М. Т. Пинасе. Из истории борьбы за наследие Н. Г. Чернышевского (1878-1881)

Революционная ситуация 1879-1881 гг. внесла оживление в литературную жизнь страны. Героическая борьба революционного подполья вызывала восхищение у передовой части русского общества. Преследования мирных пропагандистов, отправившихся в села и деревни, а затем аресты и судебные процессы над инакомыслящими, кончающиеся ссылкой на каторгу или административным наказанием, подтверждали невозможность легальных форм деятельности в народных интересах. Революционеры перешли к строго законспирированной организации. На очередь дня встала задача завоевания политической свободы. Решительному осуждению подверглась деятельность таких карательных органов, как III Отделение, Министерство внутренних дел, Правительствующий Сенат, судебные учреждения и прокуратура. Это были органы, призванные охранять царский антинародный режим, задушить всякие проявления свободной мысли. Участившиеся в конце 70-х годов акты мести революционеров шпионам, отдельным царским сановникам, вооруженные сопротивления при арестах, а затем серия покушений на Александра II явились фактами политической борьбы против беззакония и произвола царизма.

Изолированный царизмом от общественной жизни, Чернышевский продолжал быть в центре острой идеологической борьбы 70-х годов. Революционная молодежь этого времени хранила его традиции. Его имя вновь прозвучало на всю страну после первой в России политической демонстрации на Казанской площади 6 декабря 1876 г. Выступивший на ней с речью Г. В. Плеханов выразил любовь и уважение к вилюйскому узнику. Красный флаг демонстрантов с надписью "Земля и воля" подтверждал преемственность революционных поколений 60-х и 70-х годов.

Новая серия трудов Чернышевского, изданная во второй половине 70-х годов за границей русскими политическими эмигрантами,¹ вооружала молодежь передовой для того времени теорией. Так, например, были очень актуальными предупреждения автора в романе "Пролог" об опасности противопоставления программы "социальной революции" программе и тактике политической борьбы с самодержавием, которое наблюдалось у русской молодежи начала 70-х годов, находившейся под влиянием анархистско-бунтарских установок Бакунина.

¹ ("Суд над Чернышевским" и "Что делать?". Второе издание Мих. Элпидина, Женева, 1876; "Пролог", Изд. "Вперед", Лондон, 1877; "Июльская монархия". Изд. А. Трусова, Женева, 1876; "Община и государство. Две статьи". Изд. "Набат", 1877; "Об общинном владении землей", 2-е изд., 1879; "Научились ли?". Изд. М. Элпидина, Женева, 1879.)

Политические процессы 193-х и 50-ти (1877-1878) свидетельствовали о большой популярности и действенности трудов Чернышевского среди революционных народников. В этих условиях реакционная пресса предприняла яростные попытки нейтрализовать воздействие идей Чернышевского, опорочить революционное наследие шестидесятников и передовую современную журналистику. Застрельщиком этого похода явился профессор гражданского права Новороссийского университета П. П. Цитович.

История появления клеветнических брошюр П. П. Цитовича была широко известна в передовых кругах русского общества. Свое первое выступление Цитович направил в 1877 г. против докторской диссертации А. С. Посмикова "Общинное землевладение" (2-й вып., 1875-1877). Почти одновременно с критикой труда А. И. Васильчикова "Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах" (тт. 1, 2, 1876) выступили реакционные профессора Московского университета В. И. Герье и Б. Н. Чичерин. Это был поход людей, запугивавших русское общество "красным призраком" социализма.

Передовая журналистика не осталась в стороне от этой борьбы. Н. М. Михайловский выступил в журнале "Отечественные записки"¹ с резкой критикой Цитовича, Чичерина и Герье, справедливо считая, что за академическими спорами скрывается вопрос практический, что речь идет о ближайшем будущем нашей родины.

¹ (Н. М. Письма к ученым людям. "Отечественные записки", 1878, №№ 6, 7. В то же лето брошюра Герье и Чичерина "Русский дилетантизм и общинное землевладение" встретила решительный протест со стороны А. Ф. Головачева (см.: А. Головачев. Ученое невежество. "Слово", 1879, № 7).)

