Мирза Галиб (Перевод Веры Потаповой)

(Мирза Галиб (Мирза Асадулла Хан Талиб;^* 1797-1869) признан крупнейшим поэтом из всех когда-либо писавших на языке урду. Переводы и комментарии публикуются по книге: Мирза Талиб. Лирика. М., 1969.)

^* (Талиб - поэтическое имя ("тахаллус"). Поэт пользовался также тахаллусом "Асад".)

 По воле судьбы предо мною любовь не открыла чела.
 Продлись моя жизнь хоть немного - она б ожиданьем была.
 Я сразу бы умер от счастья, поверив тебе хоть на миг.
 Но жил я твоим обещаньем, считая, что ты солгала.
 По нежному облику можно о хрупкости клятвы судить:
 Тобою разбитая клятва была не прочнее стекла.
 "Скажи, где стрела,- меня спросят,- пронзившая сердце твое?"
 Не знал бы я сладостной боли, когда бы навылет прошла.
 Советчиков уйму отныне обрел я в друзьях - и не рад.
 Найдись утешитель, целитель - была бы мне дружба мила.
 Я умер, осмеянный всеми. Уж лучше бы мне утонуть:
 Ни гроба тебе, ни могилы... Лишь камни речного русла. 
 От мук не избавиться сердцу. Отрину страданья любви - 
 Что толку? Житейские муки сожгут мое сердце дотла. 
 Ночные терзанья избрать мне иль смерти единый приход? 
 В сравненье с мучительной ночью кончина не столь тяжела. 
 О, если бы искра страданья прожгла вековую скалу! 
 Из каменных жил непрестанно сочилась бы кровь и текла. 
 Единство не знает подобья. Творца лицезреть не дано. 
 На двойственность нет и намека, не то было б их без числа! 
 Ты, верно, попал бы в святые, о Галиб, суфизма знаток! 
 Тебя лишь приверженность к пьянству от почести этой спасла.

 Я - умерших от жажды сухие уста.
 Я - паломников скорби святые места.
 Я - обманутое, нелюдимое сердце,
 Что разбила любовь, предала красота.

 От обузы кокетства свободна теперь красота. 
 У тиранов моих - ни забот, ни тревог после смерти моей. 
 Красоваться моим чаровницам зачем? Перед кем? 
 И откуда возьмется достойный знаток после смерти моей? 
 Прозябает в безделье теперь обольщения дар. 
 Оттого и сурьмой этот взор пренебрег после смерти моей. 
 Распростится с безумством любовь. Будешь цел-невредим, 
 Называемый воротом ткани клочок, после смерти моей. 
 Виночерпий разносит любви роковое вино. 
 Кто захочет напитка, валящего с ног, после смерти моей? 
 Умираю с тоски, не найдя на земле никого, 
 Кто любви постоянство оплакать бы мог после смерти моей. 
 Друг мой, Галиб, меня удручает сиротство любви: 
 Где отыщет приют этот бедствий поток после смерти моей?

 Ее движенья всякий раз таят намек для нас другой,
 Сомненья страстного порыв рождают каждый час - другой.
 Коль скоро не дал ей Господь уразуметь мои слова,
 Другое сердце пусть ей даст иль мне - речей запас другой.
 Игривый взор и бровь дугой: есть лук тугой и стрелы есть!
 Но лук, что выпустил стрелу, попав не в бровь, а в глаз,- другой.
 Ты в городе? Мне полбеды! Лишь надо сбегать на базар:
 Другого сердца не купил. души я не припас другой! 
 Учась кумиры сокрушать, я в этом деле преуспел.
 Но может встретиться,- взамен разбитого в тот раз,- другой.
 О, если б выплакать я мог вскипающую в сердце кровь!
 Но мне тогда обзавестись пришлось бы парой глаз другой.
 За этот голос - жизнь отдам! Башке моей скатиться с плеч,
 Но пусть он молвит палачу: "Еще ударь-ка раз-другой!"
 Огонь моих сердечных ран за солнце вздумали считать.
 Я ими освещаю мир: порой - одной, подчас - другой.
 Тебе я сердце отдал зря! Когда б не умер я в тот раз,
 Еще стонал бы да вздыхал, пока бы не угас - в другой.
 Препоны пуще горячат мой пылкий нрав. Не мудрено!
 Поставь запруду - и река, вскипая, станет враз другой.
 Отличные поэты есть! Однако люди говорят:
 "Пошиб у Галиба другой! Чекан упругих фраз - другой!"

