сила не сохранятся в дряхлом теле. 
Врагами я был схвачен пред алтарем богов их 
С мечами над главою, под страхом смерти 
Я жертву идолам принес... 
Суди меня, но знай, что, проживши век, 
Бороться сил не хватит. 
       (Обращая взор к небу). 
О, Адонай - Вселенной Вседержитель! 
Ты видишь скорбь мою, 
Ты видишь правду на земле 
И сыну верному пошлешь 
Покой последнего мгновенья, 
О, Адонай - Вселенной Вседержитель.

Вооз (к страже).

Пусть уведут его. 
Изгнанье из отчизны 
Смерть ему заменит.

Хор народа.

Слава Воозу, слава во век, 
Великая слава во век!

Вооз (к народу).

Внимайте мне! 
Вам известно, что Руфь и Ноэминь 
                       овдовели, 
Рувим отказался их землю купить 
            и Руфь женою взять.

Рувим (с отчаянием бросается к Воозу).

Нет, беру назад я свое слово. 
Счастье свое никому не уступлю.

Вооз (спокойно).

Теперь уж поздно: 
Руфь моей будет женой. 
Всем объявляю я.

Общий хор.

Слава Воозу, слава премудрому! 
Слава Великому, слава во веки! 
Слава ему!

Руфь и Вооз.

Тебе, творцу вселенной, 
Поют хвалу - 
Тебе, великому, хвала во век, 
Ты милость нам даровал навек.1

¹ ("Руфь". Лирическая опера. В 3-х действиях с прологом. Музыка М. М. Ипполитова-Иванова. Издание Юргенсона, М., 1890, стр. 20-24.)

В черновой записи карандашом, но не рукой А. Н. Островского, эта сцена хранится в рукописном отделе Государственной Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина под названием: "Ипполитов-Иванов Михаил Михайлович. (Руфь, ор. 6. Лирическая опера в 3 д. с прологом. Сюжет библейский. Д. II № 16). Сцена суда ("Смерть ему"). № 18 заключ. сцена ("Пусть уведут его"). Эскизные наброски для пения с ф.-п. Текст А. Н. Островского. Тифлис. Черновой автограф карандашом". В конце рукописи написано: "Текст А. Н. Островского. Тифлис. 1883 г. Окт.".¹

¹ (Рукописный отдел ГПБ, Архив М. М. Ипполитова-Иванова, № 320, оп. 1, ед. хр. 175.)

Но между печатным и черновым текстом имеются небольшие разночтения. Начало рукописи таково: "Сцена суда. Оп. "Руфь" (за сценой далеко слышно: "Смерть, смерть ему (ближе), смерть, смерть ему. Смерть изменнику" (быстро выбегают))".

Несколько иная рукописная вариация и второго выступления хора: "Ваалу он жертву, Ваалу он жертву, он жертву готовил. Его мы схватили и к Вам привели. Судите его. Судите его. Он жертву Ваалу готовил. Смерть, смерть ему. Смерть изменнику веры наших отцов".

Монолог Вооза "Опомнитесь, безумцы!" заканчивается в рукописи словами: "От казни теперь избавим его. Исполним пророка завет. Бог вас наградит". В рукописи нет ремарки "с ожесточением" перед выступлением хора "Смерть, смерть ему!".

Второй монолог Вооза "Остановитесь, вы!" имеет в рукописи также дополнительную строчку: "Славит творца неба и зе(мли?). Диалог Вооза и Руфи в рукописи более пространен. В нем находятся реплики, отсутствующие в печатном тексте:

Руфь.

В тебе справедливость... Господь нам посылает... 
О милый мой, как рада я, что бог послал тебя, 
Велик господь, он внял мольбе моей.

Вооз.

Как счастлив я... тебе всю жизнь свою отдать. 
Все счастье мое в тебе.

Руфь.

О милый мой.

Вооз.

В тебе все счастье мое, дорогая.

Руфь.

В тебе вся радость моя.

Вместо печатного "восторженно бросается к Воозу" (Руфь) в рукописи стоит: "опускается на колени". В печатном тексте исчезла ремарка "удерживает ее" (Вооз - Руфь).

В рукописи нет монолога Семмея, но крестом отмечено его место.

Вместо слов Вооза печатного текста: "Рувим отказался их землю купить" в рукописи значится: "Рувим отказался принять их надел".

Провозглашение Вооза "теперь уж поздно" и т. д. сопровождается репликой Руфи: "Милый мой, милый мой".

В рукописи отсутствует дуэт Руфи и Вооза: "Тебе, творцу вселенной".

Между печатным текстом и рукописью имеются и другие, более мелкие разночтения.

Если в рукописи сцена суда значится под №№ 16-18, то в печатном тексте она идет под № 8. Это указывает на то, что композитор, используя критические замечания, советы А. Н. Островского, вносил в первоначальную редакцию либретто оперы изменения, усиливая ее сценичность.