В 1878-1879 гг. проф. Цитович выпускает в Одессе ряд пасквильных брошюр, направленных против передовой русской I журналистики, материалистической эстетики, романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?" и русского революционного движения.¹ При этом он нарушил неписаное правило не нападать на тех, кто не имеет возможности отвечать или за кого нельзя было открыто заступиться в печати: он открыто напал на произведения Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писарева. Даже А. С. Суворин, не отличавшийся доброжелательностью к Чернышевскому, вынужден был добродушно пожурить Цитовича за нарушение правил полемики и отметить "неостроумную сторону разбора романа "Что делать?"" Цитовичем, когда последний подводил поступки главных действующих лиц романа Чернышевского под разные статьи Уложения об уголовных наказаниях.² Естественно поэтому, что в ходе борьбы оппоненты Цитовича, не имея возможности защищать в печати Чернышевского и его роман, сосредоточили внимание на опровержении клеветнических обвинений по адресу передовой журналистики, содержащихся в "Ответе на письма к ученым людям П. Цитовича".³

¹ (Ответ на письма к ученым людям П. Цитовича; П. Цитович 1) Что делали в романе "Что делать?"; 2) Хрестоматия "Нового слова", "Разрушение эстетики; Кружковщина". Рассказы А. Незлобина (Дьякова). Со статьей автора "Нигилизм и литературное развитие". Изд. П. Цитовича, Одесса, 1879.)

² (Незнакомец. Недельные очерки и картинки. "Новое время", 1879, № 1089, стр. 3. )

³ (С критикой брошюры Цитовича выступили два журнала: "Вестник Европы" (1878, № 12) и "Слово" (1878, № 12). И. И. Сведенцов подготовил статью "Одесский профессор, сделавшийся шулером" для брошюры в изд. Н. Я. Николадзе, не вышедшей в свет, и напечатал корреспонденцию из Одессы в тифлисской газете "Обзор" (1878, № 282) "Проф. Цитович в ярости сам себя побивающий" (См. сб.: Письма русских литературно-общественных деятелей к Н. Я. Николадзе, Тбилиси, 1949, стр. 125, 82-83).)

В революционных кругах сложилось впечатление, что Цитович официально признается выразителем правительственных взглядов, так как цензура вырезала из ноябрьской книжки "Отечественных записок" статью Н. Михайловского "Ответ Цитовичу".¹ Показательно и то, что Цитовича поддерживали "Русский вестник" и "Московские ведомости".

¹ ("Земля и воля", 1878, № 2.)

Решительную отповедь Цитовичу дала передовая русская молодежь. Осенью 1878 г. студенты Новороссийского, Петербургского, Московского, Киевского университетов, Медицинской академии, Института инженеров путей сообщения, Петербургских Бестужевских женских курсов и других учебных заведений направили Цитовичу протест.¹ Тексты протеста одесских и московских студентов были опубликованы в нелегальном социально-революционном обозрении "Земля и воля".²

¹ (О ходе сбора подписей под протестом Цитовичу мы можем судить по переписке студентов, сохранившейся в Историческом архиве Октябрьской революции. Например, протест в адрес Цитовича был одобрен на сходке студентов Петербургского университета; под протестом подписалось 800 человек. Михайловский, Полетика, Гейдебуров, Шишков и Станюкович обещали свое содействие в опубликовании протеста (см. письмо с подписью "А. К. к студенту Киевского университета М. С. Кранцфельду от 7 ноября 1878 г. ЦГАОР, ф. 109, оп. 1, ед. хр. 1561, л. 1. См. также: ЦГАОР, ф. 109, оп. 214, ед. хр. 456, лл. 1 и 2; ед. хр. 456, л. 1; оп. 1, ед. хр. 1213, л. 1; ед. хр. 1269, л. 1; ед. хр. 1560, лл. 1-9).)