 От молнии мне зажигать светильник в обители скорби! 
 Тоске предаваться на миг - свободного духом удел. 
 Вот память - азартный игрок тасует былое, как будто 
 В кумирне гляжу на богов, бродя из придела в придел. 
 Не бойся невзгод бытия. Оно - мотылька мимолетней, 
 Что вспыхнул, кружась над свечой, твой мир озарил и сгорел. 
 Отвага и мужество где? Они от меня отвернулись. 
 Довольствуюсь малым? О нет! Я слаб, оттого - не у дел. 
 В израненном сердце моем желанья томятся в оковах. 
 О Галиб, я стал их тюрьмой! Навек им положен предел.

 Свиданья те, которыми я жил,- где? 
 Дни, ночи, месяц, год, что сердцу мил,- где? 
 Не время нынче для утех любовных. 
 Прелестный взор, что мне теперь постыл,- где? 
 Пушок приметный над губой румяной 
 И родинка, что мой будила пыл,- где? 
 Навеянное памятью раздумье, 
 Чей ход изыскан был, а стал уныл,- где? 
 Для слез не напасешься крови сердца! 
 Пора, когда я не был слаб и хил,- где? 
 Любви азартным играм дань, как прежде, 
 Платить я перестал: избыток сил - где? 
 Я поглощен загадкой мирозданья: 
 Мой дух среди бесчисленных светил - где? 
 Телесной мощью оскудел ты, Талиб! 
 Где равновесье членов, гибкость жил - где?

 Сделай милость, позови меня - и вернусь я тотчас, право! 
 Я - не прошлое, которому не дано такое право. 
 Головы поднять не в силах я, но привык сносить обиды. 
 В оскорбленьях изощряется зря соперников орава. 
 Где предел твоей жестокости? Попадись мне чаша с ядом - 
 И, клянусь тебе свиданием, будет выпита отрава!

 Откройся мне за чашею вина когда-нибудь, 
 Не то покину я тебя спьяна когда-нибудь. 
 Не зазнавайся, если ты судьбою вознесен: 
 С хребта стряхнет счастливца вышина когда-нибудь. 
 Меня вином поили в долг. Я повторял себе, 
 Что праздника дождусь,- хоть жизнь бедна,- когда-нибудь. 
 Печали песни - для души услады высшей нет! 
 Саз жизни отзвучит, замрет струна когда-нибудь. 
 Не лезть красотке в толчею! Ломись навстречу к ней! 
 Везде напористость, Асад, нужна когда-нибудь.

 Неужто в раю виночерпий тебе пожалеет вина 
 За то, что ты чашу хмельную испил в этой жизни до дна? 
 Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит? 
 За то, что презрел человека, был изгнан Творцом сатана. 
 И чей это голос небесный вливается в чанг и рубаб? 
 Душа разлучается с телом, когда запевает струна. 
 Где времени конь остановит свой бег - угадать не дано. 
 Поводья в горсти не зажаты, не вдеты стопы в стремена. 
 Творенье с Творцом нераздельны, а если начну различать - 
 От сути его удаляюсь, и правда своя мне темна. 
 Как должно понять созерцанье? - задам я мудреный вопрос, 
 Ведь зримое, зрящий и зренье - три грани, а сущность - одна. 
 Слагается жизнь океана из многообразия форм. 
 Что значат в отдельности капля, и пена, и даже волна? 
 Нескромная! Под покрывалом от взоров таишься зачем? 
 Стыдливость жеманна. Кокетство - другая ее сторона. 
 Ты в зеркало смотришься, даже накинув густую чадру. 
 Неужто краса мирозданья не полностью завершена? 
 Отмечено тайны печатью все то, что мы явным зовем, 
 А те, кто во сне пробудился, по-прежнему пленники сна. 
 В одном убежден я: коль скоро Творцу сопричастен Али, 
 О Галиб, ему поклоняясь, душа моя Богу верна.