В сцене суда, внесенной А. Н. Островским в либретто "Руфи", дано изображение весьма сложной амальгамы внешних событий и внутренних переживаний, мыслей и страстей, драматизма и лиризма.

Набросок писателя замечателен прежде всего тем, что обогащает узко-лирическую оперу социально-бытовыми мотивами. Эти мотивы - религиозные распри, жертвой которых едва не стал Семмей; наличие публичного суда, участниками которого являются старейшины и народ.

Сцена проникнута высоким накалом социального драматизма. Слепая, ничем не сдерживаемая религиозно-фанатическая ярость толпы, охваченной жаждой мести изменнику ее веры, сталкивается здесь с мудростью и гуманностью Вооза. В этой борьбе побеждает не безотчетная стихия, а разум и великодушие.

Сцена суда изумляет мастерством действенного, краткого диалога, напряженного до предела и воспринимающегося как удары мечей. Вспомним:

Хор народа (за сценой вдали).

Смерть ему, смерть изменнику! 
       (Быстро выбегают). 
На суд его представим! 
   Старейшины (к народу). 
В чем вина его?

Вооз.

В чем преступление?

Старейшины и Вооз (вместе).

Скажи нам.

Хор народа.

Ваалу он жертву готовил...

Социальный драматизм органически переплетается в сцене с личным драматизмом Рувима, увидевшего в Руфи, от которой он только что отказался публично, перед старейшинами, предмет своих сладостных мечтаний, "радость жизни".

Потрясенный до глубины души роковой ошибкой, он произносит слова, поражающие сердечной болью.

Рувим (в изумлении).

Что вижу? Она... Руфь... жена его... 
(С отчаянием). 
О, как несчастен я!

В этой сцене покоряет реально-бытовой верностью и объяснение Семмеем собственного преступления: "... под страхом смерти я жертву идолам принес".

А между тем в смене эпизодов сцены суда между Воозом и Руфью протягиваются невидимые нити. Величием своей справедливости и гуманности Вооз окончательно завоевывает сердце Руфи, и она, восторженно бросаясь к нему, произносит:

Великий Вооз! Пред тобой я преклоняюсь, милый, 
Бог в тебе посылает мир и счастье.

Драматург строго следит за речевым своеобразием персонажей. Речь Вооза величаво-спокойна, Руфи - нежно-лирична, Рувима - драматична.

А. Н. Островский, в совершенстве владея стихом, написал свою часть либретто в полном соответствии с ритмическим узором всей пьесы - свободным стихом, меняющимся в зависимости от естественного течения речи действующих лиц,- ямбом ("Опомнитесь, безумцы!"), амфибрахием ("И свято храня, соблюдая завет"), дактилем ("Первый, кто руку поднимет") и т. д.

В своих воспоминаниях композитор пишет, что он ушел от драматурга "ликующий, с совершенно законченной сценой в кармане". Могло ли это быть? Могло!

Пребывание А. Н. Островского в Грузии во всех отношениях было исключительно благоприятным. Он чувствовал себя бодрым, наливающимся новыми силами, как никогда творчески работоспособным. Сразу после возвращения с Кавказа он сел за пьесу "Без вины виноватые", о которой впоследствии писал: "Это произведение создавалось необыкновенно удачно: мне неожиданно приходили в голову художественные соображения, доступные только молодым силам, на которые я в мои лета не смел рассчитывать".¹ Г. А. Талиашвили по поводу этих слов справедливо пишет: "Здесь писатель бесспорно имеет в виду не только московский период работы над пьесой, но и время, проведенное на Кавказе".²

¹ (А. Н. Островский, Полное собрание сочинений, т. XII, Гослитиздат, М., 1952, стр. 233.)

² (Г. Талиашвили. Русско-грузинские литературные взаимоотношения. Изд. "Ганатлеба", Тбилисц, 1967, стр. 328.)

"Заразившись", увлекшись понравившимся ему поэтическим сюжетом, Островский очень быстро, в два часа, создал чудесную сцену суда. Это был вдохновенный взмах его творческой кисти. Но, по всей вероятности, драматург вначале дал композитору "совершенно законченный" эскиз, каркас сцены суда. В этом виде композитор и записал ее в использованной нами рукописи. А потом, при дальнейших встречах, Островский мог предложить и окончательную ее редакцию. Не исключено, однако, и то, что завершающая редакция сцены суда, какой она появилась в печатном либретто, принадлежит самому Ипполитову-Иванову.

Опера "Руфь" была завершена композитором в 1886 г. и посвящена П. И. Чайковскому. Это имя было равно дорого и М. М. Ипполитову-Иванову, и А. Н. Островскому. Ее премьера состоялась уже после смерти драматурга - 27 января 1887 г. в Тифлисе, в бенефис дирижера И. В. Прибика.

Участие А. Н. Островского в создании либретто оперы "Руфь" - яркое свидетельство не только его необычайной творческой одаренности, душевной щедрости, идеально-благожелательного отношения к творческой молодежи, но и широкого интереса к выдающимся памятникам мирового искусства.