² ("Земля и воля", 1878, 15 декабря, № 2. См. сборник "Революционная журналистика семидесятых годов" (1906, стр. 131-133).)

"Ваша брошюра недостойна честного человека вообще, а профессора в особенности,- заявили Цитовичу одесские студенты. Вы затронули в ней такие вопросы, свободное обсуждение которых невозможно в печати по условиям цензуры и, таким образом, нападая из-за спины полиции, вы нарушили основное правило честной борьбы: бороться равным оружием... Вы приписываете самой жизни, самой литературе - связанной по рукам и по ногам - намеренно безнравственные цели, запачкали грязью тех людей, которые заплатили жизнью и свободой за свои убеждения, которые всю душу положили на борьбу со злом и невежеством, царящим и теперь в русской жизни,- тех людей, которых молодое поколение не перестает уважать, несмотря ни на какие инсинуации профессоров одного с вами лагеря".

Московские студенты в своем протесте открыто назвали брошюры Цитовича доносами, они более определенно заявили о своей приверженности к Чернышевскому, обвиняя Цитовича в том, что он "топчет в грязи столь дорогие нам имена: Добролюбова, Писарева, Чернышевского, Некрасова и других, оскверняет своими нечистыми устами лучшие мысли и чувства молодежи".

Полемика вокруг пасквильных статей и брошюр Цитовича, проходившая в 1878-1879 гг. и оставившая след в журналистике вплоть до 1881 г.,¹ свидетельствовала о напряженной политической борьбе передовых сил русского общества с реакцией.

¹ (П. Засодимский в статье "Наши охранители" ("Слово", 1881, февраль, стр. 53-70) рассказал о дальнейшей судьбе Цитовича, о его неудачной попытке издавать официозную газету "Берег", финансировавшуюся государственной полицией. Популярность Цитовича как реакционера-охранителя оттолкнула от него читателей. "Берег" просуществовал лишь 10 месяцев. Бывший сотрудник и друг Цитовича по газете, реакционный беллетрист А. Дьяков в "Новом времени" разоблачил проделки своего благодетеля, который бежал за границу и присвоил редакционные деньги. "Охранители, готовые продать общественные интересы за более или менее крупную сумму, I находятся и ныне,- пишет П. Златовратский.- Вместо Рунича и Магницкого могут выступить гг. Цитовичи, Дьяковы, Спигаковы, Катковы и К (большая компания!)". 18 февраля 1881г. "брошюрку Цитовича, где на Чернышевского свалена была вся грязь, наполнявшая мысли и все существо самого автора", с чувством негодования упоминает А. Н. Пыпин в своем ходатайстве о смягчении участи Чернышевского (Ю. М. Стеклов. Записка А. Н. Пыпина по делу Н. Г. Чернышевского. "Красный архив", 1927, т. 3 (22), стр. 216).)

После громких политических процессов 1877-1878 гг., окончательно скомпрометировавших русское законодательство, после клеветнических выступлений Цитовича должность профессора гражданского права стала нарицательной. Тень профессора полицейского права Цитовича незримо присутствует в ряде произведений, появившихся в период революционной ситуации. Она встает рядом с видными специалистами юриспруденции - Павлом Левицким и Алексеем Яковлевым (роман С. Смирновой "У пристани"), профессором по полицейскому праву (!), Голопяткиным (N. W. "Горениус") и тем безымянным профессором - светилом юридической науки, который "тюрьмы-то самого новейшего покрова проповедует" (П. Засодимский "Три дороги").

Роман С. Смирновой "У пристани"¹ создавался в атмосфере общественного подъема конца 70-х годов. В центре произведения стоят судьбы людей, посвятивших свою жизнь двум противоположным целям: и усовершенствованию карательных действий государственного аппарата, и борьбе против всяких насилий и притеснений. Преуспевающий сановник Министерства юстиции Павел Левицкий и редактор официозной газеты Алексей Яковлев поставлены в романе лицом к лицу с руководителем революционного подполья Платоном Козловым и его товарищами. Историческая правота - за революционерами. К этому выводу пришла героиня романа Нина Огнева. Отказ от привилегированного положения в обществе, уход в революционное подполье - закономерный итог жизненных испытаний, выпавших в романе на долю Нины Огневой.