^* (Саз - струнный музыкальный инструмент, распространенный на Востоке. Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит? - Имеется в виду легенда о сотворении человека. Согласно Корану, бог, создав человека из глины, призвал всех небожителей и приказал им поклониться человеку. Один из них - Сатана - отказался склониться перед "горсткой праха", за что и был изгнан из рая. Поэт говорит: кто же может унижать человека, если даже небожитель был наказан, когда отказался признать величие человека? И чей это голос небесный...- В этом бейте говорится о так называемом радении дервишей, когда под звуки струнных инструментов они поют религиозные гимны и пляшут. Цель подобных радений - довести себя до экстаза пением и пляской, достичь состояния отрешенности и хотя бы на некоторое время "слиться с богом". Чанг - музыкальный инструмент, напоминающий лютню. Рубаб - трехструнный щипковый музыкальный инструмент. Как должно понять созерцанье?.. - Смысл бейта таков: зримое - вездесущий бог, зрящий - человек, который является частью самого бога (частица "мировой души"), и зрение - здесь само восприятие, ощущение бога - составляют единую суть. Созерцание же требует разделения неразделимого, так как при созерцании должен быть и "зрящий", то есть зритель, и предмет созерцания. Али - четвертый халиф (преемник Мухаммеда), двоюродный брат и зять пророка. Али - наиболее почитаемый халиф у шиитов (приверженцев шиизма - одного из течений в исламе).)

 Создатель двух миров считал один из них блаженным. 
 Неловко было спорить с ним другого мира жителю. 
 Познанья каждая ступень - пристанище усталых. 
 Но как нам жить, не отыскав дороги к вседержителю? 
 Хоть жаль хиреющей свечи участникам пирушки, 
 Но если впрямь горенье - жизнь, что делать исцелителю?

 Бег времени! Рядом с тобою зарницы мгновенье под стать
 Медлительной поступи девы, чьи ноги окрашены хной.

 Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. 
 Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. 
 Не жаль и сердца своего за то, чтоб на тебя взглянуть, 
 Да сил моих - перенести тот миг благословенный - нет. 
 Будь свидеться с тобой трудней - мне легче было б не в пример. 
 Блаженной трудности такой, признаюсь откровенно, нет. 
 Я жизни без любви не рад. В ее страданьях сладость есть, 
 Но сил душевных у меня для муки вожделенной нет. 
 Шальная голова моя обузой сделалась для плеч. 
 Разбил бы об стену ее... А есть в пустыне стены? Нет 
 Ослабло сердце! Не ищи подавно ненависти там, 
 Где даже места для любви, соперник дерзновенный, нет. 
 Смотри, красавица, мой стон Господь услышит наконец! 
 Поверь, смиренный голос мой - не щебет птички пленной,- нет! 
 "Я выстою! Вонзай смелей в меня шипы своих ресниц!" - 
 Клянется сердце боль стерпеть, а сил у плоти бренной нет. 
 Таких воительниц, Аллах, непобедима простота! 
 Идут в сраженье - ни мечей, ни выучки военной нет! 
 Я видел Талиба в толпе и в одиночестве встречал. 
 Не спятил, но и не сберег он разум полноценный,- нет!

^* (...чьи ноги окрашены хной.- В Индии перед свадьбой и на праздники девушки и молодые женщины разрисовывают хной ладони и ступни ног. Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. // Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет.- Зуннар - священный шнур индусов, надеваемый через плечо, необходимая принадлежность верующего. Одно из толкований двустишия таково. В порыве отчаяния влюбленный порвал на себе одежды, не оставив даже зуннара или нескольких нитей, которые смогли бы заменить его, то есть в своей любви он отступился от предписаний религии, но возлюбленную не тронуло даже это.)

 Будь сердце каменным - ему не сладить с болью непомерной.
 Казнишь и плакать не велишь - таков обычай изуверный!
 Кому я надобен? Зачем? Один сижу на раздорожье...
 Ни алтаря, ни храма нет, ни врат, ни стражи нет придверной.
 Зачем накинула чадру? Лицо твое как солнце полдня.
 Взглянувший будет ослеплен его красой неимоверной. 
 Очей разящие мечи не вздумай в зеркало уставить:
 Тебе самой опасен взор, губительной повадке верный.
 До самой смерти человек от мук не видит избавленья.
 Как будто плену бытия - страданья цепи соразмерны.
 Своим зазнайством ты спасла соперника от униженья:
 Его испытывать зачем красавице высокомерной?
 Зачем зовешь меня в свой круг? Моя несовместима робость
 С великолепьем, с красотой, с твоей гордыней беспримерной.
 Мне горя мало, что тебя корят неверностью, безбожьем.
 А правоверному - зачем ходить к безбожной и неверной?
 С утратой Талиба ничто не пресеклось на белом свете.
 Тогда зачем о нем рыдать, зачем печалиться чрезмерно?