¹ (С. Смирнова. У пристани. Роман в 3 частях. "Отечественные записки", 1879, октябрь, стр. 245-348; ноябрь, стр. 5-108: декабрь, стр. 287-372.)

По цензурным соображениям С. Смирнова не могла в полный голос рассказать о революционере Козлове, но и того, что есть в романе, достаточно, чтобы иметь о нем представление. "Высокий, узкий в плечах", "состоящий из одних углов", худощавый, но с железным здоровьем человек, грубоватый, лаконичный в разговоре, не терпящий сентиментальности - таким представлен Козлов читателям. В Козлове Нину Огневу поражала его умеренность и простота в привычках, доведенная до последних границ, почти до фанатизма. Он не курил, не пил вина и не ел мяса, ходил зиму и летом в одних и тех же холодных сапогах и в той же холодной фуражке с козырьком. Герой Смирновой отличался также непримиримой ненавистью ко всему, что носило на себе печать довольства. Как видно, все это знакомые со времен Чернышевского приметы "особенного" человека.

Козлов писал статьи "о народном кредите, о фабричном производстве... вообще, по внутренним вопросам".¹ Его резкий конфликт с Яковлевым произошел из-за статьи, в которой Козлов доказывал ненужность тюрем. Он заявлял, что надо стремиться к такому порядку, при котором преступления сделались бы невозможными. По бурной реакции Левицкого на слова Козлова можно судить определенно о выборе того пути, при помощи которого Козлов предлагал построить общество, свободное от преступников: "Его философия, кажется, главным образом, в том и состоит, чтобы все разрубить топором".² Вполне понятна ненависть Яковлева и Левицкого к революционной программе "топора", предлагаемой Козловым. Разумеется, статья последнего в газете не появилась.

¹ (С. Смирнова. У пристани. Роман в 3 частях. "Отечественные записки", 1879, октябрь, стр. 296-297.)

² (С. Смирнова. У пристани. Роман в 3 частях. "Отечественные записки", 1879, октябрь, стр. 301.)

Политическое лицо Яковлева не составляет особой тайны. Друзья Козлова, находящиеся на нелегальном положении, избегают встреч с ним.¹ Его карьера в качестве редактора газеты напоминает неудачу Цитовича в издании газеты "Берег". Яковлев, прославляя тюремный режим в стране, не смог удержать за собой подписчиков. Вместе с Левицким он, признанный специалист по тюремным вопросам, участвует в работе высокой законодательной комиссии, председателем которой состоял Дроздов, известный тем, что на последнем политическом процессе "для всех двадцати подсудимых в сложности требовал трехсот пятнадцати лет каторжной работы".²

¹ (С. Смирнова. У пристани. Роман в 3 частях. "Отечественные записки", 1879, декабрь, стр. 317.)

² (С. Смирнова. У пристани. Роман в 3 частях. "Отечественные записки", 1879, декабрь, стр. 352.)

Яковлев быстро приспособился к этому миру карьеристов. Даже после политического и финансового банкротства, сопровождавшегося прекращением издания газеты, Яковлев сумел при помощи любовницы и старых связей совершить такую головокружительную карьеру в высших сферах законодательной политики, что вызвал зависть министерского сановника Левицкого. Правда, нет с ним Нины, она "пропала без вести". На самом деле Нина отдалась революционной работе. Позднее выяснилось, что она была "замешана по одному делу" и арестована. Яковлев берет Нину из тюрьмы на поруки, но законная жена не может жить у него. Дом Яковлева для нее - "та же тюрьма!... Это хуже тюрьмы!". Видимо, к этому же выводу позже пришел и сам Яковлев. Он отказался от всего и отравился.

Будущее не за Яковлевыми, а за революционером Козловым, за "государственной преступницей" Ниной Огневой, выдержавшей порывы сильных "русских ветров", не потерявшей в условиях жандармских преследований и тюремных испытаний веру в светлое будущее.

Если в романе С. Смирновой основное внимание сосредоточено на моральном осуждении бесперспективной деятельности людей, поддерживающих и разрабатывающих идеологические основы карательной политики царизма, то в рассказе "Горениус"¹ центр тяжести перенесен на разоблачение самой теорийки практики полицейского права. Горениус - бывший политический заключенный, "государственный преступник", просидевший в тюрьме два года. Будучи кандидатом физико-математических наук, он после отбытия наказания становится студентом N-ского университета, чтобы прослушать лекции профессора Голопяткина по полицейскому праву.

¹ (N. W. Горениус (Зимняя сказка). "Слово", 1881, январь, стр. 77-128.)

Рассказ "Горениус" посвящен разоблачению главных предпосылок и выводов Голопяткина, лежащих в основе жандармско-полицейского сыска всей царской России. Прослушав вступительный цикл лекций и изучив ряд книг, рекомендованных лектором, Горениус вступает с ним в теоретический спор. Бывший политический заключенный, жертва полицейского произвола, опровергает всю официальную науку полицейского права. В своих возражениях профессору Горениус поставил ряд острых идеологических проблем: о роли личности в обществе, об определении целей и путей деятельности личности в связи с общественно-политической ситуацией в стране, о познаваемости общественных явлений, о сознательности и стихийности в историческом процессе, о революционных путях содействия общественному прогрессу, о действительном понятии закона и права, опошленном и искаженном в практике официального правосудия. В первую очередь Горениус требует от профессора точного определения места личности в обществе. Полезная или преступная деятельность человека должны определяться в связи с общественной обстановкой в стране. Горениус считает, что профессор ошибается, настаивая на том, что "отдельная личность обладает только известным количеством рабочих сил, которых нельзя приравнять к сумме сил миллионов личностей". Такому схоластическому подходу к определению общественной значимости личности Горениус противопоставляет тезис о взаимосвязи личности и общественной среды.¹

¹ (N. W. Горениус (Зимняя сказка). "Слово", 1881, январь, стр. 118.)

Горениус отвергает представление о стихийности и несознательности поступков людей, выступающих за переустройство общества, восстанавливает право личности сознательно влиять на общественный прогресс. В теории Горениуса, однако, нет субъективистского преувеличения роли "критически мыслящей личности", популярной в начале 70-х годов. Признавая объективную неизбежность революции, он отводит личности значительную роль только во времена наступления революционной ситуации в стране, других условий для слишком заметного влияния личности на общество он не знает. Очевидно, им учтен неудачный опыт "хождения в народ" и бесплодность попыток бакунистов поднять без всякой подготовки бунт крестьян. Во всяком случае Горениус предлагает гибкую, материалистически обоснованную мотивировку выбора программы, методов и путей революционной деятельности в зависимости от конкретной общественной обстановки, отвергая тем самым субъективный метод в этой области. "Лишь материальное разъяснение этой стороны вопроса,- уточняет Горениус,- даст ясное указание на пути для деятельности личной, выяснит, куда личностям полезнее всего направлять свои силы и какие избрать поприща".¹

¹ (N. W. Горениус (Зимняя сказка). "Слово", 1881, январь, стр. 118.)

Таким образом, при определении полезности или преступности деятельности людей необходимо в первую очередь хорошо разобраться в общественной обстановке. Поэтому Горениус требует от профессора "уменья и старанья изложить способы и методы, при помощи которых можно было бы различить, находится ли общество в неустойчивом или в устойчивом равновесии".¹

¹ (N. W. Горениус (Зимняя сказка). "Слово", 1881, январь, стр. 121.)