 Никого в том краю, где теперь суждено тебе жить, не будет. 
 Никого, чтоб словцо на родном языке проронить, не будет. 
 И не будет соседа в дому без окон и дверей, 
 И привратника там, чтоб хозяина оборонить, не будет. 
 Заболеешь - не будет никто за тобою ходить, 
 А умрешь - даже плакальщика, чтоб тебя хоронить, не будет!

 Идолов, падких на лесть, величанье мне надоело.
 Слово - с устами в размолвке. Молчанье - милое дело!
 Зыблется в чаре, плывущей по кругу, влага хмельная.
 Ищет с моими устами слиянья дань винодела.
 В сваре с гулякой у двери кабацкой - горе монаху,
 Чье опрометчивое замечанье пьяных задело.
 Верность обманчива! Сам испытал я непостоянство:
 Долго дружило с устами дыханье - и отлетело.

 С мечтой мятущейся простясь, льет сердце слезы непрестанно:
 Не в силах рассчитаться с ней должник, лишенный чистогана.
 Я тоже из таких... Я сам - незаживающая рана,
 Недогоревшая свеча, что загасили слишком рано.

 Я живу мечтой диковинной вместо жизни обыденной,
 И подобен крику сказочной птицы стон мой затаенный.
 Что мне до весны и осени, если в клетке бесполезные
 Крылья вечно мне мерещатся и скорблю душой смятенной. 
 Друг мой, ветрены любимые! Верность - это дело случая.
 Сердца жалобы прелестница слушает неблагосклонно.
 К счастью, нрав мой жизнерадостный верх берет над 
безнадежностью:
 Руки, сжатые в отчаянье,- клятва веры возрожденной.

 Моим желаньям исполненья нет. 
 Мечте моей осуществленья нет. 
 В урочный день приходит смерть, но тщетно 
 Жду ночью сна: отдохновенья нет! 
 Над сердцем я смеялся! Зубоскалить - 
 Увы! - теперь обыкновенья нет. 
 За воздержанье нам сулят награду, 
 Но к ней, признаться, тяготенья нет. 
 Молчу я,- значит, есть на то причина! 
 Неужто говорить - уменья нет? 
 Молчать мне надо, чтоб меня хватились. 
 Заговорю - и попеченья нет. 
 Чутьем не распознал сердечной раны 
 Целитель мой! Мне облегченья нет. 
 Я - там, откуда самому ни слуху 
 Нет о себе, ни извещенья нет. 
 Смертельно жажду смерти: и приходит 
 И не приходит, а терпенья нет! 
 С каким лицом идешь в Каабу, Галиб? 
 Ужель в душе твоей смущенья нет?

 Наивное сердце! С тобою нет сладу. 
 Где снадобье - вылечить эту надсаду? 
 И в чем тут загвоздка - открой мне, Творец! 
 Я - к ней, а она воздвигает преграду! 
 Ты знаешь сама - у меня есть язык! 
 Спросила бы, в чем нахожу я отраду? 
 Коль скоро вселенная - дело Творца, 
 Откуда сумятице быть и разладу? 
 Отколь своенравницы эти взялись? 
 Кто очарованье придал их наряду? 
 Зачем благовонье - волнистым кудрям 
 И нега - сурьмой окаймленному взгляду? 
 Откуда деревья, цветы, облака? 
 Кто выдумал ветер, несущий прохладу? 
 Что верности даже не нюхала ты - 
 Мне горько, доверчивому неогляду! 
 Заладил докучную песню дервиш: 
 "Добро сотворивший получит награду!" 
 Я в жертву тебе свою жизнь отдаю, 
 Но ханжества чужд, не привержен к обряду. 
 Хоть Галиб не стоит и впрямь ничего, 
 Бери: даровщина ведь лучше накладу!

 Ночь скорби! Убежище мрачно мое, как подземелье.
 Светильник, зари не дождавшись, погас. Ну и веселье!
 Ни вести - для слуха, ни взору - красы. Уши и очи
 Отринули ревность, забыли вражду и присмирели.
 С надменной красавицы жаждет вино снять покрывало.
 Угроза рассудку - любовь! Голова - будто с похмелья.
 В зените - звезда продавца жемчугов: стройную шею
 Красавицы нынче украсил вдвойне блеск ожерелья.
 Свиданье за чашей, но нет в кабачке шума и гама:
 Я в обществе дум и фантазий своих, в тихом безделье.