Но можно ли познать законы общественной жизни? Голопяткин был убежден, что люди живут, не ведая, что творят. Горениус - решительный противник агностицизма Голопяткина. "Ни в одной области не познано столько единообразий и последовательностей, сколько их познано в сфере общественной жизни",- заявляет он. Восхищаясь материалистами в области естественных наук, которые дерзко стараются докопаться до тайн передачи внешнего раздражения от мозга к мозгу, студент призывает с таким же самоотвержением познавать тайны общественной жизни людей.

Горениус говорит о бесконечных социальных междоусобицах, об острой классовой борьбе в обществе, конца которой не видно. Народ страдает от наглости и произвола государственных учреждений, игнорирующих закон, жестоких угнетателей, попирающих достоинство и свободу человека. Сама жизнь опровергает фаталистическую философию профессора полицейского права, отвергающего возможность революционного вмешательства в ход общественных событий. "Если бы всякий мог успокоиться на идее провиденциальной необходимости, то кто пожелал бы держать высоко свое знамя?",- восклицает Горениус.¹

¹ (N. W. Горениус (Зимняя сказка). "Слово", 1881, январь, стр. 119.)

Фатализм профессора Голопяткина оправдывает общественный застой, полицейские преследования передовых людей в стране. В предсмертном бреду Горениус проклинает alma mater - университет, который "точит ножи" против разума, теоретически оправдывая полицейские преследования.¹ Трагическая судьба "государственного преступника" Горениуса, которому душно в alma mater - царской России - была поведана читателям за два месяца до покушения народовольцев на Александра II. Поистине нужно поражаться политической смелости автора и издателей журнала "Слово", прославивших революционера, вышедшего из тюрьмы и разоблачившего беззаконие и произвол карательных органов царской России.

¹ (N. W. Горениус (Зимняя сказка). "Слово", 1881, январь, стр. 128.)

Произведение автора, скрывающегося под псевдонимом N. W., по своему идейно-художественному содержанию относится к школе Н. Г. Чернышевского.¹ Здесь мы встречаемся с характерным для Чернышевского (вплоть до 80-х годов) философским комплексом: материалистическое решение вопроса о взаимосвязи личности и общественной среды, неотвратимость исторического прогресса и роль революционной ситуации, познаваемость мира, критика агностицизма и субъективизма.

¹ (И. Ф. Масанов в "Словаре псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей" (М., 1956-1960) приписывает псевдоним и авторство рассказа "Горениус" Никандру Васильевичу Молчановскому, ссылаясь на то что в "Новом энииклопедическом словаре" изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона (т XXVIII, 7) "Горениус" указан как псевдоним Молчановского (И. Масанов, указ. изд., т. III, стр. 325). На наш взгляд, отождествление названия рассказа с псевдонимом предполагаемого автора - не лучший способ доказательства. По-видимому, вопрос об авторстве "Горениуса" надо считать открытым.)

Бросается в глаза общность художественной манеры рассказа "Горениус" с произведениями Чернышевского (намеки и недоговоренность при описании "государственного преступника" - революционера, акцент на странностях героя, объяснение сложных идеологических проблем и проведение рискованных в цензурном отношении политических формулировок через аналогию с законами физики и геометрии, использование отрывков из произведений Шиллера и т. п.).

Идейно-художественное наследство Н. Г. Чернышевского в период революционной ситуации 1879-1881 гг. обрело новую жизнь. В это героическое время, как известно, возродился в жизни и в литературе рахметовский тип профессионального революционера (Г. В. Плеханов назовет Рахметова "как бы прототипом русского революционера семидесятых годов").¹

¹ (Сб. "Группа "Освобождение труда"", № 1, М., 1923, стр. 73.)

Рассмотренный нами эпизод из истории литературно-общественной борьбы свидетельствует о том, что личность вилюйского узника и его учение стали знаменем борьбы против произвола и беззакония царизма. Чернышевский предвидел это время. Еще в начале 1871 г. он писал Ольге Сократовне из Сибири: "Думая о других,- об этих десятках миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги придано больше прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же когда-нибудь в защиту их".¹

¹ (Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. XIV, Гослитиздат, М., 1949, стр. 504.)