^* (Ни вести - для слуха, ни взору - красы. Уши и очи // Отринули ревность, забыли вражду и присмирели.- Раньше глаза завидовали ушам, если уши наслаждались, услышав о встрече; если глаза смотрели на красавицу, уши страдали от ревности. Теперь они друзья, так как теперь о ней нет вестей и красота не ласкает взор. Опьянение радостью любви уступило треволненью место. // Неурядицы мешают мне в пылких муках черпать наслажденье.- Треволнение - здесь: заботы, горести времени. Поэт говорит, что горести его времени вытеснили страдания любви, в которых раньше он находил упоенье.)

 Приди наконец! Я зову тебя снова и снова, 
 В томленье, в смятенье, в тоске ожиданья сплошного. 
 За многострадальную жизнь посулили мне рай. 
 Но разве похмелье нам слаще напитка хмельного? 
 Когда над слезами утратил я начисто власть, 
 Твое окруженье прогнало меня, как блажного. 
 Весна загляделась, как в зеркало, в чашу цветка. 
 Мне в душу, как в зеркало, смотрит краса без покрова. 
 Какое блаженство! Меня поклялась ты убить, 
 Но жаль, если шаткой окажется клятвы основа. 
 Мы слышали, будто отрекся Асад от вина, 
 Да только никто не поверил, что сдержит он слово.

 По пятам идет за мной палач. Как я благодарен провиденью!
 Рада голова, что удалось ноги обогнать проворной тенью.
 "Пьян до умопомраченья будь от вина любви",- судьба писала,
 Но, к несчастью, вывело перо только "пьян до умопомраченья"...
 Опьяненье радостью любви уступило треволненью место.
 Неурядицы мешают мне в пылких муках черпать наслажденье. 
 У ее ворот опередить суждено мне своего посланца.
 Помоги ей, Господи, воздать должное такому нетерпенью!
 Протекает в горестях мой век. Оттого и жажду я, чтоб этих
 Безмятежных завитков ряды приобщились к моему смятенью!
 В сердце у меня вскипает кровь. Как я мог принять кипенье крови
 За свое дыханье? До чего нас доводит самообольщенье!
 Те, что прежде без нужды клялись жизнью Талиба на каждом слове,
 Беззастенчиво дают зарок не прийти к нему на погребенье.

 Как разлука, встреча долгожданная в сдержанности робкой нам скучна. 
 Милой - обольстительность, влюбленному одержимость рьяная нужна. 
 Если жаждешь ты сорвать единственный поцелуй с ее прелестных уст - 
 Надобно желанье неотступное и решимость пьяная нужна!

 Излей ты жалобу, душа,- в ней черт искусства нет. 
 У флейты есть и тон и лад, живого чувства нет. 
 Как нищий, разве станет сад выпрашивать вино? 
 Зачем же тыкву посадил садовник, а не цвет?* 
 Во всей вселенной не найти подобья божеству, 
 Хотя хранит любой предмет его печать и след. 
 Где скажут - "есть", помысли - "нет"! Обманом бытия 
 Не обольщайся нипочем,- даю тебе совет. 
 Запомни: если нет весны - и осени не жди! 
 Чуждайся радости, зато избегнешь многих бед. 
 Отрыжкою пчелиной ты не брезгуешь, монах, 
 А кубок оттолкнул! Ужель вино тебе во вред? 
 Асад! Небытие - ничто, и бытие - ничто. 
 Ау, Ничто! Эй, что ты есть? Откликнись, дай ответ!

^* (Как нищий, разве станет сад выпрашивать вино? // Зачем же тыкву посадил садовник, а не цвет? - Обычно нищие просят подаяние с сосудом, сделанным из сушеной тыквы. То есть садовник сеет тыкву якобы для того, чтобы сад смог просить вино.)

 Извечный стон: "Внемли, Господь!" - не мыслю заглушить 
весельем.
 Моя улыбка - четок ряд. В ней сходства мало с ожерельем.
 Но добрым словом отомкнешь ты неподатливое сердце:
 У потайных замков учусь, волшебным восхищен издельем. 
 Мне втайне свойственно желать, чтоб не сбылось мое желанье.
 Мне сладостней - таков мой нрав! - сама печаль с ее похмельем.
 Познав превратности любви, сроднились вы со мною, Галиб.
 Давайте, господин Мирза, друг с другом эту грусть разделим!

 Чернильные капли, с пера упав, расплылись на бумаге.
 В книге судьбы моей так отмечены ночи разлуки.

 Что делать? Усталое сердце свое опять испытую! 
 И розового не нацедят вина мне в чашу пустую. 
 Бранить виночерпия совестно мне, да много отстоя, 
 И в кубке нередко случается муть увидеть густую. 
 Нет в луке стрелы, и охотника нет в засаде. 
 Здесь очень спокойно. Я клетку ценю свою обжитую. 
 Не верю аскету. Пускай - не ханжа, но ждет воздаянья 
 За доброе дело и в сердце таит корысть зачастую. 
 Особой дорогой кичится мудрец. Что толку в зазнайстве? 
 В обход повседневных запретов найдешь дорогу простую. 
 Меня у святого колодца оставь! Не место в Каабе 
 Тому, кто в пути запятнает вином одежду святую. 
 Вот горе! Отказа ее не слыхал, в согласье - не верю. 
 Стою на своем и в открытую дверь ломлюсь я впустую. 
 Покуда я сердца не выплакал кровь, помедли, кончина! 
 Зачем подступаешь вплотную ко мне? Я жизни взыскую! 
 Возможно ли Талиба нынче не знать! Поэт знаменитый 
 И пишет отменно, да только снискал он славу худую.

 Немало времени прошло с тех пор, как был я гостю рад. 
 Огнистым кубком на пирах не зажигал давно лампад. 
 Ресницы-стрелы! Я для вас осколки сердца соберу. 
 Вы эту самую мишень разбили много лет назад. 
 Давно я ворот разорвал. Воды немало утекло, 
 И чувства сдерживать привык я так, что дух во мне зажат! 
 Немало времени прошло, но искры вздохов без конца 
 Разбрызгивает сердце вновь, и жаром каждый вздох богат. 
 Опять любовь готовит соль для тысячи сердечных ран. 
 Опять она про боль мою расспрашивает невпопад. 
 К возлюбленной прикован взор. О ней мечтает сердце вновь. 
 Глазам и сердцу вновь грозит соперничество и разлад.
 Опять, рассудку вопреки, я в переулок твой спешу - 
 У дома, где меня бранят, круженья совершать обряд*. 
 Опять любовь, как продавец, выкладывает свой товар. 
 Мой разум, сердце, жизнь мою получишь без больших затрат. 
 Опять мне стоит увидать один затейливый цветок - 
 И ста пленительных садов я ощущаю аромат. 
 Я распечатать жажду вновь письмо возлюбленной моей 
 И обращенье вслух прочесть... За это жизнь отдать я рад. 
 Опять кого-то в тишине, под черною чадрой кудрей, 
 Рассыпавшихся по лицу, на плоской кровле ищет взгляд. 
 Мечтаю снова увидать глаза с кинжалами ресниц. 
 Кинжалы эти от сурьмы становятся острей стократ. 
 Опять прелестный лик весны расцвел от светлого вина. 
 Я взором внутренним прозрел ушедшей юности возврат. 
 У чьей-то двери я опять перед привратником стою, 
 Потупя голову, точь-в-точь как перед стражем райских врат. 
 Хотелось бы душе моей ту пору дивную вернуть, 
 Когда о милой день и ночь я был мечтаньями объят. 
 О Галиб, не терзай меня! Сердечной бури близок час: 
 Стеснили вздохи грудь мою, и слезы брызнуть норовят.

^* (...круженья совершать обряд.- Во время паломничества мусульманина в Мекку один из обязательных ритуалов - обойти семь раз вокруг Каабы. У поэта дом возлюбленной ассоциируется с местом паломничества.)

 Строки сердца моего! Вы трудны. За это строго
 Нас привыкли осуждать знатоки стиха и слога.
 Чтобы стал понятней стих, просят изъясняться проще.
 Буду трудно говорить: простота сложней намного!

 Что сказать могу я, Галиб, о стихах Мир Таки Мира,
 Чей диван благоуханней пышных цветников Кашмира?

 Изображенья прелестниц да связка посланий любовных -
 Все, что осталось в дому после кончины моей.